Какой след оставишь в памяти детей?

Чем больше лет остается позади, тем чаще задаешь себе вопрос: как  ты прожил жизнь, какой след  оставишь в памяти детей, внуков, правнуков? И память вновь и вновь уводит в далекое босоногое детство…

Корни  моей  семьи уходят в Рязанскую губернию, где в 1846 году, ещё при крепостном праве,  родился мой дед по отцу — Максаев Ефим Исаевич. Он хорошо помнил отмену крепостного права в 1861 году, часто рассказывал, как их собрали на сельской площади у церкви и начальник из уезда объявил о свободе крестьян. Но большинство крестьян осталось на работе у помещиков, так как работать больше было негде. У нас в селе было два помещика: Греков и Лопатин.

Греков, как рассказывал дедушка, мало находился в селе, и его крестьяне жили плохо. После отмены крепостного права они большей частью ушли на работу к Лопатину. Сам Лопатин жил в селе постоянно (умер перед революцией 1917г.) и занимался своим хозяйством. Его жена была из крестьян. О Лопатиных всегда хорошо отзывались все, кто их знал.

Дед Ефим Исаевич служил в гвардейском полку в Санкт- Петербурге. Участник Русско-Турецкой войны, он освобождал Болгарию от ига Турции и имел медаль за освобождение этой страны. Он хорошо отзывался о своем командире роты, поручике Васильеве, который учил солдат грамоте.

За полученную награду дедушке платили 25 рублей в год. Перед Пасхой кадомский воинский начальник собирал награжденных и вручал им деньги.

Дед умер в 1938 году в деревне Аксеново Луховицкого района.

Бабушка моя Марфа, мать отца, умерла пятью годами раньше, в 1933 году, ещё в Игнатьеве. Она растила детей,  выполняла все работы по дому. В последние перед смертью годы у нее сильно болели ноги.

Помню, у отца были две сестры, мои тети  — Василиса и Мария. Они были старше отца. Одна жила в Игнатьеве, другая — в Кадоме.

Родители матери, Виноградовы Пимен Иванович и Татьяна Ивановна в весенне-летний период занимались сельскохозяйственными работами, а зимой работали в лесничестве «Быстрище». Мой дядя, брат матери Степан Пименович, и тетя, сестра матери Александра Пименовна, работали вместе с родителями. Лесничество «Быстрище» располагалось  на берегу реки Вад, в пятнадцати километрах от «Сумерки», где родилась Ольга Пименовна, моя мать.

Сам я родился 15 июля 1926 года в селе Игнатьево Кадомского района Рязанской области. Мой отец, Максаев Кузьма Ефимович,  1906 года рождения, и мать, Виноградова Ольга Пименовна, родившаяся в  1904 году, занимались сельским хозяйством. После уборочных работ, поздней осенью, отец уходил на работу, обычно в лесничество.

Наш край лесной. Работали на лесоповале и на вывозке леса. На подводах бревна везли   к проложенной  сюда железнодорожной ветке, где грузили их в вагоны.

Работа была очень тяжелая, и каждый год приходилось менять лошадей. Бедные животные просто не выдерживали такого напряжения и тяжести. Люди работали без замены. Несмотря на все трудности,  выживали…

Природой наш край очень богат. Кругом леса. По районному центру города Кадома протекает река Мокша. Раньше Кадом считался уездным городом, то есть был «столицей» района.

Недалеко от нашего села Игнатьево по лугам протекает река Вад, чистая и холодная. В Кадоме она впадает в реку Мокша. А Мокша, в свою очередь, в сорока километрах от Кадома, встречается с Окой и является ее притоком рядом с пристанью Ваташка.

В летнее время, после раздела лугов на участки, жители села выезжали на сеноуборку. Отец и дедушка косили, мать сушила траву, периодически переворачивая  ее. Из высушенного сена  метали стога. Помню, мать всегда стояла на верху стога и укладывала сено. Отец ей подавал, а дедушка подвозил на лошади копны к стогу. Готовые стога огораживали жердями. Осенью и зимой на санях привозили сено домой, кормили скотину. Так жило большинство селян нашего края.

Надо сказать несколько слов о моем дяде, Степане Пименове. Он выделялся среди сельчан своими организаторскими способностями. Артель всегда избирала его десятником, как тогда называли мастеров и прорабов. Он договаривался с заказчиками об оплате и условиях труда. Артельщики всегда были им довольны. В лесничестве было несколько бараков для жилья, а также сараи для лошадей и корма для них. Все шло хорошо. И  при НЭПе люди стали жить лучше.

