Ориентир на честность и высокую квалификацию

Володя и Таня Щелкачевы, 1913 г.

Мой отец, Владимир Николаевич Щелкачев, вырос в семье офицера во Владикавказе. В семье было трое детей: он с братом и сестра Татьяна. Брат Сергей был на год младше папы и умер годовалым младенцем до рождения Татьяны.

Дед, Николай Иванович, – царский офицер, до революции в армии имел чин подполковника. Вступил в белое движение, в белой армии получил чин полковника, был в ней недолго, его возмущало, что не пресекаются должным образом грабежи крестьян и евреев. Дважды сидел по 5 лет и его чудом не расстреляли.

Отец получил хорошее образование благодаря тому, что во Владикавказ в начале 20-х годов приехали из Москвы и Петербурга многие крупные учёные. В первые послереволюционные годы в городах был голод, а на Кавказе была какая-то еда. Так как там никаких университетов не было, профессора стали преподавать в школах и гимназиях. И как раз папа окончил такую школу, где преподавали крупные учёные. Уровень преподавания был высоким. Преподаватели в гимназии были очень хорошими специалистами, но большая часть интеллигенции того времени была неверующая. У папы сложилось впечатление, что у человека, который достаточно глубоко знаком с наукой, веры в Бога быть не может. И он стал говорить об этом матери. Она попросила глубоко вникнуть, изучить богословскую литературу.

Когда отец приехал поступать в Москву, познакомился с профессором Н.Н. Бухгольцом, у которого были в комнате иконы – он был крупным учёным и верующим человеком. Он отцу объяснял, что противоречия между верой и наукой нет. Надо сказать, что подростки из Владикавказа могли поступать только в Ростовский университет, но по приезде туда отцу и его другу Николаю Поляхову стало известно, что Ростовский университет преобразуется в педагогический институт. Поэтому они поехали поступать в Московский Университет на физико-математический факультет. Успешно поступили. Папа окончил Московский Университет в 1928 году и его рекомендовали в аспирантуру, но в аспирантуру не взяли по идеологическим соображениям. Отец был прихожанином церкви Николы в Плотниках [1] у отца Владимира Воробьёва. В 1930-е годы папа был отправлен в ссылку в Алма-Ату. Там он познакомился с инокиней Параскевой Матиешиной [2], духовной дочерью священномученика Серафима (Звездинского)[3], следовал её советам, но окормлялся как духовное чадо у отца Владимира Воробьёва. Отец Владимир успел благословить его брак. На момент, когда родители венчались, он был уже арестован. После смерти отца Владимира инокиня Параскева стала его духовной наставницей.

Вера Архиповна и Владимир Николаевич Щелкачевы

Отец с мамой познакомился в Грозненском нефтяном институте. Поженились они 27 января 1939 года. Вскоре после свадьбы отца пригласили в Днепропетровский университет заведовать кафедрой теоретической механики. К тому времени ему уже была присвоена степень кандидата физико-математических наук по совокупности опубликованных научных работ.

Я родился в Днепропетровске за три месяца до войны — 17 марта 1941 г. Родители отца были верующими людьми. Когда я родился, дедушка высказал пожелание, чтобы меня назвали Митрофаном в честь Митрофания Воронежского. Вообще такое почитание святителя Митрофания не было свойственно офицерам. Но мама, конечно, категорически высказалась против. Одна любопытная деталь – в Днепропетровске в то время не было ни одной православной церкви, только обновленческие. Папа думал меня куда-то отвезти окрестить. Но так как он уезжал, то решил, что если будут бомбёжки, я могу погибнуть некрещённым, поэтому крестил меня сам чином мирянина перед отъездом.

Докторскую диссертацию отец защищал в институте им. Н.Э. Баумана через несколько дней после начала войны. Уже был объявлен день защиты, и тут началась война. Отец смог до Москвы доехать благодаря извещению. Дело в том, что извещение о защите диссертации было отпечатано на бланке красным цветом, так же печатались правительственные телеграммы. На пути из Днепропетровска в Москву его несколько раз останавливали, хотели снять с поезда. Только благодаря разъяснениям и глядя на эту бумагу, – трудно было разобрать, правительственная она или нет, – всё обошлось благополучно.

