Летний "отдых" 1941 года

Летний «отдых» 1941 года

В июне 1941 года родители, мои прабабушка Глафира Лазаревна и прадедушка Алексей Васильевич, отправили юную Зиночку после окончания третьего класса на летний отдых из Ленинграда в деревню Кривуху (Прим. Дновский район, Псковская область) к бабушке Нюре, Анне Васильевне, моей прапрабабушке.

Как говорит моя бабушка:

“Название Кривуха деревня получила из-за того, что линия домов идет сначала вдоль речки, потом «криво» поворачивает – «перепрыгивает» через речку — и продолжается дальше опять вдоль реки, но уже по другому берегу”.

Глафира Лазаревна привезла Зину в деревню, пожила там вместе с ней недельку, и тут передали сообщение о начале войны. Вскоре они получили письмо с известием, что Алексей Васильев, муж бабушки Глаши, уходит на войну.

Глафира Лазаревна уехала в Ленинград, чтобы попрощаться с мужем; а через неделю въезд в Ленинград был запрещен. Так Зиночка на всю войну осталась без родителей в деревне.

Зининой бабушке, бабушке Нюре, было тогда 76 лет.

Бабушка вспоминает:

“Через нашу деревню шли отступающие русские солдаты сначала строем, а потом уже отдельными разрозненными группами. Наш дом стоял на большаке. (Прим. так называли в деревне главную дорогу.) По большаку уходили русские. Мы с бабушкой Нюрой стояли около дома и смотрели, как каждый день мимо проходят солдаты. Люди, стоявшие вдоль дороги, что-то спрашивали у солдат, и те отвечали односложно, невесело.

И однажды я услышала:

— Сыночки! Уходите? На кого нас бросаете?!

— Эх, мама, ждите завтра «гостей»!”

Первые немцы…

Действительно, назавтра все в первый раз увидели немцев. Они тоже пришли по большаку. “С этого дня началась другая жизнь. С раннего утра побежали рыть окопы за деревней у ржаного поля – так сказал всем сделать староста деревни. Но бабушка Нюра была старенькая, и у неё не получилось выкопать окоп, а только маленькую ямку. Я ничем особо помочь не могла.

Ночью сильно стрекотали мотоциклы – это передовые части немцев проехали через деревню и ушли дальше.

Наутро мы с бабушкой Нюрой попросились в окоп к соседу, у которого была большая семья – пятнадцать человек, и его землянка была давно заготовлена – даже была покрыта сверху двумя рядами бревен. Сосед и народившегося накануне теленка взял с собой. Сосед пустил нас, но места хватило только около двери – в землянке уже сидела вся соседская семья; сам хозяин землянки тоже сел у двери. Где-то далеко были слышны взрывы. Это фашистские самолеты бомбили станцию Дно. (Прим. Станция Дно была важным перекрёстком железных дорог на Северо-Западе между Псковом и Ленинградом.)

И только одиночные выстрелы доносились из центра деревни ”.

“Вдруг в дверь землянки забарабанили. Сосед отбросил щеколду и открыл дверь — все увидели красноармейца в гимнастерке и без ремня. Молодой парень попросился в землянку.

— Сынок, — сказал хозяин землянки, – если тебя здесь найдут, нас убьют всех! Беги через поле в лес! Парень еще раз попросил, но сосед очень строго сказал ему, чтобы тот зря время не терял. Парень побежал в поле. Там рожь. Рожь не высокая, только начала всходить. Ползком до леса — может фашисты не заметят. Вдруг все услышали немецкую речь, и в щель двери бабушка Нюра увидела подходивших немцев. Фашисты вывели всех из землянки, проверили, не прячутся ли там красноармейцы. Один из немцев полез на стоявшую неподалеку березу и в бинокль стал осматривать окрестности – посмотрел и в сторону поля. Тут бабушка Нюра подошла к березе и стала дергать немца сначала за сапог, а потом и за штанину, и, показывая на флягу, висевшую у немца на поясе, сказала ему: «Комрад… Шнапс!» (Прим. Comrade – друг, товарищ; Schnapps – немецкая водка. Эти слова бабушка Аня (бабушка моей бабушки) запомнила еще с Первой мировой войны, она была тогда сестрой милосердия и даже лечила раненого немца.)

Фашист слез с дерева и стал что-то быстро говорить старенькой бабушке Нюре, а она только и вставляла время от времени: «Шнапс! Шнапс!» — и показывала на фляжку. Немец громко захохотал и взялся за фляжку. Отстегнув ее от ремня, он отвинтил крышечку, достал складной стаканчик и, налив из фляжки в стаканчик водки, протянул бабушке Нюре, при этом похлопав бабушку по плечу. Бабушка пригубила чуть-чуть, да очень медленно, и посмотрела на немца, потом еще пригубила и опять хитро посмотрела, потом еще – только окунала губы в «шнапс» — тянула время! — чтобы фашист больше не полез на дерево и не смотрел в бинокль на ржаное поле, по которому многие наши солдаты, может быть, еще ползли к спасительному лесу”.

