Осознание жизни по дороге в эвакуацию

Осознание жизни пришло ко мне, когда мы ехали в эвакуацию. Было темно, но вдруг я увидела, что сижу в телеге, которую везёт лошадка. Я помню это, как будто это было вчера, да и самое непонятное и удивительное, что я всё понимала и лошадь была не в новинку, понимала, что мне надо жить теперь. Окружающих людей я как будто и не видела. Но они были. Никого, кроме меня и жизни. Вот деревья проехали, вот необъятное поле, и, кроме этого чарующего мира нет ничего и никого.

Я вновь появилась, сидим за столом: я, Юра, на руках у мамы Лялечка (Оля — моя сестрёнка). Напротив меня сидит и смотрит на меня мальчик с большими и выразительными глазами. Я чувствую себя неловко и неуютно, я стесняюсь. Это был Валерий, мой двоюродный брат, моложе меня на один месяц. (Валерий Прокопьевич Яшанкин), ему ровно 2 года только исполнилось.

Потом меня, Юру, Лялечку укладывают спать на полу маленькой комнатушки. Как печально, что сейчас дети могут увидеть по телевизору убийство, жестокость, насилие. Взрослые думают, что детки слишком малы, чтобы понять. Малыши понимают многое из взрослой жизни.

Когда я была маленькой, жизнь воспринималась мной вот такой, какую я видела вокруг себя. Так должно быть, а по-другому и быть не может.

Как мы росли во время войны? Как родные своим отношением к жизни воспитывали в нас любовь к людям и друг к другу, умению радоваться за других людей, и переживать за тех, кому плохо?

***

22 июня 1941 года началась война. У моих родителей Елизаветы Степановны и Валерия Андреевича было трое детей: Юра — 4 года, Нина — 2 года, Оля — 9 месяцев.

Папа пошёл на войну, но через несколько дней его вернули, ведь был он почти слепой. Несмотря на это, папу забирали ещё 3 раза. Потом он снова возвращался. В результате, его направили директором педучилища в город Морки. Сначала отправился папа один. А после мама с тремя детьми поехала к папе. Мы переправлялись по какой-то реке на пароме.

Дети, измученные дорогой, лежали, и мама нас оберегала. Но люди перешагивали через нас, отчего на наши лица падала грязь с их сапог. Была паника, началась бомбёжка. У мамы украли еду и деньги.

В дороге все дети заболели корью с высокой температурой, которая потом осложнилась воспалением лёгких.

Мы добрались до Канаша, где жили две сестры папы Анна и Елизавета, отец Андрей Алексеевич, сын Анны Валерий, мой ровесник. Его отец, Прокопий Васильевич Яшанкин, ушёл на фронт и погиб в августе 1941 г. Когда мы к ним приехали, его уже не было.

Нас с мамой разместили в отдельную маленькую комнатушку. Пол этой комнаты был постелью, на которой мы спали.

В одну страшную ночь ослабленный организм моей сестрёнки не выдержал. Ей стало очень плохо. Но вдруг стало тихо-тихо… Мама с Олечкой вышла из комнаты, но потом вернулась одна…

Несмотря на то, что мне было 2,5 года, эту ночь я помню. Я заснула, так и не поняв весь ужас этой ночи. Когда я маме рассказала о том, что я помню, она воскликнула: «Не может быть!» И всё…

 

Морки

Мама мне объясняла, что детям нельзя говорить, что жизнь тяжёлая, что они чем-то обделены. Детство, даже во время войны, должно быть детством. Она всё делала для того, чтобы мы не чувствовали, что идёт война. Шила нам игрушки, читала нам наизусть всё, что помнила. Даже об иллюстрациях в книгах рассказывала. Мне очень нравилось стихотворное произведение «Что с Манечкой было». (Издание И. Кнебель. М. 1910 г.) Я Манечку понимала, очень просила снова и снова читать.

Я нашла в интернете эту книгу. Со слезами на глазах вспоминала о маме и о том времени, когда мама читала нам всё, что помнила.

Когда нам читали книгу «Чук и Гек», в образе их родителей были мои папа и мама, и я воспринимала этот рассказ как обо мне и о Юре. Для нас папа был героем, красивым, мужественным человеком. Но, как редко мы видели его! И как редко сидели у него на коленях! И эти встречи с ним были счастьем для нас.

Сначала папа с мамой готовили классы для занятий. Столы и стулья были сломанные и валялись в аудиториях. Окна побиты. Папа сам всё сколачивал и чинил своими руками. Через РОНО он подбирал преподавательский состав. Он вызвал своего брата, тоже инвалида по зрению с детства, Андрея, учителя математики. Через РОНО вызвал маминого отца Мотохова Степана Павловича. В эвакуации дедушка с бабушкой жили в Малом Студенце Рязанской области. Дедушка вёл историю и литературу. Мама — биологию в педучилище и рисование в школе. Мои родители окончили Ленинградский университет.

