Мне уже 15 лет…

Война

Июнь. Утро. Трое подростков шли в «казенный сад», бывшее имение богатого помещика. Там в заброшенном фонтане, в камнях грелись на солнце ужи и гадюки. Мы ловили там ужей. Навстречу нам шла группа крестьян, мужчины громко что-то говорили, а женщины плакали. Мы спросили: «В чем дело?» — «Война! Немцы напали на Советский Союз». Нам стало ясно: это война с Германией. В 1939 г. мы все смотрели фильм «Борьба за Киев». Это были маневры. «Красные» на голову разбили «Синих». Из- под земли вылетали самолеты, выходили танки, невиданная мощь. Договорились, надо, пока не поздно, ехать на фронт. Может, удастся пострелять, пока не кончилась война (немцев забросаем шапками). Захватили немного еды и пошли на вокзал. Может, с каким-нибудь эшелоном поедем на Запад. Но, как назло, все эшелоны шли на Восток. Милиция нас задержала. Пришлось отправляться домой. По ночам слышны были немецкие самолеты, их мы угадывали по специфическому шуму двигателей. Иногда бомбили железную дорогу и порт.

Через некоторое время все партийное руководство покинуло город. Войска тоже. В городе начали грабить магазины и склады. По городу бегали свиньи и коровы, которых выпустили с бойни. Люди загоняли их в свои дворы. Я принес из магазина ящик абрикосового сока. В городе наступила гнетущая тишина.

И вдруг мы увидели бронетранспортеры с крестами. Их было два, и четыре мотоцикла с пулеметами на колясках. Немцы, молодые, здоровые с закатанными рукавами, отлично экипированные. Они проехали в центр Херсона. Через некоторое время на дороге появилась колонна советских военных, не все были с винтовками, многие были в окровавленных бинтах. Многих вели под руки. Мы кричали, что в городе немцы, но, видимо, они нас не слышали. Голова колонны уже входила в центр, как вдруг на обочине дороги остановились две машины. Из них высыпали немцы и стали разоружать и конвоировать колонну. Многие раненые, кто уже не имел сил, садились на обочине или падали на дорогу. Автоматчики подходили и расстреливали бойцов. Когда прошла колонна, на дороге осталось много трупов. Нам стало жутко. Мы такого не ожидали. Наши солдаты шли все пешком, ни одной машины мы не видели. Но ни одного немца пешком мы не встретили. В городе с немцами появились и украинцы, которые стали наводить «орднунг» (порядок), горели склады с зерном. Из элеваторов все зерно было выпущено в Днепр. Потом, все кто ловил рыбу удивлялись. Рыба была очень жирная. Стали молодежь и женщин заставлять тушить зерно. За работу разрешали взять 2 кг зерна. Потом долго в магазинах продавали хлеб, который был копченым. Зимой, когда замерз Днепр, люди черпаками доставали разбухшее зерно, и мы покупали его и везли домой на санках. Его мололи в мясорубках и пекли блины. Начались будни в оккупации.

Школа

Мне уже 15 лет… скоро будет. В кинотеатре шла картина «Кора Терри». Это патриотический немецкий фильм. Очень музыкальный. Я пошел в кино. При входе всех проверяли, и кому уже 14 лет, ставили в метрике штамп: орел со свастикой. Это повестка в Германию. Всех нас поместили в здании школы. Стали прибегать родители. Мать работнику бургомистра отдала свое обручальное кольцо. И так как я был единственным сыном, а отец в 1938 репрессирован, то меня отправили на работу в город Херсон. Я работал при кухне. Готовил дрова, топил плиту и чистил картошку. Поваром был немец. Как потом оказалось, это была диверсионная школа. Я называю — «школа». Кстати и в контрразведке СМЕРШ, это подразделение называли «диверсионной школой». А вообще оно называлось «123-й стрелковый запасной батальон». По количеству личного состава он был небольшим. Пока мы изучали военное дело, нас тоже изучали, и по слухам, даже от военнопленных получали сведения с территорий не оккупированных немцами.

К нам в 3-й взвод дважды приходил некий Владимир, в отличной гражданской одежде, он интересовался нами, особенно теми, у кого были репрессированы родители. Таких было немало, и я в том числе.

Были и стукачи, так что говорить надо было поменьше. Были и откровенно настроенные против советской власти, были и другие. Однажды в воскресенье нам троим дали увольнительные в город, и мы пошли на Днепр купаться. Мимо нас проплывал немецкий катер, и я увидел Владимира в форме лейтенанта СД.

