Катя Кравцова

В то время, когда началась Сталинградская битва, Кате исполнилось двадцать лет. Как всякой девушке в ее годы, ей постоянно нравился кто-нибудь из мужчин. Просто чувствовала она такую необходимость – выбрать из всех одного, наделить многими достоинствами, часто даже не присущими ему, и молча, незаметно для других, восхищаться им. Одно время ей нравился лихой разведчик Коля Прохоров со шрамом через всю щеку, сорвиголова, достававший “языков” из вражеского тыла. Когда Колю перебросили на другой участок фронта, предметом ее восхищения стал командир минометного взвода Медведев, широкоплечий сибиряк, сдержанный и мужественный. Потом Катиным кумиром был комиссар полка Горяев, человек высокой культуры, энергичный и гуманный, не щадивший себя на войне. Люди эти не просто нравились Кате, наблюдая за ними, она училась у них воевать и как бы примеряла к ним свою жизнь.

И вдруг Катя влюбилась. Чувство это совсем не походило на прежние ее влюбленности. Командира батальона, которому подчинялась Катя, перевели работать в штаб полка, а на его место прибыл новый – капитан Савельев.

Савельеву было за тридцать. Среднего роста, ладный и красивый, с пронзительным взглядом светлых глаз и неторопливыми движениями, он казался Кате богом, сошедшим на землю. Держал он себя просто и уверенно. Быстро вник в боевую обстановку, изучил подчиненных и нашел с ними контакт, словно знал каждого давным-давно.

Красивого командира батальона сразу заметили девушки. Связистки, машинистки из штаба прибегали смотреть на него, делая вид, что у них какие-то дела к Кате. Наблюдательная Катя отметила про себя, что к некоторым из них и Савельев относится не без интереса.
Новый командир батальона оказался удачливым, в боях ему сопутствовал успех. Однако боевые успехи приходили к нему не сами: он упрямо добивался цели, увлекая других, вселяя в них уверенность в победе. Его удивительная смелость и отвага совершенно покорили Катю.

К тому, что стрелковой ротой в его батальоне командует девушка, Савельев отнесся без удивления, словно дело это самое обычное. Правда, изредка незаметно следил за Катей, стараясь, видно, убедиться, что она справляется со своей задачей. У Кати же при виде Савельева трепетало сердце, под его пристальным взглядом она краснела и, как ей казалось, глупела, в душе презирая себя за это. Всеми силами старалась она скрыть свое чувство к нему под напускным равнодушием, но обмануть Савельева было невозможно: в сердечных делах он был достаточно опытен. Понимая Катю, он при случае нарочно рисовался перед ней, оказывал знаки внимания, но Катя догадывалась, что Савельев просто забавляется, и от этого ей становилось грустно.

В самый разгар боев, когда началось окружение фашистской группировки в районе Сталинграда, Катя была опять ранена и на этот раз надолго вышла из строя – осколок застрял в бедре.

После госпиталя, где ей сделали операцию, Катя получила двухнедельный отпуск, побывала дома и возвратилась в свой полк. Ее намеревались послать на другой фронт, но ей хотелось только в прежнюю часть, где ее знали, где остались ее рота, Савельев.
К этому времени Савельева повысили в должности: он стал командовать полком. Об этом Катя узнала, явившись в штаб, чтобы доложить о прибытии.

— Опять к нам? Добро! – приветствовал он Катю, внимательно разглядывая ее. – Похудела, бледненькая, но тебе идет!

— Поздравляю вас с повышением, товарищ майор…

— Да чего там!.. Ответственности больше, — отмахнулся он.

Но Катя почувствовала: Савельев доволен, причем доволен не из тщеславия, а потому что ему это по плечу.

— А ты вовремя: скоро в наступление, — продолжал он, постукивая пальцами по простому крестьянскому столу, за которым сидел. – Возьмешь вторую роту в бывшем моем батальоне, там сейчас старший лейтенант Синицкий. И дисциплину подтяни, а то случаи разные… Тебя послушаются, ты – девка с характером.