Как бабушка говорит, они «были под немцем» — а значит, вблизи от смерти. Каждый день. Моя бабушка в своей деревне была, как на фронте, всю войну.

Страх

Немцы в русской деревне

“Немцы проходили по всем деревням и забирали маленьких детей. Забирали, чтобы отправить их в Германию для взятия крови для своих раненных солдат. А больных часто сразу на месте убивали. Когда у детей забирали кровь, её брали столько, что ребенок падал в обморок и умирал. Так вот, бабушка Нюра узнала от своей подружки о том, что идут немцы, соседка бежала и кричала: «Нюрка, Нюрка — немцы идут! Прячь Зиночку!» Тогда бабушка Нюра сказала мне, чтобы я залезла на сеновал в сарае, а бабушка прикроет меня сеном. Я спряталась в сено. Когда пришли немцы, они стали спрашивать: «Kinder, kinder!» (Прим. Kinder – ребенок (нем.)) Бабушка разводила руками, отвечала, что у неё нет детей.

Тогда немцы стали всё обыскивать. Они не верили русским женщинам. Полезли на сеновал и стали ружейными штыками тыкать в сено. У бабушки Нюры замерло сердце. Они потыкали, потыкали и ушли. Но бабушка ещё долго не разрешала мне вставать, она боялась, что немцы вернутся, и говорила: «Лежи Зиночка, ещё чуть-чуть!» В деревне забрали пятерых таких несчастных детей! Их не смогли или не успели спрятать”.

Когда я слушала бабушкин рассказ, у меня пересыхало в горле. Периодически у меня появлялись слезы на глазах. Если только представить, сколько таких детей забрали из русских деревень в Германию!

“У бабушки Нюры была старинная и очень просторная изба. И по этой причине немцы выбрали наш дом для проживания. Вели себя как хозяева: пили, ели, спали. Никто у хозяев не спрашивал разрешения на заселение и проживание.

Но вот однажды немцы все уехали. И ночью пришли партизаны и выбрали бабушкину избу, как самую большую, чтобы провести собрание, а хозяйку, бабушку Нюру, попросили «собрать по деревне что-нибудь поесть для партизан в лесу». И я ходила еще с одной жительницей деревни по домам и собирала что кто может дать для партизан: яйца, крупу. Собирали в корзины и приносили в дом. Делать-то так я делала, но страх был постоянно, что внезапно вернутся немцы, и тогда нас всех расстреляют”.

Летчики и предатель

Рядом с Кривухой было ещё несколько деревень — Коляница, Погост. В деревне Погост были церковь и кладбище. Еще деревня Карпово, которая находилось в 2 км от Кривухи. В Карпово жила бабушкина тётя с тремя детьми, которые так же, как и Зина, приехали летом на дачу, а обратно въезд был заблокирован, и они на всю войну остались у тети. Зина к ним очень часто ходила.

“У тёти в Карпово была изба и баня. Однажды тетя пошла топить баню. А баня на отшибе. Зашла в баню и увидела двух наших лётчиков, которые пришли ночью. Те сказали, чтобы она не пугалась. Их самолет подбили немцы, и они приземлились в лес на парашютах, а ночью пришли в баню. Летчики попросили, чтобы им дали простую одежду, и тогда они смогут уйти отсюда. Тётя договорилась с летчиками, что они сами придут в дом ее мужа за одеждой. Те так и сделали. Переоделись, поблагодарили и ушли. А парень восемнадцати лет, Лапаев, — вредный, предатель — видел уходивших летчиков — тут же сел на лошадь, доехал до ближайшей деревни, где стояли немцы, и рассказал им все. Фашисты приехали в этот дом, и нашли там ещё не убранную одежду лётчиков. Немцы подарили Лапаеву губную гармошку, которая в то время была почти у каждого немца, и меховую одежду лётчиков, потом пошли по лесу, строча из пулеметов и автоматов. Закончив стрелять, стали искать убитых; жителей деревни пригнали туда же. Немцы нашли одного убитого летчика и другого, сидящего рядом с телом погибшего. Кто-то из жителей деревни из толпы спросил у парня, почему он не сбежал, а тот ответил: «Моего друга убили, и я не мог от него уйти!». Немцы приказали летчику копать яму, а потом заставили встать прямо на краю ямы с поднятыми вверх руками. Немецкий офицер сначала выстрелил в одну руку, потом в другую, в одно плечо, потом – в другое, и так до тех пор, пока летчик не упал в яму. Вся деревня наблюдала за этим, но никто не мог закричать или заплакать, потому что немцы бы сразу убили. Лапаев все это время играл на губной гармошке.