С началом коллективизации, с 1929 года, все пошло под откос…

Начались аресты и ссылки работающих и зажиточных крестьян, да и просто всех сопротивлявшихся коллективизации, в Сибирь. Отнимали у крестьян скот, плуги, телеги и прочие орудия труда. Оголили все деревенские дома, и начался голод, люди умирали целыми деревнями. Недалеко от села Игнатьево деревня Винищи вымерла полностью! Там был вывешен черный флаг. У нас в Игнатьеве умерло полсела. Все разбегались, кто куда, лишь бы найти кусок хлеба. Так мы и оказались в Московской области, в Луховицах, поближе к столице, в которой жизнь была посытнее.

 

 Юность. Школьные годы

В родном селе Игнатьеве Кадомского района имелась школа около церкви. Помню класс был очень красивым. Стояли бочки с цветами и была переворачивающаяся доска. Так как в классе учились две группы, задания писали для одной группы с одной стороны доски, для другой — с другой стороны. Проучился я в родной школе два года. Первой учительницей была Кощеева Зинаида Павловна, жена заведующего школой Павла Никитовича.

Сколько мне пришлось в дальнейшем учиться — но нигде я не видел класса лучше моей игнатьевской школы!

После отъезда из Игнатьева  для нашей семьи начались мытарства. Частные квартиры, частые переезды, условия жизни становились все хуже и хуже. Семья была большая: мать, отец, дедушка, я и сестра Анна. Еще родился братишка Саша, который умер, не дожив до трех лет. С нами всегда нянчился дедушка, Ефим Исаевич, от которого я и узнал много о его службе и жизни.

Отец и мать из Луховиц ежедневно ездили на работу в Коломну на Коломенский завод. В третьем классе мне пришлось сменить три школы: Пристанционно-Луховицкую, Ивняговскую и Аксеновскую. В Аксенове мы прожили более пяти лет. Там же я окончил школу семилетку.

Жилось тогда, в тридцатые годы, очень плохо, в магазинах свободно нельзя было ничего купить. Очереди были даже за хлебом. На заводе давали заборные книжки и рабочие прикреплялись к магазинам. Наш магазин был в красном доме, в подвале, напротив клуба Ленина. Мне ежедневно приходилось из Аксенова приезжать в Голутвин за хлебом и другими продуктами, так как отец и мать не успевали до отхода поезда все купить.

А 3 ноября 1940 года нашу семью постигло большое несчастье — умер мой отец, и нам стало жить еще тяжелее. На работу меня по малолетству не принимали, мне тогда не было еще и 15-ти. Мать получала всего 170 рублей в месяц, из которых 40 платили за квартиру. Огорода никакого у нас не было. Зимой и весной 1940-1941гг. мастер по ремонту железной дороги поручал мне кое-какие работы. Я раскладывал костыли, накладки под рельсы для их замены. За это мне выделяли одну буханку хлеба.

За хлебом мы с моим товарищем Николаем Кондратьевым ездили в Луховицы. Привозили в мешках на весь барак для бригады путейцев.

В 1941 году выдавали паспорта с 16-ти лет. Для того, чтобы поступить на работу на завод был нужен паспорт. Пришлось приписать год. Для этого в луховицкой милиции прошел комиссию, и мне выдали свидетельство о рождении с 1925 года, вместо 1926. Началась война. Мать с сестрой Анной переехали в Коломну, в общежитие завода имени Ворошилова, позже Завод Тяжелых Станков. Я же вынужден был остаться пока в Аксенове, чтобы получить паспорт.

В начале сентября 1941 года поступил учеником токаря на завод им. Ворошилова, но практически сразу же, в конце сентября — начале октября 1941 г. началась эвакуация завода в глубокий тыл, в город Красноярск. Завод эвакуировали вместе с рабочими и их семьями.

Нас, ребят, не имевших разрядов, рассчитали. Но я продолжал ходить на вспомогательные работы. Мы собирали металл, провода и грузили их на железнодорожные платформы. Деньги тогда нам выдавали ежедневно по 30 рублей в конце смены.