Мне и Юре рано пришлось стать относительно самостоятельными.

Юра всегда был рядом.

Моя бабушка Елизавета Фёдоровна приехала к нам, больная и ослабевшая. Дорога сильно измучила маминых родителей.

Нам с Юрой не разрешали беспокоить их. У дедушки там стоял маленький рабочий столик.

Степан Павлович пишет из Морков маминой сестре Зинаиде Степановне (январь 1943 г.):

 

С новым годом, наши дорогие!

Проводили ещё один год, встретили Новый год. Что-то он нам готовит, что принесёт? Мы все горим желанием скорой победы над лютым врагом. И крепко верится, что это желание выполнит Новый год! Хочется дожить до этих счастливых моментов.

Ребятишкам устроили нарядную ёлку, бабушка из картошки и манной крупы напекла им пирожков и печенья, а мама (Лизочка) сшила Юрочке медведя, Ниночке зайчишку.

И довольны ребятишки, хотя ёлку и нечем осветить. Сами мы вчера ждали Новый год и встретили его за ужином. Хозяйки наши ухитрились ужин и сегодня обед сделать праздничными лишними кусочками мяса и граммами масла. Даже понемногу выпили.

Мама, а потом Лиза болели гриппом, Лиза 3 дня не ходила в школу. Сегодня она чувствует себя уже совсем хорошо, но разбаливаются ребята. У Юры назревает нарыв, у Ниночки кашель и насморк.

Как вы встречали Новый год? Как ваше здоровье и настроение? Мы вчера не раз вспоминали вас. В такие моменты особенно хочется видеть дорогих родных, мечтали о свидании с вами.

Ведь уже 2 года — третий, как мы не виделись. А сколько за это время пережито! Теперь, находясь среди своих, в тепле, мы часто с мамой вспоминаем прошлогоднее студенецкое наше одиночество и заброшенность в дали от родных, жизнь в постоянной стуже. Ночью мама больная вынужденно должна была выходить на улицу в лютые морозы и крайне застывшей одеждой покрываться в постели!

Жутко вспомнить! А пережили.

Наша теперешняя жизнь: и физически, и душевно совершенно несравнима со студенецкой жизнью. Мы не одиноки, мы в тепле, мы сыты. Необходимый для старости уют и покой есть. А главное — с нами свои, родные.

Вчера мы закончили в педучилище занятия. С 1 по 10 каникулы. Правда, не для учителей. Работа кое-какая есть: занятия с заочниками учителями, конференция, а у меня занятия в РКШ (там нет перерыва), но свободного времени всё же больше и есть возможность, хоть немножко, передохнуть.

Пока на этом и кончаю. Очень хотелось побеседовать с вами и, хоть фитилёк едва освещает бумагу, взялся за ручку. Мама прилегла отдохнуть. Она, вероятно, сама вам напишет. Всего лучшего, крепко целуем вас. Привет и лучшие пожелания О. Д. и Поле. Ваш папа.

 

В г. Морки мы с Юрой стали ходить в детский сад. Юра в старшую группу, я в младшую. Группы размещались в разных комнатах, которые разделялись одной дверью, и эта дверь почти всегда была открыта. И я со всеми моими сложными проблемами бегала к Юре.

Помню, нас усадили кушать за столики, покрытые белой скатертью. Мы долго сидели, я слезла со стула и пошла к Юре. Юра сказал, что придут к нам какие-то дяди и нас будут угощать пряниками. Сидели, сидели, и вдруг снимают скатерти и нас ведут на прогулку. «А где пряники?» — спросила я воспитательницу, но она мне ничего не ответила.

К нам в младшую группу пришли делать прививки и я, напуганная, побежала к Юре. «Ничего страшного, иди первая и сделай вид, что ты не боишься», — посоветовал Юра.

Я подхожу к врачу, подставляю свою спину, и в меня воткнули шприц. Я даже не шелохнулась. «Какая смелая девочка!» — услышала я от врача. А дети после меня спокойно пошли на укол. Правда, одну девочку вытащили из-под кровати. А я пошла гулять, — страх остался позади. Юру я всегда слушалась, и, если Юра говорит, значит, так и есть.

Когда мы с Юрой проходили заброшенную церковь, Юра говорил: «Там Бог живёт! Не ругайся даже про себя. Он услышит».

Я так следила за собой, что если у меня появлялись нехорошие мысли и поступки, я думала: «Какая я плохая!» В результате у меня обязательно появлялось что-то хорошее в жизни.

