Одна винтовка на двоих

Борис Николаевич Лапин

Борис Николаевич родился 4 октября 1919 г. в городе Анжерка Кемеровской области. Школу и институт закончил в Томске, получив специальность инженера-геолога по специальности «съемка и поиски полезных ископаемых». Окончив ВУЗ, был оставлен в аспирантуре, но после  ареста его руководителя, Ф. Н. Шахова, в 1939 г. ушел работать в Запсибгеологоуправление.

После организации Сибирского отделения Академии наук Борис Николаевич с первых дней являлся научным сотрудником Института геологии и геофизики. Кандидат наук, доцент кафедры общей геологии, тридцать лет проработал в ВУЗе.

– Борис Николаевич, как Вы попали на фронт?

– На фронт я попал в 1941 г. Мы были студентами четвертого курса Томского политехнического института. Случилось это так: приехал один капитан и стал вербовать нас в Военную академию химической защиты. Мы согласились и поехали в Москву. Итак, в октябре 41-го я попал в Москву и узнал, что немцы находятся в сорока пяти километрах от столицы. Я видел, как барражировали немецкие самолеты, как по ним стреляли наши пулеметы, но Академия есть Академия. Ее эвакуировали в Самарканд, и нас, приехавших учиться, послали догонять ее.

Я проучился в этом учебном заведении одиннадцать месяцев и, закончив ее,  получил звание лейтенанта и был распределен в бронетанковые войска. В то время в составе танковых войск появились подразделения огнеметных машин. Меня определили во вновь формирующуюся 235-ю огнеметную танковую бригаду, которая была единственной в нашей армии. Впоследствии наше командование бросало эти части на самые опасные, тяжелые участки. По внешнему виду эти машины не отличались от обычных Т–34 и КВ, только на этих танках огнемет устанавливался рядом с водителем вместо обычного пулемета. Я занимался защитой наших войск от химического поражения и приготовлением огнеметной смеси для танков.

– Борис Николаевич, почему наша армия в начале войны терпела поражения?

– Да мы просто не были готовы к войне, не умели воевать. Командиры наши были недостаточно обучены. Не было никакой связи: ни телефонной, ни радио. Никто ничего не знал. Это первое. Во-вторых, в самом правительстве, как я понимаю, тоже было некоторое упадничество. Сталин будто исчез: неделю или больше молчал вообще. Я видел отступление наших войск под Москвой в то время, когда солдаты были не обучены. Я видел наступление наших войск в последующий период. Когда семь человек бегут, падают, стреляют, – они уже обучены, они не боятся огня противника. Паника имела огромное значение. Тут такая «громадина» идет, и все стоят в растерянности.

– Почему были не готовы? Ведь весь мир знал, что грядет война.

– Я думаю, что мы все-таки слишком верили в свои силы, считали, что немцы не посмеют напасть на нас. Существует такое мнение, что Гитлер решил напасть на СССР, потому что видел, что СССР готовится идти на Германию. Я встречал такое мнение у историка Суворова, но считаю, что это неправда. Дело в том, что те карты, которыми руководствовался Суворов, где были нанесены танки, дивизии, расположения армии, – это все были «игровые» карты. Я на этих местах был и видел все сам, – там и воевать-то некому.

– Как же наши войска сумели перейти от поражений к победам?

– Я уже в середине войны видел мастерство танкового боя: командиры батальонов, командиры рот выстраивали танки и, при получении приказа на атаку, срывались  – и в бой. Немец обстреливает наши танки, а командиры рот и комбаты смотрят, где попал выстрел, а где мимо. Опережали противника и считали за него: куда попадет выстрел в следующий момент. Нужно остановиться и дезориентировать противника, это мастерство боя. Никто его особенно не преподавал, но это знание передавалось «из рук в руки», от хороших командиров к другим. Вот этих знаний и не хватало нашим войскам в  сорок первом.

Плюс ко всему тогда, конечно, сказалось истребление офицерского состава Сталиным. Опыт, приобретенный в этой войне, – это совсем другой опыт, чем в гражданской войне. И тактика была другая и умение. Кроме того в 1941-м году у нас недоставало оружия, особенно автоматов. В то время можно было наблюдать такую картину: бегут солдаты, и кто-то ждет, пока товарища убьют, чтобы взять его винтовку, так как не у всех было оружие, да еще стреляет только одним патроном…

– Где произошел Ваш первый бой?