В конце 1941 — начале 1942 года завод начали восстанавливать. Реконструировали котельную. Со всего завода в один цех собрали оставшиеся станки. Цех начал работать. Восстановили также и модельный цех №14, там делали ложе к винтовкам. Основной продукцией завода тогда были пушки. Нас, ребят, вновь оформили на завод.

После разгрома немцев под Москвой на завод стали привозить для ремонта и использования трофейную технику и свою, разбитую. Пушки разбирали, вновь собирали и отправляли назад на фронт.

В ноябре 1941 года нас с завода посылали в село Поляны. Мы валили деревья, то есть делали завалы, чтобы задержать немецкие танки. Сами немцы были уже у Зарайска,  а их разведка доходила до села Городня.

Немецкие   самолеты   летали   днем   и   ночью,   пытаясь   разбомбить железнодорожный мост через реку Оку.

 

Служба в истребительном батальоне

В апреле месяце 1942 года многих ребят, в том числе и меня, отправили в истребительный батальон НКВД (Народный Комиссариат Внутренних Дел). Мы стояли на постах ВНОС (Вышки Наблюдения и Оповещения Связи), которые располагались на церквях в центре города и монастыре Голутвин. Посты были также в Щурове, на переправе понтонного моста. Мы проверяли документы и осматривали машины, охраняли Центральную почту. В лесах (до Озер и Луховиц) ловили дезертиров, находили их землянки с продовольствием. В истребительном батальоне нас учили стрелять. Мы прошли снайперскую подготовку и получили снайперские удостоверения. Кроме того, изучали топографию и тактику. Там же, в истребительном батальоне, я получил свое первое воинское звание — заместитель политрука взвода и стали платить 300 рублей в месяц. В петлицах было четыре треугольника и звездочки на рукавах — знаки различия моего звания.

В конце декабря 1942 года через военкомат нас стали отправлять на разные фронта. Десять человек, в том числе и я, направили в Ленинград. Я попал в зенитную артиллерию. Так началась моя служба в действующей армии.

Наш сборный пункт был в городе Загорске, сейчас Сергиев — Посад. На сборном пункте собирали ребят со всего Подмосковья, сформировали несколько команд.

Нам выдали сухари, по нескольку кусочков сахара и погрузили в товарные вагоны. В вагонах были установлены железные печки, лежали дрова и уголь. Куда нас повезут, нам, конечно, не сказали. В Ярославле  вывели из вагонов,  и повели в столовую для приема горячей пищи. Около вокзала, на площадке, были устроены столы, поставлены скамьи. За один раз рассаживали человек по двести. Командиром наш команды был старший лейтенант (в петлицах три кубика). После обеда нас вновь погрузили и повезли дальше. Приехали в город Вологду. Нас командами стали выводить в баню, где остригли, выдали военное обмундирование (ватные куртки, теплое белье, ботинки с обмотками и теплыми байковыми портянками). Весь день людей из нашего эшелона стригли, мыли и одевали. Потом привели обратно на станцию, накормили горячей пищей, опять дали сухарей, а также вещмешки и котелки с ложками. И поехали мы дальше, все ближе и ближе к фронту.

Проехали Тихвин, только несколько дней как освобожденный от немцев. Проехали Волхов — строй, где была электростанция, а на промежуточной станции Войбокало нас высадили, перевели на другую ветку и повезли дальше по узкоколейке до пункта Кабона, которая представляла собой лесную деревню, где и жителей-то не было. Нас расположили в пустых домах.

Пришел наш старший лейтенант и объявил, что предстоит далекий и тяжелый путь через Ладожское озеро – «Дорогу жизни». «Будем идти всю ночь», — сказал он.

Каждой команде присвоили номера, по которым нас собирали уже утром на другом берегу. Местами сбора были пристань «Осиновец» и железнодорожная  станция «Ладожское озеро».

Путь был очень тяжелым — мы шли по обочине. По основной дороге везли в Ленинград продовольствие, а из Ленинграда — эвакуированных жителей, оголодавших и больных, для отправки в тыл. По дороге стояли палатки, в которых находились медицинские пункты и  связисты.

По льду была проложена шестовая телефонная линия (шесты втыкались прямо в лед), связывающая два берега Ладожского озера.

Помню, на восточном берегу Ладожского озера, увидел деревянную арку с портретами  Сталина и Жданова. А на арке плакат: «Идет  и будет идти братская помощь Ленинграду!»

