Очередная диверсия

Иван Иванович Фещенко

Иван Иванович Фещенко родился 29 июня 1926 года в селе Шевченково Малинского района Житомирской области. Помогал партизанам. В действующей армии — с ноября 1943 года. День Победы встретил в Праге. Награжден орденом Славы, двумя орденами Отечественной войны, медалями «За боевые заслуги», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», другими отечественными и зарубежными наградами. С августа 1960 года — служба в органах внутренних дел.

***

Когда началась война, я был подростком, работал почтальоном «с толстой сумкой на ремне». А 6 июля 1941 года в село вошли немцы. Человек пятнадцать гитлеровцев – в касках, с автоматами, двигались через гречишное поле. По-хозяйски вломились в крайнюю избу: «Матка, яйки, млеко, сало! Шнель, шнель!» Грабили всех и вся, курочили ульи на пасеке, а самого старого пасечника, ставшего на защиту колхозного имущества, длинной очередью буквально перерезали пополам…

Те два летних месяца наша семья, как и остальные жители деревни, жила главным образом на подножном корму: грибы, ягоды, орехи, ну и, понятно, огород.

В середине сентября 1941-го, после взятия Киева, через нашу деревню в течение трех дней шел поток немецкой живой силы и техники. А вскоре комендатура начала составлять списки для отправки молодежи в Германию. Быть угнанными на чужую землю грозило и мне. Однако вмешался товарищ отца, тогда работавший начальником участка на железной дороге.

— Немцы решили железнодорожную колею перешивать — подгонять под свои вагоны, — пояснил он. — А кто на этой работе будет задействован, от мобилизации освобождается. Так что собирайся…

Это был пусть временный, но выход из положения. И мне пришлось орудовать девятикилограммовым молотком и тяжелым ломом: вырывать костыли, подвигать рельсы, раскрученные на стыках, осваивать разгонку, рихтовку. Руки дрожали после работы.

Готовый объект немцы принимали педантично, но, тем не менее, остались довольны качеством. Мне опять-таки, не без помощи отцовского товарища предложили и дальше трудиться на «железке». От мобилизации отставили, выдали желтый аусвайс, дающий право беспрепятственного прохода по улицам в любое время, специальную голубую повязку. Для наших партизан я оказался незаменимым человеком, мог быть связным разведчиком.

Командир диверсионной группы Иван Бондарчук, бывший секретарь Лугинского райкома комсомола, со мной согласился: «Будешь сообщать, когда очередной эшелон пойдет да где удобнее подступы к дороге, чтобы взрывчатку заложить».

С того дня и началась моя партизанская деятельность. Днем – тяжелый труд на путях, по ночам — лесные рейды, доставка важных сведений диверсионной группе, а то и сопровождение ее к месту предполагаемого теракта.

Первый блин, как в поговорке, отчасти вышел комом: был подорван товарняк с углем. Но потом, за год, группа пустила под откос еще семь эшелонов: два – с живой силой, остальные с техникой, плюс – подорвали два железнодорожных моста. Особая акция — казнь сельского старосты, выдавшего фашистам девушку-радистку…

Очередная диверсия была назначена в ночь с 21 на 22 мая 1943-го: по железнодорожной ветке должен был пройти бронепоезд. Кратчайшей дорогой я вывел боевых товарищей к полотну. Установив взрывчатку, партизаны отошли в сторону, замаскировались. В назначенный час бронесостав загрохотал на стыках. Глухо ухнул взрыв, однако эшелон даже не сошел с рельсов. На поиски диверсантов по тревоге подняли весь гарнизон, включая местных полицаев. И хотя партизанам удалось без потерь покинуть место диверсии, я, добравшись до дома, переодеваясь в рабочую одежду, впопыхах забыл переложить в ее карман аусвайс, на чем едва не погорел: немцы начали тотальную проверку на причастность к диверсии всех местных жителей.

