Надо было жить!

Читайте первую часть воспоминаний:
Лагерь навсегда остался в памяти и жизни

Тридцатые годы это было очень тяжелое время. Аресты шли один за другим. Можно было попасть в тюрьму за то, что сказал что-то не то, не так посмотрел или просто соседу понравилась ваша квартира, и он написал донос. Ну а уж если ты работал за границей, ты, конечно, обязательно был шпионом. Арестовывали и расстреливали часто без суда и следствия. Дядю Сашу объявили шпионом и скоро расстреляли. Моя мама, сестра дяди Саши тоже недолго была на свободе. Ее арестовали как родственницу «врага народа» и сослали на 10 лет в Сиблаг. Я родилась в лагере. Отца своего я знаю: он вернулся к нам после войны, но прожил очень недолго — умер. Кем он был в лагере, не знаю, могу только предполагать. Знаю, только, что в начале войны его сразу отправили на фронт.

Лагерь я, конечно, почти не помню. Мама говорила, что кроме меня, там было еще несколько детей. Мы сидели или лежали в какой-то комнате. На пол не пускали, потому что было так холодно, что вода на полу замерзала. Нас приходила кормить какая-то женщина. Говорить я стала поздно, наверное потому, что говорить было особенно не с кем, нужно было сидеть тихо и не плакать. Мамы наши работали.

Первые отчетливые воспоминания у меня связаны с больницей. У меня было воспаление легких, и я оказалась в больнице (наверное, больница была не в лагере, а в городе). Помню высоких людей в полосатых пижамах (может это были не пижамы), которые носили длинные скамейки. Потом помню, что кто-то в больнице пел. Уже шла война, и песни были военные. Самая первая – «На позицию девушка провожала бойца…» и «Я по свету не мало хаживал». Мне кажется, что эти песни я помню с тех пор. Теперь каждый раз 9 мая мы с внуком ходим к Большому театру. Там всегда поют эти песни, и мы с Митей тоже поем.

В 1944 году маму освободили, и мы поехали на Украину, в Бердянск (там жили мамины родители). Эту поездку я помню уже хорошо. В поезде тогда садились кто как может. Мама несла две сумки, а я держалась за юбку, и потом в толпе моя рука как-то оторвалась от юбки, и я оказалась под вагоном. Вероятно, сильно кричала, потому что кто-то вытащил. Пока мама меня искала, все места в вагонах уже заняли, и мы поехали на крыше (мы там были не одни). Мама держалась за трубу и меня держала очень крепко. Еще хорошо помню, что на какой-то станции мама купила мне какие-то ягоды, но так как я их никогда не ела, немедленно выплюнула. Никакие уговоры не помогли.

Ехали долго с пересадками и, наконец, приехали в Бердянск. Дом, где жили бабушка и дедушка, уцелел, но разрушенные и сожженные дома в центре города стояли еще долго.

Бабушка после нашего приезда прожила еще 3 месяца и умерла. Я ее помню, детская память выхватывает какие-то отдельные эпизоды. Вот она строчит на швейной машинке, и потом кто-то ее зовет. Она выходит из комнаты, но сначала показывает, какой винтик нельзя крутить. Естественно, я сразу его кручу (потому что интересно). Во дворе зреет виноград, но еще зеленый, и рвать не разрешают. А ребята из соседнего двора просят меня принести. Я рву, прячу под кофточку и иду по двору. Очень удивлюсь, что бабушка меня останавливает (я в недоумении: ведь под кофточкой не видно).

Игрушек, конечно, не было, и мама сшила мне из тряпок мишку. Я его очень любила и возила на дедушкиной огородной тачке. Но в нашем доме во время войны был паспортный стол, и поэтому всегда было много народа. Однажды мишку украли. Помню свое горе по этому поводу. Кроме мишки у меня был еще друг – коза Катька. Ее держали, чтобы поить меня молоком (я все время болела). Молоко я не пила, а козу очень любила, часто с ней разговаривала и играла. Но так как она была семье в убыток, ее продали, и это тоже большое горе. Я помнила ее долго-долго. (Одна из моих дочерей названа Катей в память о той моей подружке).

Но конечно, были и радости. Мы с соседними девчонками бегали к рынку, где во время дождя образовывалась большая лужа, и там купались. Дети тогда были очень самостоятельными: родители или работали, или были на фронте.

Хорошо помню день Победы. Все бежали на площадь, обнимались, целовались, пели. Мы с мамой тоже бежали. Такого единения и такой радости я потом не видела (разве что, когда Гагарин полетел в космос, все тоже очень радовались).

А потом с фронта пришел отец. Собственно это было первое мое с ним знакомство. Не помню, чтобы я обрадовалась — какой-то чужой, непонятный дядя. Я его долго боялась. Да и после видела нечасто, он много работал. Гораздо понятнее мне был дедушка. Он был дома, работал на станке (мастерил прялки). Я работала вместе с ним, крутили колесо. Дедушка любил меня изо всех сил. Я была первая внучка, до этого только мальчики. Еще дедушка все время пел псалмы…

В 1946 на Украине снова голод. Самым любимым лакомством для меня была макуха (жмых, который остается, когда из семечки делают масло) Ее продавали на рынке кусочками. Когда я выросла, я все время хотела найти такую еду и попробовать: правда ли так вкусно. Но уже не нашла.

Еще помню, что в конце войны я ходила в какой-то детский сад. Перед сном нас сажали на скамейку, велели раздеваться до трусиков и искать в вещах вшей. Не помню, чтобы поймала я хоть одну. Наверное, если и были, то быстро убегали.

В 1946 году мы уехали в Белоруссию, в Барановичи. (Наверное, туда перевели отца). Было много ящиков. Из них сделали стол, шкаф, на них же положили старую дверь и сделали мне кровать. И стали жить…

Подготовила: Татьяна Алешина