Стоит упомянуть, что в 1941 году проходил преждевременный выпуск дипломников. Работала комиссия, присваивавшая соответствующую квалификацию раньше обычного срока, и выпускников сразу отправляли на фронт. Большая часть этих выпускников погибла.

После защиты отец смог вернуться к семье в Днепропетровск со степенью доктора наук. Какое-то время родители оставались в Днепропетровске. Папу призвали в народное ополчение. Он получил право отвезти меня с мамой к её родителям, которые продолжали жить в Грозном. В Днепропетровске жил знакомый профессор, который особенно беспокоился, что он по национальности еврей, и попросил папу взять двух его дочерей с няней (старшей было около семи лет, младшей ещё меньше), отвезти в Минеральные Воды, где их должны были встретить. Так мы вместе с этими девочками и их няней и отправились. В то время отъезжающих было настолько много, что люди поезда брали штурмом. Не имело никакого смысла кричать: «Пропустите с детьми!» Отец догадался пойти к начальнику станции сообщить, что он едет с детьми и поэтому просит разрешить сесть в поезд до того, как тот будет подан на посадку. Ему разрешили. Мы все расположились в одном купе. Когда приехали в Ростов, пришла телеграмма до востребования от этого профессора, который сообщал, что немцы прорвались и двигаются на Днепропетровск, и о том, что пришёл приказ об эвакуации всего университета, причём каждому было предложено выбираться самостоятельно.

По прибытии в Грозный отец подал заявление о том, что он член ополчения, и просит, чтобы его мобилизовали в армию. Но руководил ополчением человек, который одновременно был ректором Грозненского нефтяного института, он папу помнил, и, как начальник ополчения ходатайствовал, чтобы ни в какую армию отец не пошел, а был назначен заведовать кафедрой теоретической механики в Грозненский нефтяной институт.

Выпуск горных инженеров. Грозненский нефтяной институт 1937-1942 гг.

Мне потом папа рассказывал, как он рассуждал. С одной стороны шла война, а он всё-таки сын офицера, и, если бы очень захотел, то, несмотря на запреты начальника ополчения, нашёл бы дорогу в армию. Но потом он подумал, так как люди идут в атаку «За Родину! За Сталина!» — по крайней мере, так официально говорили, — то он добровольно «за Сталина» в атаку ходить не будет. И раз его не отправляют в армию, то и он не будет таких усилий предпринимать.

В 1942 году на Кавказ пришли немцы, двигались вдоль Кавказского хребта в направлении Орджоникидзе [4] и Грозного. Поэтому был указ об эвакуации Грозненского нефтяного института. Эвакуировали институт в Среднюю Азию. Я тогда тяжело болел, кроме того для детей эвакуация была опасной, поэтому дедушка, мамин отец, который был фельдшером, сказал, что с ребёнком ни в коем случае ехать нельзя. Папа отправился один.

Перед тем, как он отправился, произошла заслуживающая внимания история, которую потом на всех юбилеях рассказывали. В это время будущий министр нефтяной промышленности и председатель Госплана Николай Константинович Байбаков был одним из руководителей, связанных со всеми нефтяными делами. На его имя пришло указание Берии, что он должен полностью вывести из строя грозненские промыслы. Причём указание было в такой манере: «если немцы хотя бы папироску или сигарету прикурят от грозненской нефти, то Байбакова расстреляют».

Владимир Щелкачев. Фото 1940 года.