Вышли мы к восточному берегу часа в четыре вечера, а пришли на западный — около девяти утра. Командиры собирали растянувшиеся цепочки своих команд часа два.. У нас все дошли нормально, вовремя. Были и такие, которые не доходили до пункта назначения.  Нас опять повели в лес, к железной дороге, для погрузки в вагоны…

 Мы приехали на Финляндский вокзал в Ленинграде.

 Ленинград

От Финляндского вокзала до дислокации тылов зенитно-артиллеристского полка мы шли пешком. Полк располагался на Измайловском проспекте, вблизи Варшавского вокзала. В казарме нас встретили: начальник штаба подполковник Максимов, командир полка подполковник Власов, заместитель командира полка майор Дерей и заместитель по политчасти инженер-майор Иванов. В тылу полка находились склады ОВС (обозно-вещевого снабжения), ПФС (продовольственно фуражного снабжения) и мастерские по ремонту вооружения и транспорта.

В тылу с нами проводили занятия по строевой подготовке, изучению Устава, читали лекции, рассказывали об обстановке в Ленинграде и пригородах, а также рассказывали о противнике.

Встречали Новый 1943 год мы в полку в самом Ленинграде. В первых числах нового 1943 года за нами стали приезжать представители от дивизионов. В первый дивизион распределили человек 25, в том числе и меня. Из города мы пошли в сторону Пулкова. В дивизионе нас распределили по батареям. Я попал в четвертую. Командиром её был старший лейтенант Пархимович. Командир взвода был лейтенант Жила. А командиром орудийного расчета был старший сержант Карамышев Али Ахмиджанович — мой непосредственный командир.

Батарея наша находилась у Пулковских высот. Немцы часто стреляли по площадям, авиация систематически производила на город налеты. Мы вели заградительный огонь ночью, а днем вели огонь по данным разведки и приборов типа «ПУАЗО-3» (прибор управления артиллерийским зенитным огнем).

Батарея наша была кочующей и перебрасывалась с мета на место, в разные участки фронта, в зависимости от того, где она требовалась (Пулково, Рыбацкое, Пушкин,  Колпино и др.). Переезды всегда были изматывающей работой — лопаты и ломы просто вываливались из рук. По команде «Батарея отбой!» ствол пушки выравнивается параллельно земле, станины приводятся в положение к бокам пушки, колеса перевертываются обратно к земле (во время боя они убираются вагами). При переезде нас буквально скидывали с машин и оставляли на точке. Мы должны были окопать орудие, снаряды, пулеметы и приборы, чтобы защитить их от возможных атак противника. Изнурительные   земляные   работы    сопровождали   практически    каждый переезд. Особенно трудно было зимой. Помимо всего нужно было выкопать окопы и ходы сообщения между орудиями. Стреляли мы очень много. Приходилось одевать наушники, затыкать уши ватой, при стрельбе раскрывать рты, чтобы не лопнули перепонки.

В январе 1943 года, с 12 на 18, велись ожесточенные бои по прорыву блокады Ленинграда. Немецкая авиация бомбила днем и ночью. Расход снарядов для противодействия им, был огромным. Машины разгружались далеко от огневых позиций, и приходилось носить снаряды на себе на полусогнутых ногах,  так как ходить в рост не разрешалось. Иногда приходилось ползать всю ночь, а снаряды были тяжелые, весом 16 килограмм, а в ящике 4 снаряда. При этом боезапас орудия должен быть не менее 25 ящиков. Так что было очень тяжело. Хлеба давали 500 грамм на день, плюс к кипятку 1-2 кусочка сахара.

Мы всегда были мокрые, грязные, просушиться порой было некогда, да и негде. В ночное время немцы скидывали с самолетов светящиеся бомбы, они освещали площадь прифронтовой полосы. Ночью было светло, как днем. Немцы подъезжали к прифронтовой полосе с громкоговорителями и радиоустановками, начинали уговаривать перейти на их сторону. После них агитировать начинали наши специалисты на немецком языке. Суть таких взаимных агитаций всегда была одна: одни уговаривали перейти на их сторону и заманивали хлебом и водкой, другие говорили, что ничего у первых не выйдет и лучше бы им убираться из — под Ленинграда домой. Такая агитация проходила каждую ночь и длилась по нескольку часов.