Не слушая объяснений бригадира, два дюжих солдата прикладами вытолкнули меня из строя и загнали на бронеплатформу. Всех подозрительных доставили на ней в райцентр Малин и раскидали по кельям местного монастыря. В десять вечера меня впервые повели на допрос в комендатуру. Я держался с упорством: «Ничего не знал и не ведал, утром, как обычно, пошел на работу, на 4-ю дистанцию железной дороги, но вот, как на грех, забыл аусвайс».

За одиннадцать дней заключения меня допрашивали четырежды и, наконец, после получения сведений по удостоверению личности отпустили.

Так и продолжал я дальше работать в железнодорожной бригаде и выполнять обязанности партизанского связного до октября 1943-го. Передавал важные сведения о прохождении эшелонов партизанам, участвовал еще в нескольких диверсиях. А 17 октября перешел на нелегальное положение — влился в местный партизанский отряд рядовым бойцом.

В это время уже полным ходом шла подготовка наступления наших войск на Киев, который был освобожден в ноябре. И буквально через несколько дней через возобновивший деятельность Чоповицкий райвоенкомат я в добровольном порядке был призван на действительную военную службу. Назначение получил в разведвзвод 177-го стрелкового полка. Теперь бить врага предстояло уже в составе действующей армии…

К марту 1944 года я с боями дошел до города Житомира, участвовал в его освобождении, а под городом Славута — по соседству с хрестоматийно известной Шепетовкой – впервые, правда, ненадолго попал на больничную койку: контузия от разорвавшейся вблизи вражеской гранаты.

По выздоровлении меня направили в 1142-й стрелковый полк 340-й Сумско-Киевской стрелковой дивизии, которая начинала наступление на Тернололь. Успешно овладев этим важным населенным пунктом, войска остановились километрах восьмидесяти за ним: весенняя распутица сильно осложняла дальнейшее продвижение, а впереди лежала река Стриппа, форсировать которую с ходу не удалось.

Сильно поредевший стрелковый батальон, в состав разведвзвода которого входил и я, после нескольких попыток зацепился за противоположный берег и с трудом сдерживал отчаянные контратаки противника. На смену обескровленному подразделению подошло свежее, полностью укомплектованное, а нам, хлебнувшим лиха воинам, поступила команда возвратиться на старые позиции, за реку, для отдыха и переформирования.

Глубокой ночью отдельными группами усталые бойцы на подручных средствах стали переправляться через Стриппу. Благополучно добрались до берега и едва успели углубиться в камыши, как совсем рядом услышали отрывистую немецкую речь. Раздумывать было некогда. Вчетвером мы ввязались в неравный бой, где на каждого советского солдата приходилось более десятка гитлеровцев. Посеяв панику во вражеских рядах, четверка отважных удачно оторвалась от многочисленных преследователей. И своим маневром сумела — хотя и, увы, с запозданием — оповестить соратников о грозящей опасности. А не подними мы стрельбу — и батальон на противоположном берегу в полном составе угодил бы в плен. За этот подвиг всех нас четверых наградили медалью «За отвагу».

Стрелковое соединение, в состав которого входил и я, отвели на вторую линию обороны. Дней через десять было завершено доукомплектование батальона, и его вновь бросили в бой. А после неудавшегося с ходу наступления на город Проскуров начались длительные позиционные бои в предгорьях Карпат, продолжавшиеся с ноября 1944 по январь 1945 года.

К тому времени немцы крепко зажали наших союзников в Арденнах, и те запросили немедленной помощи у советского командования. И 12 января на участке фронта, нацеленного на центральную часть Карпат, началась спешная артподготовка по не до конца еще пристрелянным целям. Потом — трое суток почти беспрерывных жестоких боев. В итоге первую линию вражеской обороны наконец-то «прогрызли». Дальше дело пошло быстрее — войска овладели предгорьями Карпат и городами Водовице и Мысленице, поднялись на горный хребет.

Февраль, март и апрель прошли в наступательных боях. К первому мая соединение вышло к городу Фриштадт — на границе Чехословакии и Польши. Бойцам выдали праздничный паек, и они только-только успели позавтракать, в приподнятом настроении запив еду фронтовыми ста граммами, как свыше поступил приказ: начать наступление и к рассвету любой ценой взять город, до которого оставалось еще одиннадцать километров.

