Ловушка

Кураков Василий Алексеевич

После войны полковник Кураков Василий Алексеевич проделал большую работу по сбору и систематизации публикаций военного времени о разведчиках 6-ой гвардейской армии. По собственной инициативе он создал четыре сборника с вырезками из газет 1943 г. Эти тома были переданы в Совет ветеранов Троицкого и Новомосковского административного округа г. Москвы. Первый том передан в редакцию Интернет-портала www.world-war.ru «Непридуманные рассказы о войне» для публикации материалов.

ЗАСАДА

Он мал ростом, причёсан на косой пробор. На груди у него свисает из кармашка гимнастерки цепочка из-под часов с брелком. На погонах три поперечных полоски — старший сержант. Маленькие сапожки, едва охватывающие икры ног. На поясе две гранаты в холщёвых мешочках и полевая сумка с целым набором самых разнообразных предметов — от тульской бритвы до крохотного походного домино.

Его гражданская профессия не часто встречается в армии: часовщик. Работал в артели «Точное время» в маленьком сибирском городке. Звать его Михаил Афанасьевич Ментюков, ему 27 лет.

Мы не спеша свёртываем самокрутки, и Ментюков рассказывает:

— Вот меня часто спрашивают, не был ли я охотником. Не был! Рыбку, правда, удил, да и то раза четыре за лето — не больше. Сядешь в воскресенье на берегу, закинешь удочку, а сам больше бутерброды ешь, чем смотришь на поплавок. Или со знакомыми разговариваешь.

Он гасит самокрутку о подошву сапога и продолжает:

— Так что охотником я не был. Откуда у меня способность к разведке, сам рассказать не могу. Может, потому что всю жизнь я в винтиках и колесиках копался да в ход часов вслушивался. К каждой мелочи привык приглядываться и прислушиваться. Вот и вижу я теперь все вокруг: ветка шевельнется – я вижу, лист упадет – опять вижу, трава зашуршит – слышу.

Этот маленький часовщик – знаменитый разведчик. Он постиг все разновидности этого сложного военного дела. Он – отличный лазутчик, зоркий наблюдатель, руководитель многих дерзких ночных налетов на вражеские дзоты, мастер по поимке «языков».

— Так что же вам поначалу рассказать? Про Длинную балку или про Сухое болото? Федя, что им рассказать? – спрашивает Ментюков у Феди Слышкова, своего верного и отчаянного соратника по разведке.

Федя, человек огромного роста и внушительной мускулатуры, откликается:

— Да для начала что-нибудь попроще, Михаил Афанасьевич. Про балку что ли…

И Ментюков, сняв пилотку, начинает рассказ про Длинную балку. Рассказывает он живо, его подвижное лицо непроизвольно отражает все перипетии рассказа. Если отбросить описания природы, к которым охотно прибегает этот удивительный часовщик, и прибаутки, которыми он тоже пользуется в изобилии, то чистый сюжет происшествия у Длинной балки сводится к следующему.

Длинная балка находилась в четырехстах метрах от немецкого переднего края. Наши сапёры возводили неподалёку от неё некоторые сооружения. Немцы не обстреливали их день, два, три. Сапёры осмелели. Они работали, почти не маскируясь, а по ночам выставляли слабые караулы. Оказалось, что немцы не ведут обстрела намеренно, чтобы усыпить бдительность сапёров. На третью ночь немецкая разведка напала на лагерь сапёров и увела двух караульных, а на четвертую ночь — ещё одного.

— Зовет меня наш командир разведывательного взвода, — рассказывает, играя цепочкой от часов, Ментюков, — и говорит: «Вот что, Ментюков, немцы наших сапёриков воруют. Вторую ночь… Возьми ребят и перехвати фашистских разведчиков». Ну-с, взял я пятерых бойцов, пошёл к Длинной балке, прихожу. «С добрым утром, сапёрики! Это вас тут воруют?» Оказывается их. «Ладно, — говорю,- продолжайте работать, и мы тоже будем работать». Вышли мы впятером поближе к немцам и давай землю копать, будто сапёры. И замечаем, что немцы нас видят, но не стреляют. А день хороший, ясный…

Тут Ментюков начинает описывать природу, старательно, с чувством, минуты на две. Потом продолжает:

— Вчетвером мы развели костёр и одного сапёра возле него поставили, будто часового. А сами в кустах укрылись — сто метров от немцев. И видим, как немцы на костёр смотрят и что-то друг другу говорят. Ну, значит, действует приманка, сейчас за «языком» пойдут. Ночь тоже хорошая, ясная…