Каждый вечер в небе вокруг Ленинграда выстраивались заградительные аэростаты. Это делалось для того, чтобы немецкие бомбардировщики запутывались в аэростатах и падали вниз (такие случаи действительно были). Однако немецкие истребители придумали против наших аэростатов действие: они расстреливали их из пулеметов, а потом уже летели бомбардировщики. Аэростаты горели и падали. Против высокоскоростных мессершмитов и фоке-вульфов могла помочь только мелкокалиберная артиллерия.

Однажды на первой линии обороны произошел такой случай. Это был район Средней Рогатки (это между Ленинградом и Пулково). Наши подняли аэростат наблюдения. Сведущие люди говорили, что в люльке поднялись большие начальники бригадного масштаба (в чине не меньше полковников). А ветер дул в направлении немцев… По непонятной причине произошел обрыв веревочного троса  и аэростат понесло на немецкие позиции. Наши открыли огонь из орудий и пулеметов по аэростату. Прилетели даже наши  истребители и тоже открыл огонь по люльке. Уже весь изрешеченный аэростат опустился на стороне немцев — едва ли кто остался в живых там. Сейчас это кажется жестоким с точки зрения мирного человека, но тогда по законам военного времени информация ценилась дороже человеческой жизни.

В нашем расчете были ребята из Звенигорода, один из Москвы, я из Коломны, были солдаты из Киргизии, Мордовии и Чувашии. Командир был татарин, уже упомянутый мной Али Ахмиджанович. Он учил нас работать разными номерами расчета орудия (см. правила боя), то есть отрабатывал наше взаимодействие и взаимозаменяемость, чтобы мы могли работать, заменяя друг друга.

Я сначала был «считывающим трубки» (прибор, принимающий координаты дальности стрельбы). Затем меня поставили установщиком углов возвышения (для установки координат угла поднятия пушки). Потом — наводчик по азимуту (установка координат пушки по горизонтали). Освоив все это, я стал заместителем командира орудия, мне присвоили звание — младший сержант.

Так как батарея была кочующей, нас вновь перебросили к Пулкову, под гору. Так мы и провоевали весь трудный 1943 год.

 

Наступление советских войск под Ленинградом в 1944 г.

1944 год начался наступательными операциями на всем советско-германском фронте. В начале этого же года у нас на батарее не осталось ни одного командира взвода. Были убиты лейтенанты тов. Жила и Герасименко. Германская разведка работала хорошо, да и в тылу у нас предателей хватало. В землянку лейтенантов было прямое попадание немецкого снаряда. При налете немецких штурмовиков на батарею  был выведен из строя ПУАЗО и убиты все прибористы. Прибористами были девушки-ленинградки. Убито было и несколько орудийщиков. Всего 12 человек. После таких потерь, капитан Пархимович, командир батареи, назначил командирами взводов сержантов. Меня назначил КВУ (командиром взвода управления, начальник над связистами, радистами и разведчиками), а моего коллегу-москвича Назарова КОВом (командир огневого взвода, начальник орудийщиков, пулеметчики и отделение тяги).

В огневом взводе были также потери: из строя вышло орудие (прямое попадание снаряда) и бронетранспортер. Из-за прямого попадания снаряда в орудийный расчет  были убиты четыре орудийщика и загорелись снаряды в орудийном окопе.

Почему они не рвались, спросите вы?

В зенитной артиллерии особый вид снарядов,  не так как в полевой. Они иного свойства: без придания им вращательного движения сами снаряды не взрываются. А в нашем случае взрывался только порох в гильзах снарядов. Благодаря этому и не случилось большого взрыва. Подоспевшие на помощь к первому расчету другие орудийщики разбросали снаряды из орудийного окопа в снег. Еще один интересный случай. Полковое руководство приказало командиру батареи уничтожить склад горючего немцев, который находился между Пулково и Пушкиным. Склад был зарыт в землю и от батареи находился в трех километрах. Исходные данные для стрельбы батареи обязан был делать КВУ, то есть я. Я в то время умел стрелять по воздушным целям, а в закрытых позициях (когда между целью и орудием есть какое-либо препятствие) стрелять не приходилось. Для этого надо выйти на гору и хорошо ориентироваться по карте. Капитан Пархимович научил меня решать задачу подготовки исходных данных для стрельбы. Исходные данные мы с ним подготовили по карте. Я должен был исполнить работу корректировщика. Для этого необходимо было подняться на Пулковские высоты. Ночью связисты моего взвода раскатали три катушки телефонного кабеля и вывели на верхушку горы. Мы взяли еще одну, связист надел ее как ранец. Со мной был еще один разведчик с трубой ЗК (зенитного командира) — увеличительный прибор типа подзорной трубы. У меня был бинокль двенадцатикратного увеличения.

