Память блокадного подростка. ( Заключение)

Все поездки были разными, не походили друг на друга. В работу я втягивался с желанием, не страшили ни грязь, ни разнорежимный порядок. Привык спать днем после ночных стоянок. Если сон не шел, просил механика объяснить работу того или иного прибора. И ни разу я от дяди Яши не услышал отговорки или нотки неудовольствия. Однажды он сказал:

— Когда тебя впервые увидел, подумал – не удержишься, не выдержишь. Уж больно ты тощ был. Ведь теперь легче работается, чем когда ты пришел? Я так думаю, что немцев вскоре погонят. Помнишь прошлую поездку, когда состав с солдатами тянули? Сколько их переправили к нам! И все в новеньком обмундировании, с автоматами. Нет, не иначе как вскорости погонят, проклятых! – заключил он.

Действительно, мы недавно притащили состав с военными, которые переправились через Ладогу. Я тогда не обратил на это внимания (По опубликованным после войны данным около 300 тысяч воинов послала Ленинграду на помощь Большая Земля).

С работой на паровозе я расстался самым неожиданным образом в конце сентября 1942 года.

В одну из поездок нам надо было отправиться со станции не то Ваганово, не то Борисова Грива, где мы должны были взять состав с горючим. К этим станциям подходил нефтепровод, проложенный по дну Ладожского озера с Большой Земли, и на них были нефтеналивные пункты.

Стояли в резерве. Миша, забрав наши котелки, отправился разыскивать столовую. Неожиданно налетели немецкие самолеты, началась бомбежка. Мы с механиком, дремавшие до того на своих местах, заволновались. Паровоз был готов к поездке, а Михаила не было. Подбежал дежурный и приказал срочно подцепиться к составу.

Дядя Яша сказал, что у него нет помощника, он в столовой.

— А мне какое дело? – взорвался дежурный по станции. – Под трибунал захотели? Видишь, что творится!

— Ну что, Валюха? Давай шуруй! Вдвоем покатим.

Я взялся за топку. К этому времени кое—какие навыки в отоплении паровоза я уже приобрел. Быстро подъехали к составу, прицепились, проверили тормоза и сразу же отправились в путь. Вот это была поездка! Ни минуты свободного времени. Я метался как белка от лотка к топке. Хорошо, что шли на угле. Когда я забрасывал топливо, механик щелкал шуровкой. Перед станциями заправлял топку побольше, чтобы успеть поймать жезл. Нужно сказать, что нефтеналивные составы вести трудно: во время торможения жидкость по инерции устремляется вперед, а при наборе скорости отливает назад, создавая тяжелую помеху, — того и гляди, порвешь звенки, а это самое страшное.

Дядя Яша вел состав классически, без рывков. Пот с меня лился градом и вместе с угольной пылью тек по спине. Успевал только ветошью смахивать его с лица. Лопата крутилась в руках. Дядя Яша работал инжектором. Ему тоже доставалось: мало того, что мне помогал, он еще должен был следить за сигналами, за путем и вести состав плавно. Шли по «зеленой» дороге, то есть без остановок, « на большом клапане», на максимальном режиме.

Состав доставили на станцию Глухоозерская. Когда отцепились, вот тут—то я почувствовал даже не усталость, а полную изможденность. От напряжения руки и ноги дрожали. Во всем теле слабость, — казалось, что уже и лопаты не поднять. Добрались до депо, экипировали паровоз, поставили его на канаву.

Механик, посмотрев на меня, сказал:

— Ладно, не три его, котел только смахни, я напарнику оставлю записку, — и добавил: — Вот ты и выдержал экзамен на помощника, да еще какой! Ну, влетит мне за Мишку, ладно, что состав привезли без происшествий. Забирай «шарманки», пошли к дежурному, доложимся…

Дежурный уже знал о нашем происшествии.

— Ну и будет вам вздрючка! Разве что этого щуплого помилуют, — хмыкнул он. – Завтра к начальнику на ковер, уже распоряжение есть.

На следующий день мы явились в кабинет начальника депо, там кроме деповского было и высокое начальство: сам начальник дороги Саламбеков сидел за столом. Я оробел вконец.

Начался разбор случившегося. Яша Ганн объяснил, что мы почти сутки не имели горячей пищи, и он послал помощника за едой, зная, что до отправки еще много времени, — словом, взял вину на себя.

Но начальнику дороги кто—то доложил, что механик якобы отказывался брать состав. Это было очень серьезным обвинением.

К тому же выяснилось, что Михаил, взяв еду в котелки, решил еще «подзаправиться» в столовой, потому и задержался.

Начальник дороги был очень резок.

—Тебе есть захотелось? А то, что состав мог взлететь на воздух, тебе наплевать? – горячился он. – Да знаешь ли ты, что немцы пути разбили на станции, что одних только стрелок пять штук пришлось менять! Тебя как дезертира судить надо! Говори спасибо, что механик выручил! А то бы все под трибунал пошли! Что будем делать, товарищи?

Дядя Яша сказал:

— Накажите, но не строго, ведь помните, как в декабре совсем голодные ездили. Если б знали точное время отправки, не отпустил бы я его.

— Ишь ты, защитник нашелся: то «послал», то «не отпустил бы»! А кто с тобой—то был?

Я сидел ни жив, ни мертв.

— Да вот он, в углу прижался, — указал на меня механик.

Все повернулись в мою сторону. Я совсем растерялся.

— Сколько же тебе лет, молодой человек? – спросил Саламбеков.

— Семнадцать, — ответил я. – Даже больше!