Закончив эту вступительную часть своей повести, наш часовщик-разведчик долго и тщательно гасит папиросу. Погасив её, говорит:

— Часов в десять кусты шевельнулись. Значит, ползут. Ползут рассредоточено, но все в костру, как щука на карася. Потянулись и мы за ними на животах. Подползли они совсем близко в костру, а у меня заранее инструкция была бойцам: бить их всех, за исключением командира, командир нам в хозяйстве пригодится. Ну вот, как собрались они в кучу, тут мы и ударили. Четверых сразу положили. А пятый обратно пополз. Да так быстро-быстро. Я за ним, он от меня. Вижу — уходит. Надо его притормозить. Прицелился и выстрелил ему в ногу. Тут, конечно, он попридержался. А луна яркая, всё хорошо видно…

Ментюков, не спеша, описывает луну, ныряющую среди облаков, а потом при­ступает к финалу рассказа.

Немец был в пятидесяти метрах от своих, когда Ментюков его ранил. Ментюков стал подползать, немец лежал недвижно. Ментюков был уже совсем близко от него, но тут с немецких позиций был открыт по разведчику жестокий огонь.

— А я ползу, зажмурился и только жду: вот-вот в руку, в ногу или в спину толкнёт — и конец. Самое трудное на войне, когда знаешь, что ты на виду. Хоть бы к плетню привалиться — и то легче. А те бьют по тебе, как по доске в тире.

Ментюков всё же подполз к немцу, ухватил его за ногу и поволок. Немец был без сознания. Вражеский автоматный и пулемётный огонь достиг высшего напряжения — земля словно кипела вокруг. Немцы, видимо, решили убить и своего, лишь бы он не попал к нам в руки.

— Но знаете, как только немца за сапог ухватил и потащил назад, так и страх прошёл. Только всё боялся, как бы сапог у него с ноги не соскользнул. Да нет, к счастью, прочно обулся, подлец, по-пехотному, аккуратно. Ползу, а луна сияет. Ах, чтоб тебе пусто было! Когда в лесу в блиндаже сидишь, так луны не дождёшься. А тут — на тебе! Ну, хоть на две минуты закройся! Облачком или чем!

В тридцати метрах от наших траншей Ментюков почувствовал в правой руке тот самый толчок, которого ожидал. Рука онемела, потекла кровь.

— Но не бросать же, когда совсем немного осталось. Так одной левой и дотащил. Потом меня за этого «языка» очень благодарили в штабе. «Спасибо, говорят, Ментюков, — «язык» толковый»… Очень он всем понравился.

ЛАЗУТЧИК

Андрей Шаповалов — лучший наблюдатель и лазутчик в разведывательном взводе. Про него говорят: «От этого не скроешься. Комар на березу сядет, и то он увидит».

Уходя в наблюдение, он берёт с собой паёк на несколько дней. Проползёт ночью за передний край, выберет удобное место, отроет окопчик, забросает себя сверху сухим бурьяном. Сидит в этом окопчике двое, а то и трое суток, наблюдает за позициями врага. Результаты своих наблюдений заносит в журнал — неровные карандашные строки крестьянского письма.

Блеснёт ли вдруг что-то на солнце, поднимется ли стая птиц, промелькнёт ли, очертя голову, белка с дерева на дерево, — всё он заметит и, заметив, постарается понять, откуда блеск, почему поднялись птицы, почему встревожилась белка.

— Из птиц сороки мне очень помогают, говорит он. — Вот когда сорока на верхушку сядет, кричит, волнуется — значит идёт человек. А когда сядет на середку дерева, то хоть и кричит, и волнуется, — человека не жди, это собака идет или ещё какой другой зверь.

До войны он был кучером в сельсовете. Возил докторов, агрономов, сельсоветчиков, инструкторов из района. Ездил и ночью, и днём и в тьму, и в дождь.

— Бывало, ни зги не видать, дождь крутит, а я еду. Седок беспокоится: куда, мол, едешь. А меня хоть пять раз крути, я всё равно дорогу найду — по признакам: где на дереве больше листьев, где мох на камне. Ездишь, ездишь, — поневоле научишься на птиц, на деревья да на камень смотреть. А они тебе, если привыкнешь, всё и расскажут.

