Лицом к лицу

Николай Сидорович Хлопкин

Николай Сидорович Хлопкин родился 9 августа 1923 г., в с. Ильинка Петушинского района Московской области. Советский учёный в области ядерной энергетики, член-корреспондент АН СССР (1976), Герой Социалистического Труда (1977). По окончании Московского энергетического института (1950) работал в институте атомной энергии им. И. В. Курчатова. Н.С. Хлопкин является одним из основоположников использования ядерной энергии в морском флоте. Основные труды по теплофизике ядерных реакторов, биологической защите, радиационной безопасности и др. Ленинская премия (1960).

Рассказать о Великой Отечественной войне в короткой заметке не берусь, да и невозможно это сделать. Коснусь лишь тех дней и событий, в которых принимал участие. Речь пойдет о первом периоде войны — времени суровых испытаний, когда страна вела тяжелейшие оборонительные бои, и о периоде победоносных наступательных операций наших армий, закончившихся взятием Берлина и выходом на Эльбу.

Война застала меня за сдачей экзаменов первого курса Московского энергетического института. А первого июля 1941 года я уже ехал в составе комсомольского отряда МЭИ на Днепр, под Смоленск, рыть противотанковые эскарпы, строить деревоземляные огневые точки, ставить проволочные заграждения. В октябре 1941 года немцы прорвали нашу оборону на Вяземском направлении. Отряд уходил лесами, спасаясь от окружения, и с одним из последних эшелонов возвратился в Москву — в тяжелые октябрьские дни. Мы были потрясены беспощадной правдой войны, трудно совместимой с предвоенными понятиями.

Институт эвакуировался в г. Лениногорск Восточно-Казахстанской области. Здесь я был призван в армию в Тамбовское военно-пехотное училище, находящееся в Семипалатинске. Через шесть месяцев окончил его в звании лейтенанта и в августе 1942 года командиром пулеметного взвода был направлен на Воронежский фронт. В это время немцы рвались к Сталинграду, а наше командование, стремясь ослабить натиск врага, наносило в районе г. Воронежа имеющимися небольшими силами фланговые отвлекающие удары.

В конце августа вечером в мое распоряжение прибыл стрелковый взвод необстрелянных солдат из среднеазиатских республик. А уже рано утром надо было идти с ним в наступление, чтобы отбить у немцев пригороды Воронежа — Подклетное и Подгорное. Техники было мало — автоматов во взводе только два: у меня и у помкомвзвода, у остальных — винтовки. Наступало несколько батальонов при поддержке десятка танков. Эти танки находились на ничейной полосе. Они были подбиты в предыдущих боях и ночами, с соблюдением максимальных предосторожностей, отремонтированы нашими танкистами. После небольшой артиллерийской подготовки началось продвижение, взревели моторы оживших боевых машин. Но тотчас же заговорили неподавленные огневые точки немцев, и танки один за другим были вновь подбиты, а батальоны прижаты к земле шрапнелью. Это был единственный раз за всю войну, когда пришлось испытать действие шрапнели. Немецкая оборона оказалась крепкой, к обеду наше наступление полностью захлебнулось. Мы зацепились только за окраины Подгорного.

Через неделю полк занял оборону на правом берегу Дона. В конце сентября здесь была предпринята местная наступательная операция. И опять, ввиду недостаточных сил, она окончилась малым продвижением вперед и значительными потерями: немцы довольно близко подпустили нас к своим окопам, а затем ударили из всех видов оружия. Я был тяжело ранен.

В этих фланговых районах сталинградского клина враг создал довольно прочную оборону, и для ее прорыва требовалось и большое количество техники, и крупные воинские соединения. Наших же сил хватало только на то, чтобы не дать немцам снять отсюда части для усиления сталинградской группировки — тоже, конечно, важно, но давалось дорогой ценой. Грозными, хотя и озаренными победой под Москвой, были эти дни. Я не испытывал горечи отступления, которую пришлось пережить полтора месяца назад моему отцу — санинструктору, когда здесь останавливали немцев. В оборонительных боях он был убит в 12 километрах от того места, где я получил ранение. Об этом узнал позднее, находясь в госпитале. После войны отыскал его могилу. В этой братской могиле были похоронены 400 человек.

