Подневольная жизнь в Лезье

Лезье до войны было красивым селом с добротными домами, двухэтажной школой, хорошей больницей, белой церковью над рекой.

У нас был свой дом, в семье — пятеро детей. Когда начались война и бомбежки, к нам из Мги привезли еще двоюродных братьев и сестру. Прятались в траншеях.

Пришли немцы, собрали жителей. Спрашивают: «Кто старший?» — Люди отвечают: «Евгений Иванович Вернов был бригадиром…»

— Будешь старостой!

Началась подневольная жизнь в оккупации. Взрослых стали гонять на ра­боту: валить лес, мостить дороги. Мы, дети, оставались в деревне. Однажды не­знакомый немецкий офицер попросил брата Толю у него поработать. Говорил по-русски.

— А что надо делать? — спросил Толя.

— Прибрать, за супом сходить…

Офицер спросил, где мы живем, и подвез к дому на машине. Наш двухэтаж­ный дом ему понравился, и он решил у нас поселиться. Он оказался зубным врачом, даже предлагал нашей маме вставить зубы, но она побоялась. Время от времени офицер куда-то исчезал. Уже после войны стало известно, что он был русским разведчиком и откуда-то передавал по рации нашим данные об аэродроме. Еще был не местный дядя Ваня, возивший воду на немецкую кух­ню. Говорили, что он также работал на русских.

Первую зиму мы продержались на старых запасах. Когда все подъели, на­чали голодать. Принесет, бывало, Толя домой мыть посуду из-под офицерско­го обеда, так мы все котелки вылижем, на стенках всегда оставалось сколько-нибудь супа. Однажды мы положили вымытую ложку на край плиты, и у нее отвалился черенок. Немец долго ругался и кричал на Толю: «Где хочешь, но достань мне такую же ложку!» Потом, правда, это дело забылось.

Мама сохранила «глазки» семенной картошки, и весной мы посадили ого­род. Однако собрать урожай не успели: осенью 1942-го всех, с детьми и коро­вами, посадили «в телячьи» вагоны и повезли в Опочку. Здесь взрослых снова гоняли на работу: разбирать пустующие дома, дробить камни. Дети поливали капусту, убирали мусор.

Зимой братья Боря и Толя ездили по дрова за озеро. Началась бомбежка, и Толю ранило в правую ногу и руку. Мама с дедом отнесли его в немецкий лаза­рет. Немецкий фельдшер сделал разрез, удалил осколки, похлопал по плечу: «До свадьбы заживет!»

Из Опочки нас перевезли в Псков, оттуда — в Прибалтику. Здесь взрослые и подростки вроде нашего 16-летнего Пети строили дороги. Однажды Петя после работы гулял с девушкой. Немец велел ему отнести лопату с киркой. Петя от­казался и был избит.

Немцы отступали, и продуктов у них стало не хватать. Они начали отбирать у русских скотину. Латышей не трогали. Деду было жаль отдавать на мясо дой­ную корову, и он обменялся с латышкой, у которой корова не давала молока. Хозяйка отблагодарила продуктами.

Война в конце концов кончилась, и мы вернулись к себе в Лезье. Дом наш был окончательно разворован. Всем пришлось обзаводиться заново.

В Ленинграде пленные немцы восстанавливали разрушенные дома. Как-то мы с Толей были в городе и проходили мимо Варшавского вокзала. Вдруг слы­шим: «Толя! Толя!» Среди пленных оказался тот самый немец, чью ложку мы когда-то сломали. Он обрадовался встрече, и Толя проводил его до 5-й Красно­армейской улицы, куда пленных вели обедать.

Другая неожиданная встреча случилась недавно на открытии в Лезье воин­ского мемориала. Приехало много немцев. Один из них воевал в наших краях. В январе 1944-го, когда немцы уже отступали, он в Турышкино копал могилу для убитого товарища-радиста. Наши заметили, воскликнули: «Вот где немцы прячутся!» Но увидев, что он хоронит друга, не тронули.

Этого Фрица Фрицевича привела ко мне в дом переводчица. Я угостила их обедом — кислыми щами и картошкой с мясом. Немец от второго отказался, а попросил добавки щей. А потом прислал из Германии письмо. Приглашал нас в гости и благодарил за щи. Видимо, в Германии кислых щей не варят…

Источник: За блокадным кольцом : воспоминания / Автор-составитель И.А. Иванова. – СПб.: ИПК «Вести», 2007.с. 393-394.