Медицинским институтом стала для меня война

Александра Васильевна Борисевич родилась в 1920 году в селе Станки Вязниковского района Владимирской области.

«В нашей семье было трое детей: старшая сестра Антонина, я и наш младший брат Сергей. Отца моего звали Василий Иванович, а маму Мария Ефимовна. Мама была домохозяйкой, а папа работал учителем – рассказывает Александра Васильевна.

Помню в Станках была красивая церковь…На ней были красиво звучащие колокола. Хор церковных певчих очень хорошо пел. Мой папа был регентом этого хора даже после революции 1917 года. Из – за этого отца в 1937 году чуть не посадили. Мама моя, хорошо это помню, сильно, со слезами молилась Богу, чтобы отца не посадили. А вот священника Александра, хорошего знакомого моего отца, репрессировали. Раскулачили и дядю моего, который поднял на ноги моего папу, после смерти дедушки.

На моих глазах происходило и разрушение церкви. Рушили её комсомольцы, свои, местные. Один из них, Саша его звали, старшеклассник из нашей сельской школы, схватил большое деревянное распятие и сломал нижнюю часть, там, где перекладина. И стал Саша хвастаться: «Вот – я Богу сломал ноги!» Потом как – то он поехал по делам из Вязников в Ковров по железной дороге и попал под поезд. Жив остался, но без ног…»

Сама Александра Ивановна закончила десять классов Вязниковской средней школы им. В. И. Ленина. И по настоянию своего родителя поехала за высшим образованием в Ленинград.

«Мой папа очень любил Санкт – Петербург,- вспоминает Александра Васильевна, — он очень много и часто, с восхищением и любовью, рассказывал в семье о красоте и великолепии этого города. Поэтому и я, заочно, полюбила Ленинград».

В 1938 году Александра вместе со старшей сестрой Антониной приехали в Ленинград и поступили в институты. Антонина в педагогический, Александра – в медицинский. Быстро и весело, хоть и не без трудностей, пролетели три года студенческой жизни. Наступил июнь 1941 года.

«Двадцать второго июня мы сидели с подружками в комнате студенческого общежития, разговаривали, смеялись, шутили. И вдруг через раскрытые окна слышим крики с улицы: «Война!» Такие же крики раздались и в коридоре нашего общежития, мы открыли дверь и выскочили, снова слышим: «Война! Война началась!»

Сколько тут было слёз! Плакали многие. Ведь вместе с нами учились студенты из Белоруссии и Украины…Там уже горела земля…

А накануне мы, студенты третьекурсники, сдали очередной экзамен и договорились отпраздновать это событие 22 июня, как раз воскресный день, поездкой в Петергоф.

Мы собрались и стали думать: как поступить?

И решили – ехать…Мы приехали в Петергоф… Но никакого праздника не получилось. У всех на душе было невыносимо тяжело, все мысли были только о войне. Всякое желание веселиться пропало начисто, как будто и не было… Да и какой может быть праздник в день, когда на твою Родину напали иноземные враги? В этот день мы встречали разных людей… Но не видели ни одного весёлого улыбчивого лица, все встречавшиеся нам были серьёзны, сосредоточены, хмуры… Тревожные лица кругом. Такие же лица, наверное, были и у нас. Побродили мы в Петергофе так просто около часа и поехали обратно в общежитие».

Александра Васильевна задумалась, вспоминая тот день. Тяжело вздохнула и продолжила свой рассказ.

«А вечером 22 июня ко мне приехала сестра Антонина. У нас состоялся разговор. «Саша! Нам надо срочно уезжать из Ленинграда! Война будет страшная!», — сказала Антонина – «Откуда ты знаешь?! С чего взяла!?» — «Нам преподаватель истории так и сказал: «Война будет страшная, уезжайте девочки!» А мне оставалось сдать ещё один, последний экзамен. «Езжай одна домой, — ответила я сестре, — как только сдам экзамен сразу же поеду домой» Сестра уехала. Первого июля я сдала последний экзамен и, пошла оформлять свой отъезд на каникулы – домой. А в деканате мне заявили: «Отъезд студентов на каникулы запрещён приказом директора. Кто самовольно уедет, будет считаться дезертиром». Я думаю, что начальство ожидало боевых действий в самом Ленинграде, и директор написал такой приказ, чтобы оставить медиков в городе для помощи раненым, которых могло оказаться очень много. А нам не хотелось быть дезертирами, мы ведь ещё и комсомольцы! А вот когда кольцо блокады почти сомкнулось, наше институтское начальство объявило студентам: «Спасайтесь сами, кто как может». Но было поздно.

