По ночным дорогам на полуторке

Через день-два снова оказался вблизи передовых позиций на южной окраине Ленинграда. В паре с другим водителем возили туда на дивизионный обменный пункт (ДОП) партию чистого солдатского белья. На этот раз нас снайперы вражеские слегка пощипали.

Особенно напряженной была работа по развозке теплого обмундирования. Его было мало, так как основной запас мы в самом начале войны отправили со своего склада в Вологду. Остатки старались беречь. Не дай Бог попасть под обстрел или бомбежку. Старались в основном ездить ночью. А какая езда ночью в осеннюю пору, когда все дороги развезло? Если бы еще с фарами, тогда и разговору никакого не было бы, а то светомаскировка ведь. Лишь на секунду-другую включишь и тут же жди снаряды или мины. У немцев-то многие наши дороги были пристреляны. Они и вслепую били довольно точно.

Плохо еще было с бензином. Его выдавали по лимиту. А ездить надо. Наш груз, как мы видели, всегда ждали на передовой. Однажды, когда мы привезли ватные брюки и бушлаты под Невскую Дубровку, нас командир при всех расцеловал.

— Вот за это спасибо,— говорил он, ощупывая одежду.

Что мы в таких случаях делали? Как увидел подбитую машину, так ведро в зубы — и к ней. Бьют ли, стреляют,— не до этого, ползешь, бежишь с надеждой, а вдруг литр-другой бензина перепадет. Если перепадало больше, счастливей тебя не было тогда человека.

И экономить учились. То есть иной раз ночь после трудной ездки не спишь, регулируешь карбюратор, делаешь профилактику мотору. И в пути изыскиваешь способ хоть сколько бы сэкономить горючего. При встречах, когда бывало съедемся у себя на складе, мы, шоферы, только об экономии и говорим. И, конечно же, о доме, родных и еде. Это уже как водится, но главная тема — как сделать так, чтобы не простаиватъ без дела.

С запчастями тоже было трудновато. Все сами изыскивали. Тем же способом, что и бензин.

Потом началось у нас движение за то, кто больше груза увезет. Спасибо нашим конструкторам. На машинах ГАЗ-АА, то есть полуторках, о которых, кстати, уйма анекдотов ходила, так вот на этих машинах мы ухитрялись не по полторы, а по две с половиной и даже по три тонны возить. Кряхтит вся, бедная, а тащит.

— Она что, с танковым мотором у вас? — спросил как-то нашего водителя Майкова один командир на передовой.

— Нет, обычный стоит.

— Тогда, надо полагать, в вас самом танковый мотор,— засмеялся офицер.

А Майков не понял сразу, что это шутка, стал себя ощупывать. А может, он сам, таким образом, отшутился. Приехал, рассказывает нам об этом разговоре и смеется сам.

Куда только, на какие участки фронта не доводилось за время блокады, да и потом, когда ее прорвали, ездить. Одно время с Комендантского аэродрома возили вещевое имущество, какое на самолетах нам доставляли. Вот когда попереживали. Не за себя, конечно, а за летчиков. Летали они низко, иногда под самыми облаками. Садились прямо с ходу, будто плюхались. Один, второй, третий…

Иногда смотрим, а одного или двух каких-то экипажей нет. Вот и гадаем, что с ними: может, на вынужденную где приземлились, а может… Всякое бывало. Ждем десять минут, двадцать, полчаса. И когда знаем, что все, никакого бензина у самолета уже нет, все равно ждем. Немецкие истребители сильно охотились за нашими транспортниками. Жертва-то безобидная, почему бы не проявить свою «храбрость»?

Если садились какие экипажи на вынужденную, их обязательно отыскивали, и тогда туда кто-то из нас ехал забрать груз. Мне лично не доводилось, а ребята наши некоторые ездили. Как правило, добираться надо было по целине, по болотинам или по лесу. Вот где бывало приключений!

Из всех рейсов мне запомнились поездки в район Невской Дубровки, в Шлиссельбург, когда наши его только-только освободили.

Ветер, поземка такая несет, что, кажется — это вся земля куда-то сдвинулась. Мотор ни на минуту нельзя заглушить. Сразу же прихватит воду, и тогда пиши пропало. Мы везли бушлаты и валенки. На контрольно-пропускном пункте нас еще не хотели пропускать. Молодой солдатик стоит с винтовкой и говорит:

— Вы можете вместе со своими валенками заразу какую в наши наступающие части завезти.

Грузчиками и за старших у нас ездили девчонки из рабочей женской роты. Они растерялись немного. А я выскочил и говорю этому солдатику, что он сам — зараза в армии. Люди там в шинелишках и сапожках по такому морозу в атаку идут, а он— «заразу завезете»!

Очень трудно было обслуживать наступающие войска. Все время догонять своих приходилось. А дороги-то, когда танки и артиллерия пройдут! Они только машины и шоферские нервы портят. Однако же прыгаешь по колдобинам навроде трусливой лягушки. А тут еще и обгонять всякие обозы надо. А они за время обороны такие громадные стали, иные на десятки километров за наступающими тянутся. Не обойти и не объехать. Правда, увидят, что, скажем, бушлаты везем, уступят дорогу. Часто такое бывало. При наступлении люди как-то сразу добрее становятся.

Очень памятной для меня была одна ездка через Ладогу. Надо было для летной школы, что на улице Красного Курсанта размещалась, продукты из Кобоны привезти. Погода была метельная. Не то чтобы круговерть какая, чуть послабее, но то сверху снегом начнет сыпать, то сверху перестанет, зато по земле его струями понесет. И тогда дороги совсем не видно. Едешь и не знаешь: может, прямо в промоину катишь. Вешки одни видать, да иногда человеческая фигура с флажками замаячит. Девчушки-регулировщицы показывают, куда можно, а куда нельзя крутить баранку.