Наш батальон находился почти в центре Херсона, в бывшем речном техникуме. Это было здание из красного кирпича. Во дворе, довольно большом, был плац. Там же находились кухня и столовая. Поваром был немец, другие работники были женщины из местных. Охрана была из наших, из взводов, где были более старшие. Нас в караул не назначали. Оружие было советское. В нашем взводе были малолетки, национальность: русские и украинцы.

В один из дней к нам на кухню зашел гауптман Бец. Это новый начальник школы проверял свои владения. Увидел меня и заорал:

– В строй его, пусть здесь работают женщины!

Я, несмотря на свою молодость, был довольно крепким. Много плавал, бегал. Меня определили в 3-ий взвод 5-ой роты. Взвода и роты были малочисленные. В нашем взводе были малолетки. Уже почти год занимаемся изучением оружия, советского и немецкого. Советское преподают офицеры советской армии, немецкое – офицеры — немцы. Очень много проводится тактических учений на Потемкинском острове. Физподготовке отводилось много времени. Уже появились дезертиры. Один курсант удрал и скрылся в плавнях на Днепре. У его дома была засада, и однажды, когда ночью он пробирался домой за продуктами, его схватили. Группой захвата командовал «самостийщик» по фамилии Дубина. На другой день всю школу вывели на окраину Херсона. Там нас построили, прочитали приказ и перед строем расстреляли беглеца. Было жутко. За право расстрелять чуть ли не дрались несколько курсантов во главе с Замятиным. Это были «самостийщики». Этот сорт людей даже среди курсантов не пользовался уважением. Я впервые присутствовал при расстреле, и меня долго мутило. В один из дней к нам привезли пополнение из лагеря военнопленных. Они еле передвигались от голода в лагере. Со мной стал искать дружбу лейтенант Неелов. Он у нас стал преподавать топографию. Когда никого рядом не было, он сообщил: «На днях в тыл Советской армии будет заслана группа, и из нашего взвода будет 2 человека и два взрослых. Если есть возможность, уходи».

В ту же ночь я перелез через забор и отправился к своему дому. В церкви, где немцы устроили свалку неисправного оружия, я взял винтовку, каску и плащ мотоциклиста, немного разорванный, но ничего. И, цокая подкованными немецкими ботинками, смело пошел домой. В наших домах было два двора. Я зашел во второй двор, выбросил в сортир винтовку, за свинарниками — плащ и каску, и постучал к соседям, нашим друзьям, у которых под полом был подвал. Я не особенно боялся проверки, так как у меня был аусвайс школы. До сих пор я вспоминаю этих добрых людей, которые, рискуя жизнью, спасали меня. Пусть им земля будет пухом. Они уже давно умерли. В подполье я просидел около 3-х месяцев. Мне сообщили, что около нашей квартиры была засада, и в квартире был обыск.

Фронт приближался к Днепру. Немцы объявили что все жители Херсона должны покинуть город. За неповиновение — расстрел. У нас в г. Николаеве был дядя Жорж. Он работал на мыловаренном заводе замом директора. Мать сообщила ему, что я в беде и меня надо как-то вывезти из города. У дяди каждую неделю ездила машина в Херсон за каустической содой, так как завод в Херсоне не работал, оттуда вывозили соду. Машина ГАЗ-АА – полуторка приехала рано утром, и я в платке и женском пальто забрался в машину, меня посадили в бочку, на голову положили крышку, и на нее насыпали каустика. До Николаева 60 км. На полпути был шлагбаум — пропускной пункт. Его охраняли несколько немцев и украинских полицаев-белоповязочников. Они уже знали эту машину, и за бутылку водки особенно не проверяли.