— А моя рота?

Савельев не спеша закурил, снял с губы прилипший табак.

— Там почти все новые, — сказал уклончиво, и Катя поняла, что пока она отсутствовала, были немалые потери.

— Ясно. Разрешите идти?

— Вот что, — встрепенулся Савельев, — ты отдохни с дороги, а вечером зайди ко мне. Артисты у нас московские, концерт дадут сегодня. После концерта у меня соберемся, закусим немножко.

— Артисты! – обрадовалась Катя. – Значит, я с корабля на бал!

Молча улыбнувшись, он прищурил глаза, тепло посмотрел на Катю. От этого взгляда она вдруг залилась густой краской и, смутившись, поспешила выйти, досадуя на себя: чего краснеть? Подумаешь, глянул ласково!..

Побывав в роте, поговорив с друзьями, которые сообщили ей новости, Катя умылась, причесала короткие рыжевато-золотистые волосы и отправилась на концерт. Апрельское солнце опускалось к горизонту, было тепло, и артисты выступали на открытой площадке.
После концерта артисты ушли переодеваться. Савельев, проходя мимо Кати, еще раз пригласил ее:

— Я буду у себя через десять минут. Избу мою знаешь?

Катя кивнула. Четверть часа спустя она подошла к беленькой хатке. У крыльца стоял часовой, пожилой солдат, который проводил Катю уныло-безразличным взглядом.

Постучав, она услышала голос Савельева и вошла в комнату. Посредине стоял стол, накрытый для ужина. Савельев был один.

— Ну, теперь рассказывай, где была, что там творится, — приветливо сказал он. – С начала войны не приходилось бывать в тылу… Мать в письмах пишет – все хорошо, не хочет расстраивать меня.

Катя знала, что у Савельева семьи не было. Только мать и брат, который воевал под Ленинградом. Но сейчас она думала не об этом; ее удивило, что Савельев как будто никого не ждал, кроме нее.

— А где артисты, товарищ майор?

— Ты садись, садись. Отметим твое возвращение, — не ответив на вопрос, предложил он.

Поглядывая на Катю, будто изучая ее, он налил в стаканы водки.
— За тебя!

Катя выпила, закусила соленым огурчиком. Савельев снова налил.

— Да, тут без тебя разное было… Новых много, пришлось срочно пополнять. Зинченко помнишь? Миной его… Хороший был командир. Любил я его очень. Ну, давай!

Он поднял стакан, ожидая, что и Катя сделает то же. Взглянул на нее своим властно притягивающим взглядом, от которого у Кати закружилась голова. Она забеспокоилась, заподозрив что-то неладное. Уткнулась взглядом в стакан, к которому не притронулась.

— Что ж никто не приходит? Где они все?

Савельев медленно поднялся, спокойно подошел к двери, повернул ключ в замке, спрятал в карман.

— В хате через улицу пируют. Да ну их! Успеется…

Катя вскочила. Кровь бросилась ей в голову – чего он от нее хочет? Неужели… Но не успела она подумать, как Савельев быстрым движением обхватил ее сзади обеими руками, и она ощутила на шее горячее его дыхание.

— Пусти! – вырываясь, в бешенстве крикнула она. – Говорю, пусти!

— Дурочка, ты же мне нравишься… Ну чего ты, Катюша?..

Он еще крепче прижал ее к себе, но Катя, сумев как-то извернуться, схватила его рукой за горло. Волна гнева поднялась в ней.

— Задушу, гад!.. Хочешь обманом?.. Отпусти!..

— Ну, черт девка…

Он легко отвел Катину руку, но сразу разжал объятия. Катя высвободилась. Яростно напустилась на него, не выбирая слов:

— Как ты смеешь?! Я тебе не девка какая-нибудь! Я – командир… А ты…

Распалясь, она честила Савельева всеми известными ей ругательствами, ничуть не стесняясь, готовая убить его на месте, если только он попробует дотронуться до нее.