– Однажды в танковой бригаде мы получили приказ: «Грузиться на платформы, в вагоны и следовать в Сталинград». Разгружались мы на левом берегу Волги,  – есть такое место Ахтуба. Немцы уже занервничали. Они знали, что наша бригада приехала (разведка у них работала хорошо), и даже нас бомбили, но, к счастью, не задели. Этой же ночью мы переправились на паромах на другой берег. И первое, что для меня, двадцатилетнего мальчишки, запомнилось, когда мы взяли крутой склон и вошли в район города – это раскореженные балки, кучи песка и кирпичей, обломки металла. Ни единой живой души не было. И когда танки наши ехали, вдруг из этих развалин вылезали русские солдаты и кричали: «Славяне, у нас есть танки! Мы не погибнем»…

Но пробыли мы там недолго. Во время наступления советских войск наша танковая бригада, находившаяся на юге, из Красноармейска двинулась на Калач. Однако нас до Калача не допустили, а согласно плану развернули и направили на освобождение наших деревень, которые были заняты немцами. И вот в это время, когда мы воевали с частями окруженной немецкой группировки, получили распоряжение: «В срочном порядке следовать маршем на речку Мышково, деревня Громославка. Занять высоты и отражать наступления немцев». Немецкие войска в это время рвались на помощь своей окруженной группировке, чтобы деблокировать ее, нас же поставили в качестве заслона на их пути.

Всю ночь мы шли до этого места. Были сформированы пять групп, которые должны были провести разведку и уточнить, где немецкие войска и сколько их. Я получил группу на левом фланге, в которую входили водитель мотоцикла, автоматчик и я. Мне поручили в деревню не заезжать, так как там могли быть немцы. С левой стороны от дороги находился наш батальон пехоты, который строил окопы и блиндажи, т.е. готовился отразить наступающие войска. Я должен был разыскать командира этого батальона и передать ему, что с этого момента он в подчинении нашего командира бригады, и их задача – охранять танки.

Ночью мы поехали на мотоцикле искать окопы. А ехать было хорошо, снегу еще было немного, температура около 20 градусов. Я был одет в телогрейку, ватные штаны, пимы, в шапке-ушанке, т.е. во все гражданское. Едем мы по этому полю, дорога ровная. Вдруг неожиданно въехали в какую-то яму, и наш мотоцикл заглох и не заводится. Мне водитель говорит: «Надо подогреть карбюратор бензином, но это может нас демаскировать». А я ему: «Да мы же тут с голоду помрем. Жги, что надо!» Он подогрел – мотоцикл завелся, и мы поехали. А поехали мы в сторону деревни, куда заезжать было нельзя,  темноту освещали лишь осветительные ракеты на горизонте. Проехали мы около 8 км  по дороге, которая была уже утоптана.

Подъехали к деревне, и мне автоматчик говорит: «Слушай, лейтенант, тут справа дом, а возле него какая-то машина или танк, и люди ходят, но немцы это или русские, я не знаю». Итак, мы подъехали поближе к дому: стоят три человека, вроде военные, но лиц не видно. Подхожу ближе, а спросить боюсь – вдруг это немцы, но иду. Вдруг один из троих что-то спросил на немецком языке. Я понял, что это враги. Пистолет у меня был за пазухой в телогрейке, так как на морозе в нем замерзала смазка. У меня мелькнула мысль: «Подойду на один шаг, сделаю три выстрела и хоть кого-то убью. Но я ведь не выполнил задание!» Когда немцы окликнули меня, волосы на голове встали дыбом, и показалось, что шапка поднялась на голове от страха!

Я повернулся к ним спиной и потихоньку пошел к мотоциклу, а сам думаю: «Сейчас автоматом как резанут по спине и разрежут меня пополам». Но этот страх был лишь мгновение, я дошел до мотоцикла, прыгнул в люльку и прошептал или проорал своим: «Немцы!» Дали газу, мотоцикл прыгнул, как лягушка, и мы поехали обратно. В это время те немцы бросились за нами в погоню на мотоцикле с включенной фарой.

В одном из логов мы свернули с дороги. Мы проезжали мимо людей, разговаривающих по-немецки, а вокруг стояли танки! Я подумал: «Какой же батальон? Их там уже нет – они давно уже перебиты или отступили». Повернули обратно. Доехали до дороги и поехали в противоположную сторону от этого лога. То же самое: люди, танки.… Едем, а мысль такая: «Хорошо бы хоть одного пленного взять, но нас трое, а их вон сколько». Решили возвращаться в штаб. Того немецкого мотоцикла мы больше не видели.