По приезде в Николаев я пошел в квартиру дяди, я там раньше бывал. Глаза слезились, все тело чесалось от соды. Мне дали белье, и я пошел в баню. После хорошего купания я пошел на выход. На выходе стояли немцы с собакой и всех мужчин и молодежь грузили в «Бьюсииг» – большой дизель, крытый брезентом. Погрузили и меня. Документов не проверяли. Да у меня их и не было. Нам сказали, что нас везут в Германию. Пока машины стояли, к нам приходили жены тех, кто был в машинах. Приносили продукты, самогон. Но никто не знал, куда я подевался. Думали, что я пропал. Во второй половине дня наша колонна из трех машин тронулась в путь. В кузове было два немца с автоматами и два крымских татарина в форме вермахта с буквами на рукаве РОА (русская освободительная армия). В каждом углу кузова по охраннику. Мы переехали мост через Буг и въехали на румынскую территорию которая называлась Трансистрия. Это вся Одесская область и Бессарабия. Наша машина ехала средней. В мои планы не входило попасть в Германию. Я лихорадочно думал, как мне выйти из сложившейся ситуации, как вдруг наша машина съехала на обочину и остановилась. Водитель что-то делал под капотом, потом мы снова поехали, но уже в конце колонны. Я решил в любом случае удирать на ходу, но когда машина подъедет к г. Одессе. Уже вечерело, когда наша машина подъехала к «Пересыпи». Я уже сидел вплотную к заднему борту и немного прикрылся брезентом. На повороте я перемахнул через борт и помчался по кювету. Очередь из автомата. Над головой просвистели пули. Машина остановилась, но я уже был далеко.

Машина поехала дальше, и я довольный успехом собрался идти к бабушке Марии. У нас в Одессе были три сестры моей бабушки Ольга, Мария и Юлия. Мария была самая добрая и очень меня любила. Летом каждый год мы приезжали в Одессу. Мария жила в центре. Уже скоро начнется комендантский час, а у меня никаких документов. А здесь румынская территория. И всех, кто без документов, румыны отправляли немцам, так как многие люди переплывали Буг, чтобы убежать от немцев. Многие евреи, если могли переплыть Буг, укрывались в Одессе. Румыны были не такие варвары как немцы, и если были деньги, можно в полиции получить любую справку, даже что ты внук Екатерины II. Смешно? Но это почти правда. Я быстро пошел к центру. На обочине стояла полуторка ГАЗ-АА. В кузове была клетка с курами, бочка с вином. Хозяйка везла из Бессарабии продукты для «бодяги» (это типа кабака). В Одессе многие держали бодяги. Хозяйка, молодая красивая женщина обратилась с просьбой толкнуть машину, которая заглохла. Рядом с машиной стоял крымский татарин в форме вермахта и с нашивкой на рукаве РОА. Мы вдвоем толкнули машину, и она завелась. Водитель был румынский солдат. Хозяйка пригласила меня в кузов и обещала довести до центра. Татарин стал на подножку, и мы поехали. Дорога была грунтовая с ухабами, и днем прошел дождь, сапоги у татарина были немецкие с шипами, на одном ухабе сапоги скользнули по металлу подножки, и он свалился. Машина задела его ногу, и он заорал. Машина вновь заглохла. К нам подбежали еще два татарина и повели его под руки сказав, что он из их «компани» (роты). На шум подошел патруль, два солдата и сержант.

– Документы!

– Нет – оставил дома.

– Мердокам ла полиция! (пошли в полицию).

Ну, думаю, все. Надо рвать когти. Я рванул, но мои ботинки тоже с шипами скользнули по глине, и я упал. Солдат подбежал и ударил прикладом в лицо. Из носа потекла кровь. Хозяйка о чем-то говорила по-румынски с сержантом. Сержант сказал солдатам толкнуть машину, сел в кабину, я в кузов, солдаты ушли. Хозяйка заплатила, и мы поехали. В центре я слез из кузова и пошел на улицу Франца Меринга. Уже стемнело. Был комендантский час. Мои ботинки предательски стучали по тротуару. Подойдя к воротам, я увидел, что все закрыто наглухо и только тускло горела синяя лампочка. Я постучал в ворота и голос спросил:

– К кому?

– К Марии Фоминой, – ответил я.

Окно снова закрылось, и тишина. А по улице, по центру, уже шел патруль. Ночью румыны ходили только по проезжей части. По тротуарам они боялись ходить. Из ворот одесситы иногда нападали на патруль, разоружали солдат, а сами с оружием уходили в катакомбы. Я прижался к воротам, и снова судьба меня испытывала. И когда патруль был уже в двадцати метрах от меня, калитка отворилась, и я ввалился во двор. Из открытых окон неслась песня «У самовара я и моя Маша, а на дворе совсем уже темно…» Играл патефон. Я постучал к бабушке. Открылась дверь, и начались охи-ахи. Я голодный, с окровавленным носом, полуживой сидел и не понимал, как мне удалось завершить такой опасный вояж. Ангел хранитель уже в какой раз спасал меня от смертельной опасности.