Мы поднялись на высоту Пулково к одному безымянному бугорку, оказавшимся каким-то разбитым домиком. Там мы раскатали и четвертую катушку, присоединили к телефонному аппарату. Я доложил о готовности командиру, что наши расчеты должны быть правильными. Он открыл огонь одним орудием. «Вилка» (когда цель находится между двумя разрывами снарядов) была найдена, и я доложил, что цель накрыта, и надо открывать огонь всеми тремя (одну, как помните, разбили) пушками. В результате прямого попадания цель загорелась. Я приказал связисту и разведчику спускаться с высот, а сам остался смотреть результат стрельбы. Склад загорелся, стало все рваться — по-видимому, горели цистерны с горючим. Я попробовал ползти к спуску, но меня немцы заметили и открыли оружейно-пулеметный огонь. Впереди была небольшая воронка, и я вполз в нее. Мне пришлось пролежать весь день в этой воронке. Немцы стали стрелять из минометов, и осколок попал мне в голову. Я потерял сознание.

С наступлением темноты поисковая группа нашла меня и на плащ-палатке спустила с Пулковских высот. Отправили меня в бригадный медсанбат, в Ленинград, в котором я пробыл около месяца. С 14 на 15 января началось наступление ленинградского фронта. После госпиталя меня отправили в штаб
48-ой зенитно-артиллерийской бригады, которая образовалась на базе нашего полка. Помощник начальника штаба бригады, капитан, взял мою госпитальную справку (в дальнейшем оказалось, что в личное дело он ее не вложил), направил меня в Гатчину, где находились наши дивизион и батарея. Дали лыжи с палками, пропуск через заградительные отряды НКВД, и я отправился в путь от села Рыбацкого в направлении Пулкова по полю.

На пути мне встретилось братское кладбище. Не помню, как проехал его, так как очень сильно испугался. Но не мертвых, а живых — крыс, которые возились в могилах, перебирались из одной в другую, добывая «еду». Оказался в овраге со сломанной лыжей.

Это было уже возле Пулково. Из землянки вышел лейтенант заградотряда, проверил мой пропуск, нашел мне лыжу, и я поднялся на Пулковскую высоту, то есть туда, откуда меня отправили месяц назад в госпиталь.

Вышел я на дорогу в Гатчину, до которой было еще далеко. Помню измотался, сел на обочину, и тут возле меня остановилась ехавшая мимо машина. Меня подвезли километров двадцать по пути, за что им большое спасибо.

По прибытии в Гатчину я нашел комендатуру, а через нее и штаб дивизиона и свою батарею, которая находилась у Варшавского вокзала.

 

Снова в Ленинград

В феврале и марте 1944 года участились случаи прорыва отдельных самолетов противника к Ленинграду. Много зенитных частей ушло из города и его окрестностей в Прибалтику с наступающими войсками. Поэтому-то был получен приказ вернуть наш дивизион в район Рыбацкого, на охрану 5-ой ГЭС. Наша батарея оказалась снова в Рыбацком.

Самолеты противника прорывались к Ленинграду со стороны Финляндии. Они летали на больших высотах, и прицельного выстрела по ним сделать не получалось. Так мы провоевали остаток зимы и весну 1944г. К этому времени в батареях оставалось по одному офицеру, вместо четырех по штату. Появилась необходимость ускоренной подготовки кадров.

Приказом командующего артиллерией красной армии маршала артиллерии тов. Воронова были организованны школы лейтенантов при московской и ленинградской армиях ПВО. В конце июля месяца 1944 меня направили в ленинградскую школу младших лейтенантов, которая находилась на станции Новодевяткино по финской дороге. До августа месяца мы там устраивались, приводили в порядок казарму, классы, хозяйственные здания, кухню, столовую, склады; огораживали территорию.

С первого августа начались регулярные занятия. Основными предметами были математика, артстрельба, тактика, топография, химическая подготовка, инженерная подготовка, материальная часть орудий и приборов (пушки, ПУАЗО и другие). Занимались мы по 8 часов: 6 часов до обеда и 2 часа после (с полутора часами отдыха). Еще было 2 часа самоподготовки.