На излечении в госпиталях Тамбова, Соль-Илецка, Москвы находился 14 месяцев. В декабре 1943 года признан ограниченно годным к воинской службе и направлен в район легендарной Шепетовки, куда успел переместиться фронт. Командиром взвода не назначили, так как не удовлетворял одному из условий: не мог бегать, раненая нога плохо сгибалась. Назначили шестым помощником начальника штаба стрелкового полка — по шифровально-штабной службе. Из должностных обязанностей хорошо выполнял лишь одну — кодирование карт. По молодости лет сначала пытался ввести кодирование в телефонные разговоры с батальонами. Но скоро понял, что успеха здесь не будет. Где в бою, да еще в дождь или снег, командиру батальона пользоваться книжкой с кодами? Как писал А. Твардовский в «Василии Теркине»:

Ведь в бою — на то он бой —
Лишних слов не надо.
И вступают там в права
И бывают кстати,
Больше прочих те слова,
Что не для печати.

На новой должности несолидно быть в старом звании — повысили. Дали коня. Это было очень кстати — иногда марши в наступлении достигали 50-60 километров в сутки. Поскольку в седле до этого я никогда не бывал, то первую неделю после знакомства с конем ходил враскарячку, чем доставлял большое удовольствие всем моим друзьям. С этим конем я прошел оставшуюся часть войны. Поэтому, даже сейчас затрудняюсь определить, кто я был на фронте: пеший или конный. Без коня бы мне не выдержать марши во время наступления, достигавшие во время подхода к Берлину и 70 км в сутки.

Впервые в должности помощника начальника штаба принял участие в наступательных боях из района Шепетовки. Конотопско-Коростеньская ордена Богдана Хмельницкого 289 дивизия, в один из стрелковых полков (1035), которой я был направлен, в труднейших условиях продвинулась примерно на 300 километров и вышла в район Станислава (теперь Ивано-Франковск). В это время в районе Проскурова и Каменец-Подольского была окружена большая группа немецких войск. Они хорошо помнили Сталинград, поэтому, невзирая на потери, все силы бросили на прорыв окружения. Ударили и изнутри кольца, и извне. Наша дивизия оказалась на направлении их прорыва. Она отражала удары с запада новых частей, подошедших на помощь попавшим в окружение. Нашему, сильно потрепанному в предыдущих боях, полку пришлось отойти. Стояла ужасная распутица, подвоз горючего и боеприпасов был очень сложен. Тылы отстали. Иногда по немецкой пехоте стреляли из пушек бронебойными снарядами — других не было. Трудно было организовать и взаимодействие с другими частями — из-за этого один раз попали под огонь «катюш», и здесь мы поняли, почему немцы так их боятся. Кругом взрывы, всюду очаги голубого огня, горит и дымится земля и все, что на ней есть…

С большими потерями полку удалось прорваться к Днестру и там соединиться с другими частями. Нас вывели во второй эшелон для пополнения. Когда формировали подразделения, пришлось вести борьбу с украинскими националистами-бандеровцами. Они нападали на отдельных бойцов и офицеров.

Данные о расположении советских войск, их передвижениях довольно быстро передавались бандеровцами немцам. Наше командование решило использовать эти связи для обмана, введения противника в заблуждение. Мы стремились создать у немцев впечатление о подготовке наступления на нашем участке. И делали это очень искусно.

Удар же нанесли севернее в районе Тернополя на Львовском направлении. Наступление началось 14 июля. Через несколько дней в районе г. Броды была окружена большая группировка противника. Вслед за танковым прорывом мы стремились выйти на Вислу, обойдя Львов с севера и запада. Немцы, испугавшись окружения, без больших боев оставили город. Во Львове мы впервые увидели большое количество брошенных фаустпатронов — специального противотанкового оружия. Но не придали ему значения. Его конструкция не внушала доверия. Это была труба типа водопроводной диаметром около 50 миллиметров. Один конец ее — открытый, а в другом находилась мина кумулятивного действия, пороховой заряд располагался в середине трубы. При его воспламенении пороховые газы выталкивали мину, свободно выходя из заднего конца, чем исключалась отдача. Немцы фаустпатроны в бою не применяли, по-видимому, потому, что их прицельная дальность была невелика — 100-150 метров. Надо иметь большую отвагу, чтобы подпустить танк на такое расстояние. В ходе успешного наступления в направлении г. Сандомир на Висле выяснять возможности фаустпатрона времени не было. А надо бы…