Партизаны же после этого ночью пришли за Лапаевым, вывели его за деревню и сказали: «Ты знаешь, за что мы тебя расстреляем!». Мать Лапаева умоляла, чтобы сына не расстреливали, но не помогло – предателя расстреляли.

Лётчиков же наутро хоронили всей деревней”.

Добрый немец

Однако были не только «плохие» немцы. Были и другие…

“Однажды бабушка Нюра ушла в соседнюю деревню картошку копать издолу. (Прим. Издол – вид работы на земле, при котором плата за работу уплачивается долей урожая. Статья “Издольщина”). В дом постучали, и я открыла. За дверями стоял немец. На ломаном русском языке он спросил:

— Гди-е мама?
Я ответила, что у меня мама живет в Ленинграде, а тут я живу с бабушкой. Немец тогда спросил:
— Где бабу-ушка?
— Бабушка сейчас в соседней деревне.
— Я буду у вас жить, — сказал немец.
Начал располагаться. Достает мешочек с печеньем, набрал полные горсти и подает мне. Я подставила свои ручки. А печенье не помещается, и тут я догадалась (маленькая еще была): подставила подол платья.

Вскоре пришла бабушка — руки в земле, а немец – он оказался врачом — протягивает ей руку здороваться. Попросился у них жить. Бабушка освободила ему кровать. Во время своего постоя этот немец лечил жителей деревни. Жители в благодарность приносили ему, кто курицу, кто яйца. И он просил бабушку Нюру готовить пищу и всегда делился этой едой с бабушкой Нюрой и мной. А у немца был с собой раскладной забавный столик. Вечерами мы вместе пили чай. За чаем он рассказывал что-то про себя и расспрашивал бабушку о ее жизни. Ещё у него был патефон и пластинки. Он это взял, как «трофей из СССР». На пластинке была песня:

«До свиданья скажет,
А на сердце камень ляжет…»

А немец пел:

«До свиданья, до свиданья,
До свидания, пожалУста…»

Я очень часто смеялась над этим, а немец ничего плохого мне не делал, не сердился за смех — понимал, что я ребенок. Иногда он мне приносил шоколадку.

Из полевой кухни немцу-врачу полагался паек, но он его всегда отдавал мне. Паёк был большой: и первое, и второе, и третье. Жил немецкий врач у нас так недели две. Потом ему прислали повестку о том, что его отправляют на фронт в передовые части. Когда он уходил, к бабушке на постой определили двенадцать немцев, а в это время я заболела — врач дал мне лекарство. А, уходя, сказал немцам, которые оставались: «Берегите Зину!»”

Немец очень полюбил Зину за то время, пока проживал у них. Перед уходом он сказал, что когда закончится война, он вернётся и заберёт Зину в Германию, потому что её мама «наверняка умрёт в блокаду, а папу убьют на фронте», и она «будет его дочкой». Он не вернулся. А мама не умерла в блокаду.

“Новые постояльцы пришли, и у них были сани, в которых лежали мешки с овсом для лошадей. Вечером, когда немцы пошли спать, я взяла парусиновое ведро и пошла к мешкам и распорола мешок с овсом. А оттуда, как посыпется и льется, и льется овес, как вода. У меня уже полное ведро, а овес все сыпется. Я перетаскала в сундук почти весь мешок, а потом немного набросала на дорогу. Я очень боялась, что немцы заметят пропажу овса, ведь немцы очень жестоко наказывали за воровство. Немцы обнаружили нехватку, но, видимо, подумали, что разорвался мешок, и овес высыпался по дороге. Я была очень рада такому завершению дела. Потом бабушка Нюра из этого овса всякую еду делала: и хлеб, и лепешки, и кашу“.

У немцев была большая санчасть, а у Зины на пояснице образовался нарыв – фурункул, (Прим. гнойное воспаление волосяного мешочка и связанной с ним сальной железы. Вызывается обычно стафилококком. Несколько фурункулов сливаясь, образуют карбункул) она даже не могла ходить, передвигалась только согнувшись. Ей никто не мог помочь из деревни, и тогда она пошла в санчасть немцев. Когда она пришла в санчасть, ей сразу помогли, сделали необходимые процедуры, и сказали, чтобы она пришла еще раз для осмотра врачом. Через несколько дней Зина была здорова.