Шаповалов ещё и слухач. По неясным и смутным для неопытного человека звукам он умеет определять действия противника. Он читает эту книгу стуков, шорохов, мимолётных возгласов, приглушённых шумов мотора, как люди читают печатную книгу. Так и сидит он двое и трое суток, располагаясь ночью внизу, чтобы видеть наблюдаемые предметы на фоне неба. Смотрит, слушает и записывает своим кривым, непослушным почерком эти расшифрованные шорохи, отблески и стуки.

Если заметит что-нибудь важное, например, сосредоточение противника, то подаёт условный сигнал: криком птицы или движением бечевы, соединяющей его окопчик с передним краем. Если ничего существенного не произойдёт, то вернётся со своим дневником-журналом и вручит его командиру. Командир прочтёт там о трёх повозках с минами, преследовавших в 10 часов 30 минут выше развилки дорог, и о том, что в 15 часов замечена новая пулемётная точка над обрывом, выше кривой березы, и о трёх немцах, проползших в 17 часов 28 минут из боевого охранения назад к траншее.

Но Шаповалов не только наблюдатель и слухач, он ещё и лазутчик. По известным ему одному болотным тропам или через проходы, специально проделанные саперами, он по-пластунски проползает в расположение противника и ведёт наблюдение уже не издали, а совсем рядом с врагом, нередко в нескольких метрах от него. Иногда он углубляется; в расположение немцев на несколько километров, изучает расположение их штабов, пути подвоза боеприпасов, подхода войск. Тогда обычно он минирует дороги.

Недавно Шаповалов попал в переделку. Он пробрался в деревню, где помещался немецкий штаб. Сидел, замаскировавшись в яме, в пятнадцати метрах от штаба, фиксировал в своей знаменитой тетради расписание смены постов возле штаба, местожительство офицеров и т. д. На вторые сутки своего пребывания он заметил, что прибыло крупное подкрепление с танками, и решил: надо немедленно известить об этом своего командира. Дожидаться темноты было долго, и он тронулся в обратный путь тут же, среди ясного майского дня.

Полз он отлично — только наблюдатель такой же зоркости, как он сам, смог бы его заметить. Но возле околицы поторопился, привстал. Часовой увидел его и дал сигнал тревоги. Под пулями Шаповалов укрылся в ближний лесок. Дело было слишком серьезное — русский лазутчик в штабе, — и немцы сразу организовали облаву. Лес обложили со всех сторон, Шаповалов попал в ловушку.

Он укрылся так, как только он умел укрываться. Несколько раз немцы проходили рядом и не замечали его. Он думал, что к ночи немцы прекратят облаву. Не тут-то было! Едва он в темноте попытался тронуться в путь, как тут же напоролся на патруль.

Двое суток его ловили. Немцы обшаривали лес метр за метром и всё же не могли найти Шаповалова. Он часто менял своё место: то был он кучкой валежника, то прошлогодней листвой, то обвалившимся скатом земли возле ручья. Запас продуктов у него давно кончился. Он ничего не ел. Силы его стали слабеть.

Тогда он решил идти болотом: немцы не поставили там постов, потому что болотом нельзя было пройти.

Едва стемнело, он пополз. Ночь была светлая, лунная. Как только лазутчик достиг болота, так сразу увяз, едва выбрался.

— Выбрался и сижу. Что делать? Погиб, да и только! Гляжу на болото, а оно светится на луне, осока. Вдруг вижу — справа будто и не осока, а что-то позеленей — трава — у нас на севере она «ползунком» называется. Вспомнил я тут, что раз агронома возил, так он говорил, что, где «ползунок» на болоте, — там твёрдо. Ах ты, боже мой, думаю. Неужто правда? Неужели спасусь? И счастье меня взяло и озноб. Подтянулся я до этого «ползунка», руками упёрся — твёрдо!

Дальше ползу — твёрдо! Только она, окаянная эта трава, не прямиком идет, а мысками, островками. Что я тут претерпел — сказать невозможно. То вязну, руками хлопаю, то опять на «ползунок» выбираюсь. Отдохну, и опять в болото. На рассвете выбрался и, как был чумазый, к командиру. Так, верите, нет ли — меня не узнали: часовой стрелять хотел. «Сдурел, говорю, это я — Андрей Шаповалов». Не верит!

В общем — спасся.

Вот и всё, пожалуй, что можно сказать о лазутчике Шаповалове. Следует, впрочем, добавить, что ему 28 лет и что он пишет стихи в боевом листке взвода разведчиков.

Брянский фронт.

www.world-war.ru