Юра показывал на церковь и говорил, что он видит Бога в окне. Я не видела, но верила Юре.

«Юрик очень живой, умный мальчик. Ниночка во всём подражает брату, любят друг друга, но часто ссорятся и дерутся», — так про нас пишет в письме дедушка Степан Павлович. Но я этих ссор совсем не помню, только помню, как Юра везде за меня заступался, всегда о чём-то рассказывал. Мы до прихода взрослых везде гуляли одни.

 

Марпосад

Летом 1943 года мне исполнилось 4 года, Юре 6 лет, и мы с родителями переехали на новое место назначения папы. Это был город Марпосад на Волге. Саратовский институт был эвакуирован в Марпосад.

Из трудовой книжки папы:
с 05.09.1943 по 18.06.1946 педагогический институт. и.о. зав.каф.; доцент кафедры зоологии. Марпосад.

 

Мой первый поход в кинотеатр

Юра посадил меня ближе к экрану на второй ряд, сам сел с друзьями дальше. Вдруг стало совсем темно, потом на стене что-то замелькало, неожиданно для меня на стене появились люди: они начали драться, убивать друг друга, стоны, скрежет, — всё это продолжается, и спасения нет. Я заревела, закрыла лицо руками и залезла под стул. Вокруг меня сидели одни мальчики. Они позвали Юру, вытащили из-под стула. Юра вывел меня на улицу, успокоил и велел идти домой.

А когда восторженный Юра пришёл домой, начал подробно рассказывать содержание фильма, я смотрела на него, не понимая, что же хорошего он увидел на стене? Все мальчишки Марпосада были в восторге от величайшего фильма «Александр Невский».

 

Страшная реальность

Мы вместе гуляли в парке, искали норки рогатой гусеницы. Потом Юре надоело это занятие. Я продолжила поиск, а Юра ушёл.

Ура! Я нашла торчащую из земли большую гусеницу, вытащила её и положила в карманчик. Из гусеницы потом будет кокон, а из кокона бабочка. Вижу, бежит Юра. Он повёл меня смотреть разбойника.

Очень быстро мы увидели толпу баб и мужиков, а из дома несколько человек выводят связанного разбойника. Он был очень высокий, волосы длинные, лохматые, чёрные, бородища чёрная, глазища чёрные. Его повели куда-то. Юра хотел узнать, КУДА? Народ разошёлся, а мы сопровождали разбойника до какого-то высокого забора. Но и там мы не могли уйти сразу, слишком страшное и сильное испытали потрясение. Разбойник стал для меня прообразом Карабаса-Барабаса.

Помню, принесла мама целый мешок одежды для детей (гуманитарная помощь), достала красненькое драповое пальтишко и ботиночки. Надела всё на меня. Дедушка с мамой смотрят, любуются: «Какая Ниночка красивая!» А я села на спинку кровати, как на забор, и запела, не выговаривая букву «р»:

На заболе птичка сидела и такую песенку пела:

«Несмотля на дланые болтанки, я станцую танец калбалдинки!» —

и заплясала, после чего мама сняла пальто и ботинки, объяснив, что пальтишко ждёт одна бедная девочка, у которой нет ни ботиночек, ни пальтишка. Мама убрала вещи в мешок. А я одела свои драные ботинки и опять спела и сплясала. И мама с дедушкой развеселились вместе со мной.

А наутро мама пошла пешком по деревням раздавать одежду и обувь бедным детишкам.

Папин отец, Андрей Алексеевич, прошёл пешком до нас от Канаша, это больше 80 километров. Жил с нами, пока папа был в длительной командировке в Москве.

Мамы нет, уже ночь, а мы с Юрой так расшумелись.

Дедушка сказал нам: «Пора спать!» Юра сразу лёг в кровать.

Я продолжала носиться по комнате и кричать.

Дедушка смотрел на меня, смотрел, потом встал, взял меня на ручки и сел вместе со мной. Дедушка был верующим человеком.

Я сразу затихла и сосредоточилась на внезапно возникшем во мне успокоении, перестала слышать, что он мне говорит. А мне и не надо было знать, тишина и покой исходили от него… Я ушла от дедушки и покорно легла в свою кровать.

Когда папа уехал, а дедушка ещё до нас не добрался, мама сказала нам, что она завтра утром пойдёт по деревням, и мы будем одни два дня. Посмотрела на нас и говорит: «Ничего страшного!»

Как же нам было страшно! Долго не засыпали. Свечка догорела. Стемнело, мы сидим притихшие, сразу скушали всё, что нам оставили. В следующие дни питались только в детском саду. Иногда мы сбегали из детсада во время прогулки. Эти два дня были в садике до конца. Следующая ночь уже была с мамой.