Запомнились хорошие преподавателями: по тактике (капитан Любимов), по артстрельбе (капитан Плятсковский), по орудиям и приборам (ст.лейтенант инженер Подбелло). Топографии обучал командир взвода капитан Мурашкин, политподготовку проводил старший лейтенант Бережной. Командирами батарей (рот) были по МЗА (малокалиберная зенитная артиллерия) капитан Никитин, СЗА (средняя зенитная артиллерия) старший лейтенант Ритт — свирепый человек, который взыскания разбрасывал повседневно.

Однажды после учений по тактике, он проводил вечернюю проверку. При команде смирно, я стряхнул с лица комара, он заметил и приказал: курсант Максаев выйти из строя! За такое нарушение объявил 6 нарядов вне очереди (по максимуму, на который имел право наказывать меня). В первый день старшина роты заставил мыть казарму (умывальники, туалеты и прочее). Я начал работу в 11 вечера, после отбоя. До подъема (6 часов утра), я успел вымыть только казарму. Раздалась команда «Подъем!» После физзарядки и других естественных надобностей, все ушли на завтрак. В это время я убирал все остальное. И только потом умылся и пошел завтракать. После завтрака вернулся в казарму, присел от усталости. Подбегает дежурный и торопит идти на занятия. В это время входит командир роты Ритт. Спросил, почему я не на занятиях. Объясняю ему: «Я только что закончил работу!» и смотрю такими ненавидящими глазами, что он отпустил меня. Впоследствии я старался не встречаться с ним.

Командир взвода капитан Мурашкин узнал обо всем. С кем он говорил, я не знаю, но только после этого меня старшина никуда больше не посылал.

Занятия нас и так изматывали. Подходил к концу 1944 год. Наступил 1945 год. К нам из армии ПВО в честь Нового года приехали артисты, был концерт. Осталось до конца выпуска месяц с небольшим. 15 февраля 1945 года нам был объявлен приказ Маршалла артиллерии Воронова о присвоении нам звания «младший лейтенант».

 

Начало службы в офицерском звании

После распределения  половину выпуска направили в Москву, в резерв. Но в Москве мы были недолго. У полковника, начальника резерва, я отпросился домой в Коломну. Разрешили сначала на сутки, но потом отпустили на двое.

В Коломне я встретился у проходной Коломенского завода со своей знакомой Екатериной Фадеевой, которая стала потом моей женой.

Из Москвы мы получили направление в город Горький. В городе Горьком находились зенитно-артиллерийские полки, которые после окончания войны на Западе должны были быть отправлены на Дальний Восток.

Я попал в полк 1932МК (малого калибра). Полк был вооружен 37- миллиметровыми пушками коломенского артиллерийского завода ГОРОС (ныне ЗТС), откуда я уходил фактически на фронт, в истребительный батальон. В полку были и американские орудия, 40- миллиметрового калибра, каждая пушка имела свой ПУАЗО и агрегат автоматического вращения по азимуту и углу возвышения. Такие орудия были громоздкими и неудобными в эксплуатации.

В этом полку я был КВУ (командир взвода управления). Дислоцировались мы на Сормовском заводе, где и встретил я День победы 9 мая 1945 года. В тот день не работали заводы, все военные и гражданские вышли на улицы. Тысячи людей по всей стране вышли на улицы и праздновали Победу.

Из Сормово в центр Горького было не проехать даже на трамвае! После праздничных дней стали снимать пушки с крыш. Все свозили на железную дорогу в Сормово. Другие дивизионы свозили свои орудия в другие места железной дороги. Штаб полка 1932МК находился на автозаводе им. Молотова. Это громадный завод, который выпускал сотни машин в сутки. В то время на заводе работало 60000 человек. Директором завода был генерал-лейтенант Лоскутов. А директором Сормовского завода был генерал-майор Рубинчик (ранее он был директором Коломенского завода). Сормовский завод выпускал танки и корабли. На Дальний Восток отправляли пушки, МЗА коломенского артиллерийского завода. В июле месяце 1945 группу офицеров полка из 15 человек направили на Дальний Восток (меня в том числе), в Хабаровск.