В штабе я доложил командиру все, что видел. Однако он не поверил мне и сказал, чтобы утром я взял броневик, поехал туда и подтвердил свои наблюдения. Утром мы поехали по тем же местам. Вдруг на машину спикировал «Мессер». С первого захода пилот промахнулся, решил сделать еще один, чтобы непременно попасть в мой броневик. И вот когда немецкий пилот повторно заходил на цель, самолет разворачивался так низко, что мы с врагом буквально на одно мгновенье посмотрели друг другу в глаза. Лицо фашистского летчика было спокойно. Я послал ему вслед две пули, потом залез в броневик, и мы поехали дальше. Доехали до тех мест, где начиналась деревня, а там уже ходят люди. Увидели три танка, один из них выстрелил по нашему броневику, но не попал. Развернув машину, мы поехали обратно.

Когда мы прибыли в штаб, командир выскочил из землянки и сказал: «Я все знаю. Иди. Свободен, отдыхай». Вот такая была разведка. Позже я узнал, что эти немцы были войсками генерала Гота. Они предприняли попытку прорваться к окруженной армии фельдмаршала Паулюса. Части группы Гота форсировали реку Аксай и рвались в направлении Громославка – Сталинград, но были разбиты. За бои под Сталинградом я был награжден медалью «За боевые заслуги».

– Борис Николаевич, какое было снабжение во время войны?

– Снабжение было хорошее,  у нас было ППК и ППС, то есть «постоянная пшенная каша» и «постоянно пшенный суп», одевали тоже хорошо, у меня не было только автомата, потому что он был мне не положен. Я был начальником службы, штабным работником, поэтому автомат не давали, у меня был только пистолет. У всех же были автоматы немецкие. Даже было спиртное, но для сохранения порядка и дисциплины его давали с ограничением.

­– Хорошее снабжение было из-за того, что Ваши войска были привилегированными?

– Наша танковая бригада была не только огнеметная, она была и гвардейская. И за то, что мы хорошо воевали – за  это и получали.

– Борис Николаевич, как сложилась дальше Ваша фронтовая биография?

– Дальше я продолжал воевать на Украине, в Донбассе, в Польше в 1944 г. Дневники тогда вести запрещалось, я такой дневник вел тайно, он был очень подробный. Я подарил этот дневник нашему новосибирскому фонду. Потом у меня бои были в Венгрии возле озера Балатон. Затяжных боев у нас не было, все шло быстро, за неделю мы освобождали все, что угодно. Причина та же самая: у нас появилось оружие, и мы научились воевать. Никогда не лезли в лоб, всегда окружали. У нас был корпус прорыва (18 000 человек), обеспеченный всем необходимым. В бою прорывали какой-нибудь фронт, и наш корпус прорыва заходил за спину немцам без единого выстрела, занимал территорию. Затем этот корпус пробивался навстречу нам.

– Когда Вы закончили воевать?

– Я в сорок пятом оказался в Болгарии, где находился наш корпус. Позднее узнал: нас перебросили туда, потому что рядом Турция. А Турцию подстрекали англичане, поэтому на всякий случай, для подстраховки, нас направили туда. Мы ни с кем не воевали, только своим видом, танками и артиллерией показали, что мы здесь.

Когда мы приехали в Болгарию, нас расквартировали кого как: сначала в казармы, потом офицерский состав распределяли по квартирам. Приходили к болгарам и говорили: «У вас будет жить русский офицер, освободите эту комнату». За нашего офицера болгары получали субсидии. Когда мой ординарец привел меня в найденную им квартиру, там жила одинокая хозяйка. Ей было шестьдесят пять лет, она сказала, что хотела бы, чтобы ей платили, так как денег, которые выплачивает военкомат, не хватает. Мы договорились о цене, и хозяйка сказала: «За эту плату я буду стирать вам белье, пользуйтесь мебелью, я буду готовить, но только одно условие – чтобы ни одной болгарской девушки тут не было!» Моральный облик в Болгарии был очень высок.

Был даже случай: один наш капитан влюбился в болгарку и попросил у начальства разрешения зарегистрировать брак. Ему отказали, а он стал бороться. Таким образом, ему испортили биографию, лишили орденов, вроде даже и не воевал, дали направление, чтобы он отнес его в бронетанковую часть, а там было написано: «Советуем перевести этого офицера на Восток». Их разъединили, – такая грустная история.

– Каковы были отношения с болгарами?