Не встретив сильного сопротивления, полк продвинулся за Вислу километров на 20 и стал готовить оборонительные позиции. Здесь мы встретили крупные подразделения польских войск — «народовы силы збройны» — и попытались скоординировать с ними действия против немцев. Переговоры были непростыми, польское командование подчеркивало необходимость согласования своих шагов с эмигрантским правительством Миколайчика, находящегося в Лондоне. Ночью без всякого предупреждения поляки исчезли в неизвестном направлении. А утром немцы подтянули силы и начали ожесточенные бои, имея целью ликвидировать столь неприятный для них сандомирский плацдарм. В воздухе появились немецкие двухфюзеляжные корректировщики — рамы, как их называли. На наши окопы пошли танки — здесь впервые в больших количествах были введены в бой «королевские тигры», самоходные пушки — «фердинанды», немецкие шестиствольные реактивные установки — «ванюши», недостойные этого названия, выпускающие снаряды с противным визгом. Реактивные снаряды накрывали одновременно большие площади, имеющие иногда длину 300-500 метров. В этих условиях практически невозможно поддерживать проводную связь — непрерывно рвался кабель. Но немцы сбросить в Вислу нас уже не могли. Очень хорошо действовали против танков и пехоты наши штурмовики ИЛ-2 и «катюши». Здесь я был свидетелем противоборства реактивных установок: на каждый удар немецких «ванюш» мы отвечали не менее сильным ударом «катюш». Истощив свои силы, немцы через неделю перешли к обороне. Противник хорошо представлял важность этого плацдарма для дальнейшего продвижения наших — он был на берлинском направлении. Враг построил глубокоэшелонированную оборону. Авиаразведка каждый день приносила данные о новых немецких инженерных сооружениях — артиллерийских и минометных позициях, линиях окопов. Но нам ничего не оставалось делать, как готовиться против такой совершенной обороны. Противник знал, что наступать будем здесь, но не знал когда.

Тщательная подготовка началась еще осенью. В тылу, за Вислой, наши войска проводили учения с боевыми стрельбами. В начале зимы здесь было сосредоточено огромное количество техники для прорыва обороны немцев на широком фронте.

Наступление началось 12 января 1945 года — раньше намеченного срока, чтобы помочь союзным войскам, оказавшимся в тяжелом положении в Арденнах. К этому времени я уже стал первым помощником начальника штаба стрелкового полка по боевым операциям — ПНШ-1.

Перед прорывом была проведена разведка боем. Она началась сильной артиллерийской подготовкой по первой и второй линиям обороны. Штурмовые батальоны быстро захватили первую траншею и остановились. Подошли танки, но на прорыв они не пошли, а начали ходить в непросматриваемых противником районах вдоль переднего края обороны. Приняв бой штурмовых батальонов, шум моторов танков и лязг их гусениц за начало наступления, немцы вышли из укрытий на огневые позиции, стали подтягивать резервы, которые и без того находились довольно близко к передовой.

В это время была произведена вторая, еще более мощная артиллерийская подготовка по всей глубине обороны. Близкое нахождение немецких резервов дорого обошлось им. Наша артиллерия поработала на славу. И хотя авиационная поддержка была затруднена пасмурной погодой, нам удалось в первый день продвинуться примерно на 15 километров. В прорыв тотчас же были введены крупные танковые соединения, которые, обходя узлы сопротивления, стали расчленять оборону противника, сея ужас и панику в его тылах.

Удар был настолько силен, что немцы не могли удержаться даже в старой своей пограничной полосе, тщательно и длительно подготавливаемой для обороны. Скорость продвижения советских войск была велика. Наступил долгожданный день: в конце января мы вошли в логово зверя — на территорию Германии. Теперь немцы на своей шкуре испытали, что несет с собой война. Разрозненные колонны врага спешно отходили на вторую, сильно укрепленную линию обороны вдоль р. Одер. Гитлером был издан приказ об эвакуации всего населения из восточной части Германии, так что здесь в большинстве случаев мы вступали в пустые поселки и города.

Связь и управление немецкими войсками были потеряны: немцы принимали судорожные меры для их восстановления. Однажды лунной ночью над колонной полка появился самолет. Чей — неизвестно. Но он явно обнаружил нас и начал снижаться. Связь с авиацией была возложена на меня. Немного поколебавшись, я дал серию ракет немецкого производства, соответствующую нашему сигналу: «Здесь свои войска». Самолет развернулся и сел на поле рядом с колонной. К нему срочно направился взвод автоматчиков. Немецкий самолет осуществлял связь. Его экипаж был захвачен в плен. Карты с последними данными о движении и расположении войск противника облегчили командованию и войскам последующие боевые действия. А мне за один удачный выстрел из ракетницы дали орден Красной Звезды.