 

Мой счастливый день

Маму попросили на один день заменить воспитательницу в детском саду. Она пришла во время сна и увидела, что я плачу. Такие были кроватки во время войны, что половина туловища проваливается в дыру до пола. Мама увела меня в комнату воспитателей и стала зашивать дыру, пока все спали. В этот день я была самой счастливой!

А потом мама рассадила всех детишек за столики, дала нам простые карандаши и по листочку бумаги. Все сидели и рисовали. Как потом мама всех хвалила! К каждому подошла и посмотрела нарисованное. Мы даже не знали, что существуют цветные карандаши.

В Марпосаде в 1945 году нам впервые дали манную кашу со сливочным маслом. Я смотрю, все сидят и разглаживают поверхность каши маслом. Я не была исключением. Никто не ел, все предвкушали удовольствие. Потом ели понемногу. После смотрели на того, кто доедал. А воспитательница попросила нас облизать тарелки и сдать их «абсолютно чистыми». Мы очень старались.

 

До сих пор я помню день, когда в детсаду все дети уселись на срубленную липу без коры и грызли дерево. Я пришла утром в детсад, увидела это и нашла себе местечко. Оказалось, что дерево очень сладкое — мне понравилось.

Ещё всем нравилось доставать из печи угли и их кушать. Однажды, к нам пришёл врач, чтобы осмотреть нас. Воспитательница пожаловалась на нас. Но врач ответил: «Ничего страшного! Детям полезно».

В детсаду, в шкафу за стеклом была закрыта очень красивая кукла. Куклу разрешали брать только одной девочке, которая редко приходила. Когда нас вели спать, проходя мимо куклы, я представляла себе, что кукла моя. Во сне держала её в руках и играла.

Приблизительно с 4 лет я умела во сне видеть то, что захочу. Увидев самолёт, я летала на нём во сне. Когда я впервые увидела маленький трёхколёсный велосипед, ложась вечером спать, я точно знала, что если закрыть глаза, велосипед стоит около моей кровати. Засыпая, я вставала и каталась на нём.

Юра пошёл в школу, и мне надо было все проблемы решать самой. После детского сада мне захотелось пойти на Волгу. Я направилась на Государеву гору, откуда виден даже противоположный берег широченной реки.

Дело было весной. Я впервые увидела ледоход. По многочисленным ступенькам я спустилась к реке.

Крупные льдины с грохотом неслись посередине могучей реки с большой скоростью, а у берега крупная льдина плыла очень медленно. Деревянные ступеньки закончились, дальше спускалась по металлическим круглым ступенькам. Вот я уже около льдины и ногой коснулась её.

Но вдруг я увидела посередине Волги на льдине стоит коза. Она уплывала по реке и вскоре исчезла вдали. Я поняла, что спасти козу уже нельзя, и что меня унесёт так же далеко, и меня никто не найдёт. Я поднялась на гору и пошла домой. Ревела, пока не пришла мама и не убедила меня, что козу обязательно спасут. Но как? Не понимала.

Я иногда очень далеко уходила от дома. В основном в те места, где была с Юрой. Купаться одна боялась. Жизнью я вполне была довольна.

Лекарств не было, а у меня непрерывно болели уши. В детсаду, когда выводили детей гулять, я пряталась за открытой дверью, воспитатели не замечали и делали сквозняк. Я стеснялась, стояла, пока все гуляли, на сквозняке и платьишком вытирала то, что вытекало. В результате я перестала слышать. Но в какой-то момент в одном ухе слух восстановился.

Когда после войны повели меня к врачу, врач сказал, что барабанных перепонок у меня нет, и я слышу только благодаря рубцу, который образовался от воспаления.

В 1946 году я пошла в первый класс. Но военные годы моментально напомнили о себе. Я заболела. Врачи уговаривали отдать меня в больницу, чтобы не видеть моих мучений. Вся жидкость скапливалась под кожей, наружу выходило только несколько капель.

Я распухла и уже не могла ходить. Спасла меня всеми забытая сейчас биолог Ольга Борисовна Лепешинская строгой диетой. Кушать каши без соли по одной ложечке на прием. Покупали мне на рынке сладкие яблоки под названием «Крымские». Мама резала дольками поперёк яблока так, чтобы видна была звёздочка там, где семечки. Внутри яблочко было розовое от кожицы до семечек. А, когда мама привела меня в поликлинику, все врачи выбежали смотреть на чудо.

Нас никто и никогда не наказывал. Даже в детском саду на детей не кричали и в угол не ставили. О наших шалостях мы сами рассказывали маме, а она объясняла, хорошо ли мы поступили. Кто бы у нас ни жил, все любили и помогали друг другу.

 

Материал для публикации передала автор воспоминаний
www. world-war.ru