Одесса мама

Одесситы… Когда на призывном пункте писарь спрашивал национальность, некоторые отвечали – одессит. В Одессе немцев было мало – был комендант, и на судостроительном заводе в руководстве были немцы, а рабочие местные (те, кто не ушел в катакомбы). Вообще одесситы очень интересный народ. Если кто спрашивал, как пройти в нужное ему место, то сразу собиралась компания из знающих это место, и начинался настоящий базар, где каждый советовал разное. И так прошумев минут пятнадцать, продолжали еще спорить, когда спрашивающий уже ушел.

На судостроительном ремонтировали немецкие корабли. Ходили слухи, что отремонтированные корабли взрывались в море.

Школы не работали, румынам было не до того. Был один небольшой ресторан для приезжих немцев, но румынский или итальянский офицер, если входил туда, то его оттуда вышибали (помнили Сталинград – советские войска прорвали фронт, там где были румыны и итальянцы).

Люди занимались кто чем. Некоторые открыли кабаки (бодеги). Перебивались кто чем мог.

Электричество и вода были. По городу ходили разные слухи, как вообще во время войны. Румын никто особенно не боялся. Скорее они боялись одесситов. Не знаю, работал ли Привоз, но наверняка не работал. Привозить было некому и не на чем. Лошадей мобилизовали в советскую армию, а тех что остались забрали румыны. У них вообще не было машин. Одни повозки – каруце.

Одну машину в городе боялись. Это был Опель-адмирал принадлежащий Сигуранце (румынское гестапо). Ходили слухи, что там, где появлялась эта машина, пропадали красивые одесситки. А красивых женщин в Одессе всегда было много.

Вообще же народ был настроен патриотично. Вот один пример. В центре города остановился огромный грузовик «Бюссиинг», на правой подножке были привязаны три мешка сахара. Мешки были с большими немецкими орлами. Пока водитель интересовался, как проехать в комендатуру и несколько человек пробовали ему объяснить, не зная немецкого, я подошел к мешкам, перерезал веревку, и, взвалив мешок на спину, шатаясь, зашел за киоск, где и бросил его на землю. Машина тронулась, и два оставшихся мешка упали на землю, и машина наехала на них задними колесами. Мешки лопнули, и сахар высыпался на дорогу. Люди бросились подбирать сахар. И хотя многие видели мои проделки, никто не предупредил водителя.

Безработица была большая. Мужчин было мало. Кто в армии, кто ушел в катакомбы. Порт не работал, грузчики и биндюжники были не у дел. Биндюги – это такие повозки, у которых задняя ось могла отодвигаться на нужное расстояние в зависимости от длинны бревен. В мирное время постоянно приходили баржи с лесом, так как на юге Украины были сплошные поля и с лесом было плохо.

Еще выпускалась пара газет – «Вечерняя газета» и «Молва». Жители, если их спрашивали о работе, говорили, – пусть, мол, работают дураки и лошади. Странно вели себя люди. Многие были обижены на советскую власть, но когда к ним пришли незваные гости со своими порядками и стали уничтожать целые народы (евреев, цыган), издеваться над военнопленными, посылать в Германию молодежь для каторжных работ, — стали считать этих «гостей» врагами и в меру сил и возможностей боролись с ними…

Бабушка Мария привела меня в порядок, накормила, и я проспал 12 часов. Началась жизнь в Одессе. Во дворе было два парня и одна четырнадцатилетняя девушка. Так мы, все вчетвером, колеся по городу, находили средства к пропитанию. На окраине города иногда проезжали немцы, и некурящие продавали нам свои сигареты, а мы их продавали поштучно. Доход небольшой, но все же. Помогали с причалов возить рыбу на рынок; платили рыбой. По вечерам следили за машинами немцев, которые останавливались на ночлег, и что можно было воровали из машин. Однажды стащили два ящика спирта. Потом меняли у рыбаков на рыбу. Коробка с сигаретами тоже неплохой улов. В общем жизнь в Одессе была не скучной, даже веселой.

Как-то раз во дворе соседка, красавица, предложила нам работу на хлебозаводе, который снабжал румынские воинские части хлебом. За ней ухаживал румынский офицер. Фронт уже приближался, и большинство мужчин уходили в катакомбы. На заводе не осталось мужчин. Мы вдвоем с Валерой согласились поработать. Я стал тестомесом. Мягкое тесто для формового хлеба, твердое – для подового. За работу румыны давали две булки хлеба, да еще можно было скомбинировать. Бабушка приходила к забору, и другие женщины тоже, и мы передавали хлеб.