“Однажды, когда бабушка Нюра и я прятались в землянке от бомбежки, все, кто был рядом, услышали по свисту, что снаряд летит прямо в землянку и сейчас их всех накроет. Но, к счастью, снаряд попал прямо в стоящую рядом с землянкой берёзу (ту самую, на которую забирался немец с биноклем) и взорвался. Все остались живы, но взрывной волной меня контузило, да так, что я потеряла сознание. Бабушка Нюра привела меня в чувство, водя мне по губам кусочком сахара, смоченного водой. Когда я открыла глаза, бабушка Нюра сразу вывела меня на улицу. Потом бабушка Нюра сказала мне, чтобы я походила. Я и пошла, и пошла, и ушла, и забрела очень далеко. Я видела трупы, обгоревшие машины, я видела водителя, который так и сгорел заживо, держась за руль… Поздно вечером, найдя меня, бабушка Нюра сказала мне: «Зинушка, я тебя обыскалась!». Я же ей ответила: «А я часы ищу!»”

Как говорит моя бабушка, она тогда ничего не понимала, как будто сошла с ума от увиденного.

Воры

Бабушка Зина рассказывает, как единственный мальчишка в их деревне Кривуха «подбил» трех подружек (и в том числе Зину) слазать на немецкий вещевой склад за лыжами. Склад располагался у железной дороги. Была зима. Подросткам очень нравились немецкие лыжи. Лыжи были подбиты оленьим мехом, и потому не было «отдачи». И еще «лыжи были очень красивые»! Лыжи немцы хранили на складе.

И вот четверка «воров»: один мальчик и три девочки полезли через щель между досками в стене внутрь склада. Лыжи там аккуратно были сложены на стеллажах. Ребята взяли по паре лыж и отнесли их в кусты за насыпью железной дороги. Но на складе были еще и маленькие саночки тоже с полозьями подбитыми мехом. Детям очень захотелось и саночки. «Легкость» добычи и безнаказанность помутила их рассудок и ребята полезли обратно на склад «за саночками». А там и лыж еще прихватили: «На саночках-то все увезем!». И вот, когда подростки уже перебирались через железнодорожное полотно, они и услышали эти страшные слова: “Halt! Hende hoch!”. (Прим. Стой! Руки вверх! – (нем.))

Ребятам не то что стало страшно – просто душа в пятки ушла!

Они же знали, что воровать нельзя! Но у немцев-то можно! И даже нужно!

И вот, стоя между рельсами, расставив ноги, немецкий солдат направил на них карабин.

Все! Страх пронизал насквозь!

И тут ребята заголосили: «Дяденька, отпусти! Отпусти дяденька!». Заплакали. И немец их отпустил. Но предварительно заставил лыжи и саночки отнести к двери склада. Сам отомкнул замок, открыл дверь и занес лыжи и саночки внутрь.

Такие «лыжики»! Такие «чудесные саночки»!

Ребята отходили от склада и все боялись, что немец «стрельнет» им в спины.

Не стрельнул.

На лыжах так и не покатались, т.к. мальчишка забрал все лыжи себе. Те самые, что были спрятаны в кустах за железнодорожной насыпью. Но и ему не пошло воровство впрок. Здоровый парень-хулиган из соседней деревни отобрал у него все «лыжики», да еще и физиономию разбил кривухскому мальчишке, чтоб отдал «без разговоров».

Бабка

Однажды в деревню Кривуха пришли двое партизан и поселились в одном из пустующих домов, как будто они местные жители. Через несколько дней, ночью в 4 часа, поляки (Прим. Польские войска в 1941 г. воевали на стороне фашистов против СССР) собрали всех жителей деревни на перекрёстке дорог и сказали: «Рядом с деревней взорвали железную дорогу! Партизаны у вас?» Все, естественно, сказали, что «нет, никаких неизвестных людей в деревне нету». Поляки уже стали уходить, как вдруг одна бабка сказала: «Тут есть чужие!». Тогда фашисты спросили: «Кто? Выходи!» Партизанам пришлось выйти, иначе бы казнили всех. Партизан расстреляли. А эту бабку все стали ненавидеть.

Страшные будни войны

Также бабушка видела, как через деревню Кривуху фашисты гнали колонны наших пленных солдат. “Колонны были очень длинные — тянулись от начала деревни Карпово, через всю Кривуху и дальше — и это было больше двух километров. Бабушка Нюра отламывала половину хлеба и говорила мне: «Если увидишь отца, кинь ему хлеб». Тех пленных, которые не выдерживали и падали, немцы закалывали штыками. После прохождения таких колонн местные жители всей деревней хоронили убитых, но даже не могли узнать ни имени, ни фамилии, ведь у пленных не было документов. Вот и есть сейчас могилы неизвестному солдату! А в каждой могиле лежит множество солдат…

Однажды под конец войны в деревню пришли семь разведчиков и привели 20 пленных немцев. Одна из деревенских баб сказала: «Дайте мне штык, и я заколю их всех!». Но разведчики не разрешили. Такие страшные события случились на глазах у десятилетней девочки!

 Рассказ Зинаиды Алексеевны Нечаевой,
записан внучкой Ольгой Вадужевой 23.01.2005.