Мы ехали с пересадками. Сначала до Свердловска, потом приехали в Челябинск, потом до Новосибирска. Далее до Иркутска, Читы и Хабаровска. В Хабаровске нас распределили по полкам. Я попал сначала в Благовещенск, на берег Амура. Там мы подбирали огневые позиции для батарей. Ожидали прибытия орудий из Горького. Прибыли они в конце июля. Мы их установили на огневые позиции. Вот так  наш Сормовский дивизион оказался на Дальнем Востоке вместе с личным составом.

После занятий огневых позиций начались тренировки, были даны главные направления для стрельбы.

 

Подготовка и война с Японией

Весь июнь и июль на Дальний Восток прибывали войска с техникой с Запада. В Чите сосредоточилось главное командование на Дальнем Востоке. Главнокомандующим был назначен начальник Генерального штаба Красной армии Маршалл Советского союза Василевский A.M. Он после победы принимал капитуляцию Японии. В Забайкалье прибыли также маршалы Малиновский, Мерецков и другие.

Были образованы фронты: первый и второй Дальневосточный, Приморский, первый и второй Забайкальский и Монгольский фронт.

Армию ПВО возглавлял генерал-майор Рыжков, бывший командующий армией ПВО Ленинграда. С ним прибыли полки ЗА (зенитной артиллерии) с ленинградского фронта.

Местные подразделения Дальнего Востока были плохо обмундированы и вооружены. Мы весь июль месяц 1945 года тренировались. Отрабатывали слаженность орудийных расчетов для стрельбы по воздушным и наземным целям. Приближалось начало войны.

Автомобильный транспорт был весь американский. Части пересадили на хорошие машины «Студебеккеры» с хорошей проходимостью и грузоподъемностью.

8 августа 1945 года нас, командиров взводов и батарей, собрали на нашем дивизионном командном пункте (ДКП). Перед нами выступил подполковник из политического отдела дивизии. Он сообщил нам, что СССР разорвал дипломатические отношения с Японией  и прекратил существование договора о ненападении и что с 0:00 часов 9 августа для всех войск Дальнего Востока граница открыта для войны. Мы вернулись на свои батареи, созвали короткие митинги, напомнили, что Япония с 1905 года и по настоящее время является врагом нашей Родины.

С 9 августа началась повсеместно на всех фронтах артиллерийская подготовка, то есть стрельба по другому берегу Амура, в глубину Маньчжурии.

В это время через Амур наводились понтонные мосты, которые мы охраняли своим зенитным огнем. Но самолетов у Японии было мало. Появлялись отдельные одиночные самолеты, которых мы своим огнем отгоняли обратно.

Как-то раз часа три велась артиллерийская стрельба, потом поднялась наша авиация и большими группами самолетов полетела в Маньчжурию для бомбежки территорий, куда не доставала артиллерия.

Кругом все гудело. Мосты через Амур в нескольких местах были наведены. И пошли по ним наши танки. Вслед за ними мотопехота на бронемашинах. Наступление началось одновременно со всех сторон: с Приморья, Забайкалья и Монголии с общим направлением на город Харбин и Корею.

Главным препятствием был горный хребет «Хинган». Примерно на это же время приходится бомбардировка американцами Хиросимы и Нагасаки атомными бомбами, которые морально парализовали всю Японию, которая запросила мира и капитулировала перед войсками СССР и США.

С Советской стороны капитуляцию принимал Главнокомандующий войсками на всем Дальнем Востоке Василевский A.M. Капитуляция принималась 3 сентября 1945 года. Этот день является днем победы над милитаристской Японией и концом Второй мировой воны.

После победы началась массовая демобилизация. Расформировывались части, перебрасывались в другие районы. Я сначала оказался в Чите, в госпитале — после службы в блокадном Ленинграде у меня образовалась язвенная болезнь  желудка, которая как раз в это время обострилась. Пролежал в госпитале месяц. После выписки был направлен в четвертую зенитно-артиллеристскую дивизию, штаб которой находился в Улан-Удэ,а полки и ОЗАДы (отдельные зенитно-артиллеристские дивизионы) были разбросаны по всему побережью Байкала, охраняя байкальские туннели от авиации противника. Я попал в полк 2560СС (смешанного состава), который стоял недалеко от Улан-Удэ, на станции Дивизионная. Он был сформирован из частей, охранявших байкальские туннели.

 

Продолжение воспоминаний: Несчастный случай и последствия

Материал для публикации передал племянник автора Александр Николаев.
г. Коломна, 2016.

www.world-war.ru