Когда этот приказ стал известен папе, он пришёл к Байбакову и сказал, что для развития нефтяной науки очень важно экспериментальное подтверждение и обоснование теории. Суть предлагаемых экспериментов заключалась в изучении интерференции скважин. Для того чтобы при эксплуатации месторождения наиболее оптимально выстраивать сетку скважин, необходимо знать, как скважины взаимодействуют, как наличие одной влияет на давление, с которым нефть подходит к другой. Изучить количественные характеристики этого взаимодействия было очень важно, для того чтобы лучше понять, как работает сам пласт в целом. Когда условия войны требуют выведения месторождения из эксплуатации, появилась уникальная возможность проводить полномасштабные эксперименты именно на реальных нефтяных пластах, на действующих скважинах. В условиях нормальной нефтедобычи, когда стараются эксплуатировать все месторождения таким образом, чтобы добыть как можно больше нефти, подобные эксперименты ставить нецелесообразно, потому что для полноценной добычи такие манипуляции будут вредны.

Отец получил разрешение Байбакова на научные эксперименты, ему были даны помощники. В кратчайшие сроки, в условиях приближающегося фронта, уникальные данные, необходимые для дальнейшего развития отечественной науки, были получены.

Когда немцы подходили к Орджоникидзе, отец уехал в эвакуацию через Баку в Среднюю Азию, в Коканд. Вернулся в 1943 году. Снова работал какое-то время в Грозненском нефтяном институте.

Н.К. Байбаков вызвал папу в Москву, в очередной раз, получив о нём какие-то сведения. В 1944 году мы переехали в Москву. Хотя папа ехал, чтобы занять ответственный пост в комиссариате, тем не менее, из Грозного до Москвы мы ехали в товарном вагоне больше месяца. На многих станциях подолгу стояли. Это был особый период жизни, когда мы месяц жили в товарном вагоне. Проезжали близко и могли видеть технику, которая осталась на местах Курского сражения в колоссальном количестве: всякие подбитые пушки, танки и т.д.

В столице голода не было. Когда Сталин понял, что стране нужна атомная бомба, он, прежде всего, начал с того, что резко увеличил зарплаты и вообще уровень жизни всем работникам науки. Мы, когда только приехали, в течение года жили в двух комнатах в доме отдыха под Москвой в Томилино. Байбаков позаботился о квартире. В 1945 году мы переехали в Замоскворечье, поселились в отдельную квартиру.

Папа сначала работал в Народном комиссариате, тогда он так назывался. Потом буквально года через полтора, эти структуры стали называться министерствами, и отец стал заведующим секцией добычи нефти в Министерстве нефтяной промышленности. А потом через год с небольшим он так и оставался, но уже больше на общественных началах фактически до последних лет заведующим этой секции, но вместе с тем он стал профессором теоретической механики в Московском нефтяном институте, который получил имя И.М. Губкина. В это время отец был главным теоретиком в сфере добычи нефти.

Точная нефтяная наука была создана Л.С. Лейбензоном [5]. Развивая идеи своего учителя, отец создал гидродинамическую теорию упругого режима разработки нефтеносных пластов. Он понимал, что эта теория имеет ограниченную сферу применимости. А.П. Крылов [6], который потом стал академиком, был скорее практиком и полагал, что уравнения теории можно использовать безо всяких ограничений. Для некоторых месторождений, разработкой которых занимался Крылов, это приблизительно было верно, но далеко не для всех. Крылов полагал, что можно очень мало скважин пробурить, и всё равно всю нефть из пласта извлекать. Это было очень привлекательно для правительства. А папа понимал, что это не так. Почему это не так? В свое время он мне это объяснил. Как физик поясню слышанное от отца примером.

У нас есть, к примеру, уравнения Кирхгофа для постоянного тока, и они работают очень хорошо и для переменного тока принятой на практике частоты. Но, когда эти уравнения стали использовать для длинных линий электропередач, вдруг обнаружили, что там всё-таки действуют не эти законы постоянного тока, а электродинамика Максвелла и что помимо обычных потерь от нагревания, которые предсказываются, ещё идёт и радиоизлучение. До тех пор, пока размеры проводника малы по сравнению с длиной волны, этим можно пренебречь. А когда на сотни километров тянут, то сразу эти потери начинают быстро расти. Поэтому все экономические расчёты оказались неверными. Надо было ставить множество трансформаторов, чтобы эти потери сокращать. В общем, передача электроэнергии на дальние расстояния требует учёта более сложных законов. Точно так же нельзя было говорить о том, как будет выбираться жидкость из всего пласта на протяжении всего периода разработки нефтяных месторождений.