– Очень хорошие, так как мы пришли в эту страну без боев, никто не стрелял. Был еще один случай: приезжаем в деревню, выходит наш командир, и его встречают местные жители, угощают вином и спрашивают: «Что вам, ребята, еще надо? Все ли есть покушать?» – «Да, есть, ничего не надо, разве что хлеба мало». – «Сколько хлеба?» – «На роту пять или шесть булок хватит». А «булка» по-болгарски переводится как жена, женщина, девушка. Болгары были в недоумении: как так – освободители, а им еще женщин подавай. Но когда во всем разобрались, это был хохот!

Был и такой случай: один наш солдат служил три года до войны, война – пять лет, еще в Болгарии два года, получается, десять лет воевал, не был дома, а ему отказывают в женитьбе. Потом нашли его повесившимся: обиделся и удавился.

Борис Николаевич Лапин

– Борис Николаевич, как складывалась Ваша биография после окончания войны?

– Меня долго не отпускали из армии, но я писал рапорт за рапортом и наконец, 27 августа 1946 г. был уволен в запас. Меня восстановили на 4 курсе Томского политехнического института. Из Томска я ушел в армию и туда же вернулся после войны. Я был в разных военных переделках, но не получил ни одной царапины. Многие после войны возвращались к учебе, к работе, но такие, как я, ценились особенно, так как большинство с войны возвращались калеками: кто без руки, кто без ноги, но так получилось, что я вернулся целым и невредимым. Меня часто приглашали на различные мероприятия и вечеринки, но я держался особняком, наверное, сказывалась разница и в мировосприятии и в интересах.

– Какое у Вас отношение к Сталину и партии?

– Противоречивое отношение: не было массового восхищения Сталиным.  Даже в атаках выкрикивали больше «за Родину!». Сталина вообще уважали, но слепого поклонения не было, на мой взгляд.

Мое личное отношение сейчас отрицательное. Не было и тогда восхищения, потому  даже в моих письмах нет ни одного слова про Сталина! Я был в семье единственным сыном. Ни сестер, ни братьев не было, и мама была мне самым родным человеком. Я писал маме письма в стихах на протяжении всей войны, и она отвечала тоже в стихах. И об этом случае в нашей танковой бригаде знали все. Когда приходило письмо из Томска, не давали мне читать самому, а просили, чтобы читал вслух. Но в стихах не было ни единого  слова про Сталина, и этим, как мне казалось, был недоволен наш командир.

– Вы вступали в партию?

– Да, я был членом партии, и вот как это случилось. В Запорожье идут бои, мы теряем танки, людей. Неделю идут бои, вторую неделю, пять недель. Все равно идем в атаку. Вызывает нас, молодых офицеров, комиссар штаба, майор, и рассказывает, что потери велики. «Давайте так, – говорит, – сейчас вы пишете заявление, что вы вступаете в партию». И мы написали. Итак, приняли нас в партию, а назавтра – в бой за Запорожье! В партию я вступил с верой в правоту ее дела…

– Какие факторы или предпосылки способствовали победе? Чем взяли — числом или умением?

– Дружбой, только дружбой. Дружбой вкупе с мастерством боя – вот это все и дало результат. Вначале у нас вообще была одна винтовка на двух-трех человек. А когда мы получили оружие, забрали немецкое оружие – совсем другое дело.

Вот, например, характерная мелочь: у немцев для перевозки горючего на танках были канистры, а у нас бочки, что было неудобно. Но потом во время наступления мы захватили столько канистр, что у нас зародилась шутка: их канистр хватило и на немецкую армию, и на нашу. Мы раньше были не готовы к войне, и как, если верить Виктору Суворову, мы могли идти на Германию, когда не хватало даже вот этих канистр, автоматов, телефонной связи и радио…

И в завершение хотелось бы привести отрывки из фронтовых стихов Бориса Николаевича:

«Мамка, здравствуй. Днем Победы
Завершился ратный труд.
Кончились все наши беды
Всей войне пришел капут.
Много вынесли в ней тягот
И убытков, и невзгод
Нажрались «цветов и ягод»,
Как гутарят – полный рот.
Но к Победе – нашей славе,
Шли мы долго, много лет,
И прошли,  подобно лаве,
Нам преграды больше нет».

«…Первый бой – он самый трудный,
Не забыть мне этот бой,
И осколков свист занудный,
И снарядов страшный вой.

Немца выгнали с позором
И угнали прочь долой;
Неповадно будет ворам
Снова к нам прийти домой.

Сталинградские руины
Нам запомнятся навек,
Повторения картины
Не допустит человек…»

                                                                      Записала Марина Ким

Источник: Все для Победы! Ветераны Академгородка о Великой Отечественной войне / Новосиб. гос. ун-т. Новосибирск, 2005.