— А сколько классов кончил?

— Девятый не закончил.

— А как работается?

Я не знал что ответить. Пришел на выручку механик дядя Яша:

— Работает как надо. Старается. Машинистом хочет стать.

— Что ж, это хорошо, кадры нам нужны, тем более закаленные в таких переделках, — как бы про себя ответил Саламбеков.

— Слушай, а ты учиться хочешь? – неожиданно обратился он ко мне. – В нашем техникуме только что занятия начались.

— А там машинистом можно стать?

— Техникум готовит техников—механиков паровозного и вагонного хозяйства. Закончишь, поездишь помощником, а там сдашь и на машиниста. Ты, Касим, скажи кадровику, пусть направление ему дадут, раз в машинисты метит. А за эту поездку выдай двойной паек.

Не помню, каким было наказание, но все остались на своих местах. Помню, что вышел приказ, запрещавший в оборотных депо паровозным бригадам оставлять паровозы.

При расставании дядя Яша Ганн сказал мне:

— Не дрейфь, Валюха! Правильно делаешь, учиться надо. Глядишь, и классным механиком станешь. Нас не забывай.

С его добрым напутствием, с чувством некоторой растерянности покинул я депо…

Дома мое решение одобрили. Отец сказал:

— Учиться надо, правильно поступаешь. Только как же с военной специальностью? Помнишь, как ты рвался стать военным?

Что я мог ему ответить? Школа эвакуировалась. Других военных спецшкол в городе не осталось. Да и к паровозу я уже «прикипел».

Мама же отнеслась ко всему по—философски:

— Что ни делается, все к лучшему, — заключила она.

Получив в депо расчет и направление на учебу, я пошел в Ленинградский механический техникум МПС, который находился на Экипажной улице, 20. Меня зачислили на второй курс. Нелегко было после длительного перерыва вновь приступать к учебе. Программа была для меня новой, насыщенной. Группа была небольшой, из ребят и девушек, переживших блокадную зиму, и очень дружной. Многие потеряли за год войны родных и близких. В группе меня приняли хорошо, помогли войти в курс преподаваемых дисциплин.

Аудитории не отапливались, студенты сидели в пальто. Преподаватели, настоящие энтузиасты, читали лекции также не снимая пальто, нередко даже в перчатках.

Как—то, возвращаясь после такого дня занятий домой, я увидел на Красной площади, возле петровских домиков, лотошницу с книгами, окруженную небольшой толпой. Все покупали тонкую, маленькую книжку поэтессы Веры Инбер «Душа Ленинграда». Купил эту книжечку и я. Два с половиной печатных листа, 15 000 экземпляров. В моей «блокадной» библиотеке эта книжечка значится под номером 1.

Блокада, 1942 год, обстрелы, бомбежки – и люди на улице, покупающие стихи… Так жили ленинградцы.

Материалы многих лекций были для меня новыми. Курс сопротивления материалов читал всеми любимый Георгий Михайлович Яшкин. Дисциплина трудная, обилие формул, расчетов. Но Георгий Михайлович читал курс так, что материал сам врезался в память. Сидя вокруг самодельной «буржуйки», держа тетради на коленях, мы с вниманием слушали расхаживающего вокруг нас преподавателя. Его уменьшительно—ласкательные наименования самых сложных формул запоминались сами собой.

— «Альфочку» поставим сюда, а «беточку» — здесь. «Гаммочку» с «сигмочкой» перенесем – и посмотрите, какая получилась формулочка!..

И «балочки», и «консолички» рассчитывались нами с пониманием смысла, виделись как бы реально существующими.

Случайных студентов в техникуме не было, все пришли сюда по призванию, к занятиям относились, не только серьезно, а и жадно. Несмотря на воздушные тревоги и обстрелы, никто не думал о пропусках или прогулах. Вечерами мы участвовали в разборке деревянных домов, чтобы к зиме обеспечить техникум дровами.

В нашей группе были свои лидеры – Саша Колесников, Боря Подвойский, Боря Разумовский.

Но учился я в техникуме только до Нового года. 3 января 1943 года я был призван в ряды Красной Армии и воевал на Ленинградском фронте в зенитно – артиллерийских частях ( 189—й ЗАП, 84—я ОЗАБР).

Войну закончил командиром орудия и в конце 1945 года вернулся домой, вернулся в техникум. Получив диплом, был направлен в Ленинград – Московское пассажирское депо – работать помощником машиниста. Так осуществилась моя мальчишеская мечта, к которой я пришел через блокаду и войну…

Книга закончена. В этих воспоминаниях нет вымышленных фактов, вымышленных имен. Диалоги я воспроизвел так, как они мне помнятся. Я старался описывать события так, как они виделись глазами подростка, — без «помехи» моих сегодняшних воззрений и знаний.

Пусть не удивляется читатель, в особенности молодой, подробному рассказу о моих отношениях с моими первыми наставниками. Очень важно для молодого человека почувствовать заботу старших товарищей – не формальную опеку, а доброту и внимание, желание помочь в овладении специальностью, заинтересовать тебя работой. Мне повезло. Машинисты Беляков и Ганн были не только наставниками по должности, но и настоящими воспитателями. Без окриков и нагоняев поправляли они мои ошибки, помогали пережить неудачи, вселяли уверенность, веру в достижении мечты. Глубокое им, сердечное спасибо!

А самая ценная и дорогая для меня награда Родины – медаль «За оборону Ленинграда».

Источник: Память блокадного подростка. — Л.: Лениздат, 1989.