Когда фронт приблизился, румыны нам сказали, чтобы мы не выходили с завода, а спали там же. Отступающие немцы могли нас схватить и отправить в Германию. Когда уже по ночам слышна была канонада, мы ночью убежали к себе во двор, залезли на чердак и стали ждать прихода Красной Армии. Утром стало тихо, ни немцев, ни румын в городе не было видно. Потом в городе появились танки и советские солдаты. Люди повылазили из своих убежищ и приветствовали освободителей. Город ликовал. Появились чехи с машинами. Их не разоружали, так как они снабжали катакомбы оружием и провиантом, а немцы их мобилизовали с автоколоннами для перевозки грузов. На стенах появился приказ «Все, с 1924 года рождения, должны явиться на приемный пункт для прохождения службы в армии».

Немцы

Немецкая армия была тогда, я думаю, самая мощная армия в мире. Организованная, вооруженная по последнему слову техники, солдаты и офицеры были обеспечены всем необходимым, экипировка была безукоризненной. Ничего похожего в советской армии я в то время не видел. Но мы были дома, а они в гостях.

Сталин, не без помощи немецкой разведки расстрелял почти все высшее командование Красной Армии. Ходили слухи, что немцы послали своего разведчика по каналу, который контролировался НКВД, с письмом от фюрера, которое было зашифровано шифром, уже известным чекистам. В письме фюрер благодарил многих красных командиров за службу рейху. Разбираться не стали, а поставили всех к стенке.

Еще Гитлер рассчитывал, на то, что все обиженные станут ему помогать, но он не знал истории России. Наполеон в 1812 году думал также. Миллионы крепостных, по его мнению, должны были ополчиться против своих мучителей, но крепостные подтянули штаны после очередной порки, взяли топоры и вилы, и принялись громить тылы Великой армии. После победы порки продолжились. Вторая Отечественная проходила по такому же сценарию, после победы почти всех военнопленных послали рыть каналы и валить лес. Сам Королев, хоть и не был во вражеском плену, валил лес, как и все остальные. А он был патриотом и впоследствии стал главным конструктором ракет.

На пряжках немецких ремней была надпись Gott mit Uns (Бог с нами). Но Бог показал, что он не с ними. 7 ноября под Москвой немецкой армии был нанесен удар от Всевышнего – 41 градус. Неслыханный мороз. Нетрудно себе представить, что чувствовали немецкие солдаты в своих элегантных шинелях из целлюлозы. Горючее для техники превращалось в желе. Россиянам такой мороз был не в диковинку. Вот они и погнали немцев от Москвы. План «Барбаросса» (Blietz Kreig) был рассчитан на 3-4 месяца. Война же продлилась 4 года. Уже в 1942 году в советские войска стала поступать новая техника, которая уже начинала соперничать с немецкой. Так же велись поставки по «Лэнд лизу» (самолеты, танки, автомобили). Когда я воевал на фронте уже в 1944, я советских машин не видел – одни американские.

Фронт

Через два дня мы уже были на сборном пункте. Мои друзья были 1924 года рождения, а я 1926, но мы все записались 1924, а так как у меня документов не было, то и имя мое Андриан, записали как Андрей. Мы должны были пополнить 86 Гвардейскую Николаевскую ордена Кутузова дивизию. Нам выдали сухой паек, и офицер повел нас искать будущую свою часть. Дней семь мы колесили по одесской области, голодные, спали, где придется. В общем, бардак. Шел дождь.

Февраль месяц. Мы подошли к Днестру и позалазили на чердаки. Заснули как убитые. Рано утром слышна была команда «подъем», но никто не выходил. Тогда откуда-то появился старшина и стал за ноги нас вытаскивать на улицу. Шел дождь. Меня тоже вытащили и повели в палатку. Там сидел писарь и старшина. Нас начали одевать в форму, бросили брюки, которые доходили до груди, гимнастерку, шинель, винтовку без ремня и подсумок для патронов. Все это надо было держать в руках. Ремня не выдали. На двоих дали булку хлеба и банку американской тушенки, и наш взвод до ночи расположили в сарае, сообщили, что на той стороне Днестра наши войска захватили плацдарм. Мы должны, когда стемнеет, сменить поредевший 265 полк нашей дивизии.