Перед тем, как пуститься через Ладогу, я со многими шоферами из одного автобата потолковал, они мне всяких советов надавали. Ехавший со мной за старшего лейтенанта — начпрод школы — хотел было переждать поземку, но водители те отсоветовали ему. Мол, как раз в такую погоду и ездить: ни бомбежки тебе, ни артобстрела из Шлиссельбурга.

Едем, а машину слегка так покачивает. Лейтенант смотрит на меня, а я уже знаю из рассказов своих коллег, что это Ладога балует, то есть штормит там, где нет льда, а сюда отдает. Успокоил своего старшего, а собственная душа, чую, не на месте. В одних местах лед, чистый, как темное стекло. Катим по нему, а из-под колес пучки трещин пошли. И даже треск сквозь гул мотора слышим. Вот, думаю, теперь, кажется, отъездился ты, товарищ Егоровский! Так хотелось ударить по тормозам, но не могу. Задание есть задание. Еще когда меня посылали, говорили, что кровь из носу, а продукты должны быть доставлены…

И все же самое худшее было, когда мы добрались до Кобоны. Как увидел я штабеля с мешками муки, с ящиками консервов, с тушами говяжьего и свиного мяса, так едва в обморок не упал. Боже, какое богатство тут собрано! Тысячи вагонов. Куда на посмотришь, везде эти штабеля высятся. Как же все-таки заботится о нас вся страна, подумалось в первую минуту. И тут же подумалось о сволочах фашистах, задумавших уморить нас голодом. Не выйдет, гитлеровское вы отродье! И злость и радость смешались в душе. И смеяться и плакать хочется. А тут еще спазмы в желудке начались — откуда-то запахом жареного мяса потянуло. Кладовщик посмотрел на меня и лейтенанта и велел идти к нему в землянку.

— Не вздумайте сами себе готовить,— сказал он мне. — Вот я дам вам сейчас по кружке жидкого бульона — этого вам хватит. И перед отъездом покормлю.

Я посчитал, что жадничает мужик, и все-таки попросил у него кусочек мяса. Он покачал головой, но дал. Я съел его и часа два от болей в животе не знал, куда деваться. Весь желудок наизнанку вывернуло.

— Скажи спасибо, что я не дал тебе больше,— ругался на меня кладовщик.

В тот же день вечером мы выехали назад. Когда разгружали мешки с крупой в Ленинграде, лейтенант виновато посмотрел на меня и сказал, что он бы рад дать мне с полкило крупы, но никак не может. Вот так в заводской упаковке он должен и сдать весь груз…

Довелось мне по Дороге жизни и в качестве пассажира прокатиться. Это когда нас с Биневским в Вологду, на филиал нашего склада, командировали. Вот тут-то все прелести, какими была богата ледовая дорога, достались нам, сполна. Нас и бомбили, и из пушек обстреливали, и в трещину едва не угодили.

Кроме нас в машине ехали женщины с детьми. На них страшно было смотреть — кожа и кости. С ними же мы и в поезде до Вологды добирались. Не все они доехали. Несколько человек умерло от голода по дороге. Было бы еще хуже, не раздобудь Биневский на одной остановке целую бочку со смолой. Ею мы топили буржуйку, и в вагоне было тепло.

— Перво-наперво,— говорил Володя,— в Вологде мы пойдем на рынок. Все деньги растратим на еду. Больше всего мне хочется вдоволь наесться мяса…

Кроме капустных кочерыжек на вологодском рынке ничего не было. Они тоже нас устраивали.

В Вологде мы свозили на склад теплую одежду и белье, собранные у местного населения. Машины здесь были хуже, чем даже в Ленинграде. Все лучшее отдавалось фронту.

Однажды, вернувшись из очередного рейса, я не застал дома Володю. На столе лежала записка. В ней он сообщал, что уломал местного военкома и тот помог ему уехать на фронт. Через Вологду много проходило стрелковых частей, и пристроиться к ним не составляло труда. Примерно через месяц я получил от Володи письмо. Писал он, что уже понюхал пороху, что на передовой опаснее, но не труднее, чем наша шоферская работа. Он даже отдохнул немного, поправился, в следующем письме пришлет фотокарточку.

Только не было следующего письма. Уже после войны я узнал, что Биневский погиб. До сих пор хорошо помню его: здоровый, крепкий, немного простодушный, но в своих решениях твердый. Вот такими, как он, и ковалась наша Победа над злейшим врагом.

Не скажу, что во время войны и сейчас, оглядываясь на свое прошлое, я мог бы упрекнуть себя в трусости или в недостатке усердия в своем шоферском деле. Не было случая, чтобы не выполнил какого-то задания. Напротив, часто ухитрялся сделать быстрее и лучше, чем приказывало начальство. Сам себе я дал зарок — работать и за себя, и за Биневского. Он и после войны был для меня примером честности и добросовестности во всем. Кажется, мне удалось в своей некороткой жизни быть достойным его памяти… И тем не менее… тем не менее чувствую, особенно в бессонные ночи, как гложет душу какая-то вина моя перед ним, погибшим. Как-то поговорил на эту тему с одним из старых сослуживцев. Оказывается, не только у меня постанывает сердце при мысли о погибших. А где тут выход? Он, думается, в непрерывности нашей памяти о них. Да, в памяти…

Источник: С думой о солдате: воспоминания ветеранов подразделений тыла Ленинградского фронта. — Л.: Лениздат, 1989г.

Читайте также:  Везли на фронт тепло