Выезд из города был запрещён. Железнодорожные пути и шоссейные дороги были перекрыты немцами. Раз не получилось взять город с ходу, они установили блокаду. И что же делать? Я устроилась медсестрой в одну из городских поликлиник… Девятого сентября 1941 года стал чёрным днём для жителей блокадного Ленинграда. Немцы разбомбили Бадаевские склады, на которых хранился основной запас продуктов. Стало ещё голоднее. Ежедневная норма хлеба была резко снижена до 125 граммов – для служащих, и 250 граммов выдавали по рабочей карточке. Мне посчастливилось устроиться на работу в стационар, размещённый в гостинице «Астория». Там лечили истощённых от голода членов партии, популярных артистов…

Помню как рядом со мной, во время очередного вражеского налёта, в бомбоубежище сидели артисты Борис Тенин и его жена Сухаревская. Потом их перевезли спецсамолётом в Москву. Пациентов мы лечили внутривенным введением глюкозы и продуктами, которые доставлялись специально для них самолётом. Была даже свежая капуста, сильный запах которой раздражал медперсонал, чуть не сводил с ума. Слюнки текли. Но нам ничего из привозимых продуктов не давали. В таких условиях было тяжело работать. Мы постоянно испытывали мучительное чувство неутолимого голода. И все сны мои были только о пище. Снился мне хлеб, картошка, каша. Никаких деликатесов не было даже во сне. Как говорится «голодной курице просо снится».

Жизнь с каждым днём становилась хуже. В ноябре – декабре 1941 года стали массово умирать от истощения люди. Я выжила, наверное, потому, что получала 125 граммов хлеба в день как студентка и 250 граммов хлеба на работе. Ведь это 375 грамм – почти целых полкило хлеба!

У меня была в Ленинграде подружка из Вязников, Зоя Миловская. Она училась в институте имени Лесгофта. Зоя занималась лыжным спортом. И вот зимой 1941 года она решила уйти из Ленинграда по льду Ладожского озера на лыжах. А у этого озера самое узкое место шириной в шестьдесят километров… Уже после войны, будучи в Вязниках, я узнала, что Зоя осилила лыжный путь, спаслась…А тогда можно было только гадать о её судьбе…

А в Ленинграде люди умирали прямо в очередях за хлебом. Вот, например, был такой случай. Я стояла в очереди и впереди меня через шесть человек упал мужчина… На это никто не отреагировал, все были равнодушны к нему. Люди просто перешагивали через лежащего человека. У людей уже почти не было сил, а оставшиеся берегли для себя. И все человеческие чувства, кроме постоянно терзающего, изнуряющего душу и тело голода как будто умерли…

Хорошо хоть никто не наступал ногами на мужчину. Я тогда подумала: «Вот мужчина упал, может и я, дойдя до прилавка, точно так же свалюсь…» Мне не хотелось умирать, я хотела жить. Потом, через некоторое время я услышала, что через Ладожское озеро проложена Дорога жизни, и на эту дорогу требуются медработники. Я с двумя подружками пошла в городской здравотдел, и там нам дали направление в санчасть, обслуживающую Дорогу жизни.

С Финляндского вокзала мы переехали до станции Борисова грива. С Борисовой гривы начиналась Дорога жизни. Санчасть находилась на восточном берегу Ладожского озера, и до неё ещё надо было добраться. Пока мы ехали нас бомбили, обстреливали, но, слава Богу, не попали. Немцам была хорошо известна Дорога жизни, и они регулярно, планомерно, с известной немецкой пунктуальностью обстреливали и бомбили её. Во льду было много пробоин и полыньи – нашим шофёрам было очень трудно везти грузы и людей, ориентироваться, многие гибли…

Вот, наконец- то мы подъехали к санчасти. Шестьдесят опасных километров позади. Санчасть размещалась в небольшом кирпичном одноэтажном здании. Как только мы приехали нам сразу же, каждой, принесли по котелку горячего вкусного супа, полкилограмма хлеба, котлету с кашей, и пакетик сахарного песку к чаю. Мне показалось всё это истинным чудом!» – дрогнувшим голосом сказала Александра Васильевна, и замолчала. Вздохнув, вновь переживая минувшее, Александра Васильевна продолжила свой рассказ.

«Для нас такое питание было чем – то невероятным. Нас ежедневно кормили так. В санчасти я проработала до апреля 1942 года. Мы лечили самых истощённых из тех, кого эвакуировали в тыл, тех, кто вообще не мог двигаться. Людям назначали усиленное питание, глюкозу, камфору. Но большинство пациентов умирали, потому что в их организме уже произошли необратимые летальные процессы. Умирали в основном мужчины, женщины оказывались более жизнеспособными.

Помню, как ещё в Ленинграде в институтском спортзале, среди студентов умерших от голода увидела студента-армянина Мкртчяна. Он был очень большой, здоровый парень. Ему требовалось много еды, чтоб поддерживать силы, а того, что было, ему не хватало. Он очень быстро умер.