Имели место некоторые драматические события, потому что отца хотели сделать замдиректора по науке в нефтяном научно-исследовательском институте, но он от этого отказался. От людей, которые куда-то выше выходят, уже требовалось определённое поведение, на которое он ни в коем случае не собирался соглашаться. Этот пост занял Александр Петрович Крылов. Он приготовил проект разработки в Татарстане крупнейшего тогда Ромашкинского нефтяного месторождения. Папа был экспертом. Он указывал, что там заложены совершенно неправильные предпосылки: столько скважин, сколько предусмотрено проектом, не дадут возможности отобрать всю нефть.

Отец был одним из тех, кто разрабатывал методы интенсификации нефтедобычи, в том числе методы законтурного и внутриконтурного заводнения. Вообще говоря, нефть не всюду фонтанирует. Чтобы её извлекать, нужно закачивать в пласт воду и тогда поднимается давление, и нефть вместе с водой выходит. Весь вопрос в том: какой процент нефти будет, а какой процент воды? А.П. Крылов предсказывал, что будет 10% воды, а остальное — нефть. Отец сказал, что воды будет не меньше, чем нефти, и поэтому надо к этому готовиться. Даже при таких пропорциях добывать нефть выгодно, но нужно сепарационную технику подготовить, которая нефть от воды отделит. Потом оказалось, что «не меньше» — это было сказано очень хорошо и деликатно, потому что по факту извлекали воды в четыре раза больше, чем нефти. Это тоже вполне приемлемо. Отец понимал, что нужны эксперименты. Стал инициатором того, чтобы одно из месторождений, Орланское, сделать экспериментальным. Конечно, оно должно было быть рабочим, но и вместе с тем, чтобы была возможность ставить эксперименты.

В 1950-60-е годы при поддержке Байбакова, который был уже тогда министром и председателем Госплана, он создал специальную лабораторию по изучению опыта разработки месторождений во всём мире. Изучая особенности разработки самых разных месторождений, можно было совершенствовать методы и проверять теорию. На основании таких исследований можно было понять, насколько точно уравнения работают и где они ограничены. Сначала его обвиняли в преклонении перед буржуазной наукой. Создав лабораторию, отец понял, что нужно по-другому ставить задачу: не как извлечь нефть максимально или как извлечь её наиболее быстро, а какое количество скважин экономически целесообразно и при каком размещении? Он привлёк экономистов и с этой точки зрения стал одним из ведущих специалистов в мире уже по теории разработки нефти.

Папа стал лауреатом Сталинской премии, потом она стала называться Государственной. Она была присвоена ему в конце 1940-х годов за разработку метода заводнения. С этим связана одна забавная история. Сообщили с места добычи, что нефть не идёт, по всей видимости, — какое-то вредительство. Отца отправили на промыслы. Мама приготовила узелки, думала, что арестуют. Он приехал и выяснил, что при понижении температуры до определённого уровня нефть резко меняет вязкость и, кроме того, из неё начинает выпадать парафин, и все поры в пласте закупориваются. Поэтому резко снижается и добыча. Если же грунтовую воду брать из пласта, где температура такая же, как у нефти, то добыча не падает. За это он получил Сталинскую премию.

Отец старался мне со школьного возраста рассказывать о том, что у нас в стране происходило. Помню, когда шли по Арбату, он рассказывал некоторые истории. Например, в Грозном в 1937-м году, один его знакомый из Владикавказа был арестован. В то время, когда одних инженерных работников арестовывали, другие шли на повышение. Этот знакомый, в принципе неплохой человек, сначала был уверен, что всех арестовывают по заслугам, и быстро рос по карьерной лестнице. Все возражения папы, который до этого был «ссыльным», на него не действовали. Потом арестовали этого самого знакомого, и он во «всём признался», только матери передал, чтобы она не удивлялась его признаниям, потому что у него язва желудка, а его били каблуками по животу. И эта деталь, как бьют людей каблуками по животу, преследовала всё время моё юношеское воображение.