Немцам не удалось удержаться и на Одере, хотя оборонительная полоса была очень мощной. Нам повезло: участок обороны держали фольксштурмовцы, прошедшие минимальную подготовку и не имевшие опыта боевых действий. Они не выдержали удара артиллерии. Одер был форсирован западнее Бреслау. На подступах мы впервые увидели боевое применение фаустпатронов. Против танков они оказались очень эффективными. В населенном пункте у нас на глазах ударами фаустпатронов из подвалов зданий немцы вывели из строя пять танков, пробив броню.

В начале февраля мы вышли на берег Нейсе и заняли оборону на территории огромного порохового завода. Здесь находилось и стрельбище, на котором весь личный состав, от рядового до командира полка включительно, провел стрельбы из фаустпатрона, выполнив зачетные упражнения. С этих пор мы приняли его «на вооружение», в своем обозе имели большой запас, который пригодился под Берлином.

Завершающее наступление на запад началось 16 апреля 1945 года. Тринадцатая армия, куда входил наш полк, наступала южнее Берлина. Прорвав оборону на Нейсе, войска подошли к г. Шпремберг, форсировав р. Шпрее. Это было время, когда союзники, пользуясь тем, что немцы стали оказывать им лишь небольшое сопротивление, развернули «скачки» к Берлину, пытаясь войти в него раньше советских войск.

В связи с задержкой наступления 1-го Белорусского фронта на Зееловских высотах и успешным развитием наступления на юге 1-го Украинского фронта последний был также перенацелен на Берлин. Поэтому после форсирования Шпрее перед нами была поставлена задача наступления на Берлин. Вели бои в этом направлении в очень трудных условиях. От действий артиллерии кругом горели леса. До Берлина мы не дошли 30 километров, поступил приказ подготовить оборону в районе городов Луккенвальде и Йютерборг с фронтом, обращенным на восток. Здесь ожидался прорыв большой группы немцев, окруженных севернее Котбусса, на соединение с армией Венка, пытавшейся идти на выручку Берлина с Запада. Воспользоваться этими оборонительными линиями нам не удалось.

Потрепанная группировка, но еще представлявшая значительную силу вследствие большой численности, пошла севернее, в направлении пригородов Берлина. В районе Котбусских лесов было окружено 13 немецких дивизий, их не стали ликвидировать. Наши войска их окружившие, были брошены на штурм Берлина, оставив вражеские войска практически без присмотра. Сидели они две недели в ожидании нашего наступления. Однако это лишь деморализовало немцев — по их последующим показаниям, игнорирование столь внушительной группировки в тылу свидетельствовало о больших наших силах на берлинском направлении и уверенности в успехе нашего командования. Нам пришлось сняться с занимаемых позиций, выступить наперерез немцам. В ночь на 1 Мая наша дивизия пошла на северо-восток, а рано утром завязала встречный бой. Немцы наваливались со всех сторон, но сокрушить нас не могли. Им не хватало техники, а самое главное — моральный дух был подорван, отсутствовал настоящий наступательный порыв. Несмотря на огромные потери, они вновь и вновь шли на наши позиции. Прорваться на запад удалось лишь немногим, к Берлину — никому. Немцы заплатили огромными жертвами за эту безумную попытку. В 13 часов бой фактически прекратился. Враг начал сдаваться, сначала отдельными группами, затем целыми подразделениями. Это был мой последний бой. В Берлине я оказался, когда город был уже освобожден, расписался на рейхстаге. По этой подписи, увиденной одним из моих сокурсников по теплоэнергетическому факультету МЭИ, в институте узнали, что я еще жив.

Затем нас направили на Запад. Эльбу мы форсировали без боев благодаря царившей в то время сумятице и вышли к р. Мульде (30 км западнее р. Эльбы) на разграничительную с американцами линию. Здесь, в Виттенберге, я встретил День Победы в звании капитана и должности первого помощника начальника штаба стрелкового полка. Но воевать мы продолжали.

Немцы попытались организовать партизанскую войну, в. которой подвела их пунктуальность. Все командиры — отделений, взводов, рот имели отличительные знаки — повязки на шее, значки, так что их легко было отличить от мирных немцев. Они имели при себе карты, где были обозначены их опорные пункты и склады с оружием. По этим картам оружие легко было найти. В 2 недели с партизанским движением было покончено.

В середине июня открылись раны. В это время наш полк отводился на Родину, и я вместе с ним возвратился в Ковель, оттуда — в Киев, а долечивался в Москве.

За участие в боях в районе Одера меня наградили орденом Отечественной войны II степени, а за бои под Берлином — второй Красной Звездой. Высоко ценю эти награды, но главной наградой считаю то, что остался жив, пройдя столько километров по дорогам войны.

Источник: «Советский физик» №17 (716), стр.3-4, 1980 г.