И вот, по весне, стал таять лёд на озере и моя санчасть, вернулась в Ленинград. Меня приглашали, но я отказалась, зная, что общежитие моё разрушено бомбами. Оно находилось в районе Московского вокзала. А вокзал особо часто бомбили. Город был сильно разрушен, и я не знала где мне жить. Другие работники санчасти собирались жить у родственников, у знакомых… Я же не хотела оказаться на улице, да и в город под постоянные бомбёжки у меня совсем не было желания возвращаться. К весне 1942 года институт мой переехал в город Алма – Ату…Туда я тоже не решилась пробираться. Я ведь молодая девушка была, страшно ехать в такой дальний путь. Домой к родным, к отцу на шею тоже не хотелось».

Тогда Александра решила пойти в Красную Армию. Она пошла в первый же госпиталь. Девушку сразу взяли. Александре выдали военную форму и определили в общежитие. Она стала работать операционной сестрой в хирургическом полевом передвижном госпитале №739, принадлежащем 54–ой армии Волховского фронта. Первого мая 1942 года Александра приняла присягу. Госпиталь двигался вслед за наступающими русскими войсками. Иногда его разворачивали близко от передовой линии, на расстоянии в 6 километров. Делалось это для того, чтобы оказывать раненым воинам своевременную помощь. Госпиталь часто попадал под обстрелы и вражеские бомбардировки. Во время бомбардировок медперсонал прятался в лесу. Приходилось оперировать и во время обстрелов, когда кругом сыпались осколки.

Госпиталь размещался в брезентовых палатках и отапливался печками – буржуйками, сделанными из металлических бочек. Палатки должны были отапливаться круглые сутки, чтобы раненые не замёрзли. А для этого требовалось очень много дров. Медсёстры после своей основной работы шли в лес пилить деревья, заготавливать дрова – выполняли тяжёлую мужскую работу.

Особенно трудно пришлось врачам и медсёстрам во время прорыва советскими войсками блокады Ленинграда. В дни и ночи наступательных боёв, приходилось стоять у операционных столов по 16 – 18 часов. Когда не хватало консервированной крови для переливания раненым, медсёстры сдавали свою.

Однажды, это было в 1944 году, в операционную доставили пленного немца.

«Хирурги были очень заняты, не справлялись с потоком раненых — рассказывает Александра Васильевна, и поручили мне: «Оперируй, учись, ты тоже будешь врачом!» Я успешно провела операцию, удалила осколок из стопы немца. В школе я учила немецкий язык и немного поговорила с немцем. Его звали Ганс, и ему было двадцать лет. За всё время моей службы Ганс был единственным пленным немцем, который попал в нашу операционную. Я не испытывала к нему ненависти, мне было даже жалко его. Молодой парень, и не Гитлер ведь».

Госпиталь передвинулся за наступающими военными частями. Проехали город Сольцы, Новгород, Псков, Порхов. В 1944 году 54 армия подошла к границе Эстонии.

«С ранеными солдатами у нас и увлеченья были, девчонки некоторые замуж выходили. А я всё думала о том, что надо продолжать прерванную войной учёбу в медицинском институте… Как – то к нам в госпиталь прибыл с проверкой начальник санитарного отдела 54-ой армии. Я набралась храбрости и пошла к нему. Написала заявление с просьбой о демобилизации. Начальник санотдела побеседовал со мной, потом спросил мнение начальника госпиталя Чернова. «Александра отлично работает, из неё получится хороший врач», — ответил Чернов».

Начальник санотдела подписал заявление старшины медицинской службы. 11 апреля 1944 года Александра поехала в Ленинград в Красногвардейский военкомат. Там её демобилизовали, и она направилась домой, в Вязники. Учёбу продолжать девушка решила в городе Горьком (Нижний Новгород), от которого до Вязников всего сто двадцать километров. Александра сдала необходимые документы и была зачислена на четвёртый курс. Лето провела дома с родителями, с сентября началась учёба.

«Мне пригодился опыт, полученный за время службы в санчасти и военном госпитале. Можно сказать, что в чём-то медицинским институтом стала для меня война», — говорит Александра Васильевна.

А. Борисевич. Фото: Р. Игнатов

Война близилась к своему завершению, русская армия шла на Запад, на Берлин. Наступила весна 1945 года. Девятого мая Александра с подругами находилась в комнате студенческого общежития. Рядом с общежитием был солдатский госпиталь.

«Было утро, — говорит Александра Васильевна, и снова на её глазах выступают слёзы, — Вдруг мы слышим громкое радостное «Ур-р-ра!!!» Это кричали лечившиеся солдаты. Потом раздались нетерпеливые стуки костылей в нашу дверь и радостные крики: «Девчонки! Вставайте! Война кончилась! Победа!!!» Ликование тут началось всеобщее. Никаких занятий в этот день, конечно не было. Никто не учился и никто не работал. Мы стали обниматься, целоваться, на улицу выбежали, а там все люди весёлые ходят, радостные, глаза блестят от слёз. Совсем незнакомые люди обнимали друг друга на улице, поздравляли с Победой, целовались…

Вот так получилось. В студенческом общежитии я встретила известие о начале войны и в студенческом общежитии услышала о Победе…»

Прислал для публикации: Роман Игнатов