Ночью на лодках и плоту нас перевезли на другой берег. Объяснили, где немцы и когда нам будут привозить горячую пищу. Окопы были недалеко от воды. Весь плацдарм находился в большом саду. Немцы постреливали, и разрывные пули звонко лопались, попадая в ветки, и казалось, что немцы не впереди, а сзади. По пуску осветительных ракет было видно, что передовая немцев была метрах в пятистах от нас. Мне было удивительно, как необученные солдаты, многие винтовки в руках не держали, могли отбить атаку немцев. Счастье, что немцы в атаку не пошли.

Так прошло несколько дней. Вдруг ко мне прибегает мой сосед по окопу и говорит, что у него в окопе вода. Я сидел на бруствере и посмотрел в окоп, и у меня уже была вода. Прибежал старшина наш комвзвода, у всех появилась вода. Начали командиры звонить на тот берег. Вторая половина февраля. Днестр стал разливаться. Поступил приказ перебираться на другой берег. Кое-как перебрались до наступления дня. Повезло, что немцы ничего не предприняли.

Так начались будни в обороне. Нас разместили в землянках. Началось обучение новобранцев – нас. Я попал в пулеметный взвод. Было три пулемета «Максим». Один пулемет не стрелял очередями, а только каждый раз по одному выстрелу. Я разобрал замок, и пулемет стал стрелять. Лейтенант спросил, откуда я так знаю пулемет. Я сказал, что учился в ДОСААФ. Мне сразу присвоили звание сержанта и назначили инструктором. Эти устаревшие пулеметы в наступлении были мало полезны. Каждый пулемет обслуживали три человека. Тяжелый, не маневренный. Нужна вода в кожухе. Немецкий МГ-34 почти в четыре раза легче, обслуга два человека, скорострельность 1200 выстрелов в минуту, а у «Максима» 650. Правда, у МГ-34 при стрельбе очередями нужно было менять стволы. На это у них отводилось несколько секунд. Каждый пулемет имел два запасных ствола. При нагреве пули теряли силу, тогда ствол менялся, и можно было стрелять дальше. Кроме того ленты с патронами были металлические. Теперешние пулеметы похожи на МГ-34 (машин гевер).

Когда началось наступление, наши «Максимы» у нас забрали, а дали ручные пулеметы Дегтярева. Наш 3-ий Украинский готовился в наступление. На рассвете мощная артподготовка, и мы по построенному понтонному мосту пошли вперед. Нас обгоняли Т-34 и самоходки.

Мы вошли в Румынию. Первый марш, 30 километров. Мы еле дошли, но потом привыкли, и уже в Венгрии мы проходили по 50-60 километров. Уже весна, в Румынии мы шли почти как по пустыне. Песок, колючки, жара и нет воды. Потом кухня привезла воду, но обезумевшие от жажды солдаты, кто с котелком, кто с каской, опрокинули кухню. Замполит батальона на лошади стрелял в воздух, но никто не обращал на него внимания. На пути показалось имение помещика. Из колодцев запрещалось пить, потому что они могли быть отравленные. Во дворе стояла пожарная бочка с водой, и я, зачерпнув каской, немного выпил. Во рту что-то шевелилось, вода была тухлой. Потом я по ночам прислушивался, не квакает ли в животе лягушка. Дальше пошли большие населенные пункты. Мы шли к Бухаресту.

В Румынии в 1944 еще было крепостное право. Дикая бедность. Если встречались по дороге убитые немцы, то они были абсолютно голые, с них стащили всю одежду. Синие раздувшиеся трупы источали ужасную вонь. Однажды нас с моим товарищем оставили на перекрестке дороги маяками. Надо было направлять отставших по дороге, куда ушел наш полк. За оградой из виноградных кустов слышался плач детей. На крыльце стоял боярин в шляпе с перышком и в подтяжках, а на лавке приказчик лупил лозиной крепостного. Очередь из автомата выше головы боярина навела порядок.

Позже к нам подошли две румынки. Одна постарше, видимо мать, другая молодая, наверное, дочь. Они предлагали свои услуги. Но нам это было дико, и мы их прогнали. Наш полк подошел к Бухаресту, и мы стояли в оцеплении аэродрома. Там, говорят, стояли две цистерны с желтыми крестами. Мы ждали химиков. Были слухи, что это зарин. Дальше мы догоняли фронт. Впереди танки гнали немцев.