Как? Почему такая скоропалительность? Никто ничего не понимал. А ларчик открывался просто: оказалось, кто-то из военных журналистов поспешил передать в первомайский номер «Красной звезды» заметку, что Фриштадт уже наш. Кровью подтверждать написанное довелось нам. За сутки до тех событий от пули снайпера погиб наш комполка, и его обязанности тогда исполнял начальник штаба подполковник Б.М. Сластенов. Он вызвал к себе начальника разведки полка капитана С.В. Ряшенцева и поставил задачу: сформировать мобильную группу числом до семидесяти человек, за ночь скрытно просочиться в город и поддержать планирующееся с рассветом наступление «изнутри». Вот в эту группу попал и я.

К четырем утра мы заняли оборону в одном из дворов, по соседству с разрушенной церковью. Радист Серафим Калашников на колокольню уцелевшую поднялся, доложил: так, мол, и так, уже на месте. А через час и загрохотало, да мы изнутри жару поддали. Верите, без единой потери группа из того боя вышла! Словом, к семи утра второго мая город уже полностью освободили. Вот за эту-то операцию меня к ордену Славы III степени и представили.

8 мая 1945 года, к ночи, подразделения 340-й стрелковой дивизии подошли к пригороду столицы Чехословакии. И около 23 часов невдалеке вдруг поднялась пальба трассирующими очередями. Сначала было оперативно заняли оборону, но ко всеобщей радости все быстро разъяснилось – оказывается, в Берлине уже подписан акт о безоговорочной капитуляции Германии! Наконец-то свершилось! Вот она, долгожданная Великая Победа!

Злату Прагу батальон, в составе которого я находился, на следующий день прошел практически без боев (впоследствии весь личный состав был представлен к медали «За освобождение Праги»). А вот в ночь с 9 на 10 мая, когда подразделение вышло в лесистую местность под город Хрудим [1], внезапно сыграли тревогу: с северо-запада на прорыв из окружения шел эсэсовский генерал Шернер, собравший под свое крыло боеспособных подчиненных, остатки терского казачьего батальона и полицаев. Воевать с врагами, мечтающими сдаться союзникам, выпало аж до 26 мая. Именно в тот день я, командир отделения младший сержант Фещенко, выпустил последнюю автоматную очередь, и для меня и моих товарищей война наконец-то тоже окончилась.

В июне 1946-го я вновь вынужден был сменить профиль службы – переведен в танковый корпус, откуда в феврале 1948 года поступил в Ульяновское танковое училище. Через год – ускоренный выпуск и я, новоиспеченный лейтенант, выезжаю для дальнейшей службы в город Порт-Артур в отдельный учебный полк, готовивший кадры для китайских добровольцев. С началом корейской войны их потребовалось очень много, и несколько лет я отдал напряженной преподавательской деятельности. К1955 году занимал должность начальника штаба батальона, а к фронтовым наградам на моей груди прибавилось три китайских ордена «За отличную государственную службу».

По возвращении в Союз — новый перевод, в Приморский край, в танковый полк, стоявший под Уссурийском. Я был назначен заместителем начальника штаба полка. На этой должности, в звании капитана, меня и застало так называемое «первое хрущевское» сокращение армии, под жернова которого угодил и я.

Вот так демобилизованный армейский капитан неожиданно утвердился в милицейских рядах. Карьеру начал с должности инспектора паспортного отдела городского управления, а затем возглавил этот отдел. Позднее стал начальником отделения кадров того же УВД, а впоследствии — заместителем начальника милиции Кировского ОВД Ростова-на-Дону, заместителем начальника управления кадров УВД Ростовской области и закончил службу в декабре 1975-го начальником Центральной школы усовершенствования младшего начальствующего состава МВД СССР, в звании полковника милиции.

[1] Хрудим — город в Чехии на Хрудимке, прит. Эльбы.

Источник: Мы сражались за Родину. Москва, 2010. с. 408-411.