— Дуреха, — произнес он спокойно и сел, подперев голову рукой.

— Ключ! Давай сюда ключ! – потребовала Катя.

Он усмехнулся, сощурив красивые глаза:

— Ну нет… Ты успокойся, я же серьезно: ты мне нравилась еще раньше. Ну давай с тобой поженимся, согласна? Катюша…

— Ключ давай, говорю!

Тогда он поднялся и, смеясь, снова обхватил Катю, пытаясь поцеловать. Не в силах противодействовать, она выхватила из кобуры пистолет и сгоряча с силой ударила Савельева по голове. Удар пришелся по лбу, лицо его залила кровь.

— Ты чего, глупая…

Прикоснувшись рукой к рассеченному лбу, он удивленно посмотрел на окровавленную ладонь, потом на Катю, достал из кармана платок, ключ. Струйка алой крови потекла по лицу.

— На, бери, — бросил он ключ на стол.

Тяжело дыша, красная от стыда и гнева, Катя схватила ключ, открыла дверь и, не оглянувшись, вышла. Сейчас ей было безразлично – пусть он там хоть умрет… И наплевать, что ей за это будет!

В коридоре остановилась, перевела дыхание, застегнула кобуру, поправила гимнастерку, пилотку.

Часовой на крыльце смотрел на нее исподлобья. Конечно же, он все слышал. Катя хотела быстро пройти мимо, но он вдруг качнул головой, по-отечески сказал:

— Крепко ты его, дочка, отчитала… Это ты первая, которая так… Он, конечно, командир стоящий, а только насчет баб…

На следующий день Савельев ходил молчаливый, с перебинтованной головой. Катя окончательно приняла роту и ждала, что будет дальше. Вечером он разыскал Катю и, глядя куда-то мимо нее, в поле, сказал:

— Ты не обижайся. Я хочу извиниться перед тобой… — И, подумав, добавил: — А в общем зря…

И ушел, озадачив Катю: что же именно зря? Но чувство гнева и обиды улеглось, осталось только некоторое стеснение в груди, будто не хватало воздуха, чтобы свободно вздохнуть. С удивлением она обнаружила, что по-прежнему любит Савельева.
Через неделю фронт перешел в наступление. Полк Савельева находился на участке, где совершался прорыв вражеской обороны, и понес самый ощутимый урон. В первом же бою Савельев был смертельно ранен. Прожил он всего полчаса.

Когда Катя после боя подошла к носилкам, Савельев был еще жив. Он с трудом поднял отяжелевшие веки, и она увидела, как поблекли, выцвели его ярко-синие глаза. На лбу, над самой переносицей, неровной линией свежий шрам – немой упрек ей, Кате. Повязку он уже не носил. Этот шрам кольнул Катю в самое сердце.

— Вот, Катюша… Теперь уже все… Дай руку…

Голос у Савельева был тихий, говорил он через силу.
Рядом всхлипнула медсестра Вера, но Катя строго посмотрела на нее, и та умолкла, прикусив зубами платочек.

— Что вы, товарищ майор! Сейчас вас в госпиталь… — чужим голосом сказала Катя.

Она взяла его холодную руку в свои, и ей до боли в сердце захотелось, чтобы он не умирал, чтобы жил и любил ее. Но жизнь быстро уходила от него…

Потрясенная, Катя оцепенело стояла, чувствуя холод неживых пальцев, глядя на бледное, застывшее, но все еще красивое лицо, на шрам, бескровно белевший на лбу.

Вера, сдерживая рыдания, наклонилась и поцеловала мертвого Савельева. Медленно потянула конец плащ-палатки, закрывая ему голову… Вспоминала о нем Катя тепло и нежно, чувствуя в то же время за собой вину – может быть потому, что она осталась жива, а он мертв. И казалось ей, что никого она уже больше не полюбит, что вместе с Савельевым навсегда погибла и ее любовь, несбывшаяся и единственная.

Источник:  “Вернись из полета!”, избранные главы.