В предгорье Трансильванских Альп нас остановили. Из молодых бойцов сформировали горно-стрелковый отряд, человек 200. Нашли проводников, и мы по горным тропам перерезали серпантины дорог, и обрушивали на немецкие колонны огонь из ручных пулеметов и забрасывали их гранатами. Цель была подбить первые машины, остальные останавливались. И немцы разбегались кто куда. Мы подходили к машинам, они работали на холостом ходу. В кузовах некоторых визжали свиньи. Мы не знали, как заглушить машины. Но кое-как, после долгой возни, нам это удавалось. По дороге шел наш полк, мы оставляли несколько бойцов и шли дальше. Так прошло несколько дней. Красота Трансильванских гор была очаровательна. Но все портил моросящий дождь. Он продолжался трое суток. Мы были до нитки мокрые.

Удивительно, в нашем отряде не нашлось ни одного бойца, который бы что-нибудь понимал в автомобиле. Немец, почти любой, мог управлять автомобилем. Поэтому после войны все курсанты, даже пехотных училищ, должны были получить любительские права. И я после окончания школы автомехаников ВС СССР в саратовском пехотном училище знакомил курсантов с устройством автомобиля и вождением. Далее мы шли к Дунаю, по р. Селистра. Отдохнули день и на баржах поплыли по Дунаю, весь полк, до границы Югославии. Там нас встретили югославские партизаны на телегах. И более слабых везли на телегах.

Сербы нас встречали как родных. Собиралось все село и кричали: «Живила червона армия, живио Сталин, Рузвельт, Черчилль, Тито». Если в населенном пункте останавливались на привал, все жители растаскивали по домам наших солдат, резали последнюю курицу, грели воду, обмывали нас. Командиры бегали, собирали батальон, но это им плохо удавалось. После вышел приказ в населенных пунктах не останавливаться. Но сербы нашли выход. Когда мы подходили к населенному пункту, становились в две шеренги, и крича «Живела и т.д…», играли на скрипках. И жители держали в руках, что у кого было и хлеб, и сыр, и мясо, и вино. Пройдя между шеренгами, мы успевали поесть и даже выпить вина. В общем, нас встречали как своих сыновей. Нигде и никогда больше к нам никто так не относился. Дальше мы дошли до города Паичево. Ни одного немца в Югославии мы не встретили.

В Паичево мы пришли ночью, и кто где нашел место, там и свалился. Когда в окно заглянуло солнце, я проснулся. Оказалось, что я сплю под письменным столом. Помещение завода безалкогольных напитков. Хозяин, видно бросил свой завод и уехал. Тумбочка стола была закрыта шторами. Рядом лежали несколько подков. Я взял одну, стукнул по замку, и штора открылась. В столе были пачки динар. Деньги у них были обесценены, но за много денег можно было что-нибудь купить. Я позвал ребят, и мы пошли к сербу по соседству, он был сапожник. Мы отдали ему деньги и попросили что-нибудь купить нам для завтрака. Он со своим товарищем принесли вина, круг сыра, хлеба. Нам он нажарил огромную яичницу, и мы (когда еще приедет кухня) с удовольствием, всем отделением начали завтрак.

Вдруг к нам в комнату вошла девочка-подросток и что-то говорила своему дяде и плакала. Я спросил, в чем дело? Но хозяин смутился и говорит: «Ничего». Я не отставал от него и требовал сказать, в чем дело. Чувствовал, что это связано с нашим появлением в городе. Оказалось, что какой-то офицер снял часы у внучки. Такого позора нельзя было оставлять без внимания. Я пошел в штаб и сообщил, что кто-то занимается мародерством. И у кого? У таких друзей. Был построен батальон. И плачущая девочка указала на похитителя. Это оказался сержант-азербайджанец. Когда его обыскали, у него в полевой сумке оказалось двадцать часов завернутых в вату. Видимо, хотел дожить до конца войны. И нас, еще не отдохнувших, подняли по тревоге, перед рассветом, и полк ушел из Паичево.

Пройдя километров пятнадцать, нас остановили. Прочитали приказ: За мародерство в дружественном государстве – расстрел. Взвод автоматчиков привел приговор в исполнение. Здесь же его и закопали. У всех этот поступок вызвал возмущение. Нас встречали как сыновей, и грабить таких людей – преступление, которого нельзя простить.

Продолжение следует.

Воспоминания передал для публикации Сергей Семенов.

www.world-war.ru