Протоиерей Александр Щелкачев

Шел 1952-й год, как раз было «дело врачей», а мы вместе учились с нынешним ректором ПСТГУ, протоиереем Владимиром Воробьёвым и его двоюродным братом, деканом факультета церковных художеств ПСТГУ, нынешним отцом Александром Салтыковым. Причём отец о. Александра, Александр Борисович Салтыков, в 30-ые годы проходил по делу контрреволюционной церковно-монархической организации. Они с папой были друзьями. Так вот, однажды мы возвращались вместе из школы, и как раз шли напротив здания Министерства Иностранных Дел. Остановились. Помню, как я стал предлагать будущему отцу Александру Салтыкову (а мы тогда учились в 5 классе) свой план: произвести переворот и избавить страну от тирана. Когда Саша Салтыков пришёл домой и передал содержание нашего разговора, его отец, Александр Борисович, позвонил моему папе и сказал, что он хотел бы с ним встретиться и поговорить.

Когда отец вернулся с этой встречи, он объяснил мне, что так в публичных местах вести себя нельзя. А по поводу моего плана высказался, что это всё совершенно неправильно, страна в таком положении, что важно заботиться о том, чтобы у нас развивалась промышленность, наука, искусство и другие сферы. Вместе с тем, будучи дальновидным человеком, он высказал убеждение, что рано или поздно эта власть падёт, и понадобятся люди честные, квалифицированные, и он мне советует на это ориентироваться. Он еще сказал примерно следующее: «Если ты всё-таки собираешься идти другим путём, – хотя я был ещё мальчишкой, – и собираешься вести политическую борьбу, подожди, пока ты выучишься, уходи из семьи, чтобы прошло такое время, что ты совершенно ото всех отошёл. Ежели, что с тобой случится, чтобы тогда никто из родных из-за тебя не пострадал. Но я тебе не рекомендую такой путь».

Его предвидение было верным. Сталин умирает через год. И буквально через несколько месяцев произошёл арест Берии. Меня поразило, что никто о такой возможности не говорил, а отец разбирался в этой ситуации. Он был для меня, конечно, авторитетом. Много уделял мне внимания — были лыжные прогулки часто вместе с будущим отцом Владимиром Воробьевым. С ним и с будущим отцом Александром Салтыковым я часто встречался. Мы много беседовали. Я успешно занимался по математике и физике. Думал сначала о мехмате, но потом всё-таки поступил на физический факультет Московского Государственного университета. Окончив физфак, я учился в аспирантуре, защитил кандидатскую диссертацию, потом до пенсии работал в институте физики Высоких энергий в Серпухове. В конце 90-х годов окончил ПСТГУ и теперь возглавляю кафедру новейшей церковной истории.

[1] Церковь Николая Чудотворца, что в Плотниках — утраченный православный храм, находившийся в Москве, на Арбате, на месте нынешнего жилого дома по адресу №45/24.(1 этаж-магазин Диета).

[2] Прославлена как преподобноиссповедница. Память по календарю 5 декабря.

[3] Епископ Серафим Звездинский – (1883 – 1937) — епископ Дмитровский, викарий Московской епархии. Причислен к лику святых Русской православной церкви в 2000 году.

[4] Нынешний г. Владикавказ.

[5] Леонид Самуилович Лейбензон (1879-1951) — русский и советский учёный-механик, специалист в области гидродинамики, теории упругости, теории фильтрации газа и нефти.

[6] Александр Петрович Крылов (1904 -1981) — советский геолог, специалист в области нефтедобычи, доктор технических наук, профессор, академик АН СССР.

Записала Татьяна Алешина для
www.world-war.ru