Как важно знать устав

Призыв в армию

Сергей Шик

Весной 1943 г., когда Университет вернулся в Москву из эвакуации, у меня уже были сданы экзамены и за 4-й, и за 5-й курс. Надо было писать диплом – а на дипломной практике я не был; материалы курсовой практики были довольно жидкие (я больше занимался конем Сопатым и копкой шурфов, чем геологией). Мой руководитель Г.Ф. Крашенинников говорит: «Ну что ты будешь защищать диплом по таким материалам; давай, я тебя устрою на лето в хорошую партию, ты соберешь материал и осенью защитишь диплом». И меня направили на дипломную практику в Московский геологоразведочный трест (на его базе позже был организован ВНИГНИ), в партию, где начальником была Л.М. Бирина. В отделе кадров сказали, что надо переоформить отсрочку от призыва (по университету я ее имел до окончания обучения) и повели в военкомат. А там посмотрели мои документы, попросили паспорт – и бросили его в ящик стола. А мне выписал повестку: «явиться с вещами». Я понимал, что это незаконно и что, возможно, через Университет можно добиться отмены призыва, но не захотел сам бороться за отсрочку, когда вся страна воюет. Так и пришлось мне защищать диплом по тем же казахстанским материалам через 4 года, после демобилизации.

Попал я в Тульское пулеметное училище. Зачислили меня в минометный взвод, и месяца три я таскал на спине опорную плиту от миномета (весом, наверное, килограммов 40). Но пришел приказ: всех курсантов с полным средним образованием откомандировать в Московское военно-инженерное училище (оно находилось на ст. Болшево под Москвой). Чтобы командовать пулеметным или минометным взводом, большой грамотности не требовалось. В Туле за нашего помкомвзвода, направленного в училище с фронта за боевые заслуги, мы писали письма домой – настолько он был неграмотным. Другое дело в инженерных войсках. Правда, и в военно-инженерном училище только один взвод из нашей аэродромной роты набрали с законченным средним образованием (а первое отделение – с высшим или незаконченным высшим); остальные три взвода – с неполным средним (семилетним).

Возможно, перевод в Военно-инженерное училище спас мне жизнь. После войны я встретил одного своего товарища по пулеметному училищу, и он рассказал, что через месяц после моего перевода их досрочно выпустили и направили командирами взводов на фронт; со многими он переписывался, но после войны из всего взвода в живых остались только трое.

В военно-инженерном училище

В военно-инженерном училище нас прежде всего направили в Тульскую область на уборку картофеля. Я попал в караул, охранявший поле. Нас в карауле было трое, и каждый, возвращаясь с поста, приносил полведра картошки. Мы ее скоблили, варили и тут же вдвоем съедали. Никогда потом я не ел такой вкусной картошки!

В училище мы возвращались с 60-тонным вагоном, груженым картошкой. Пока он стоял на станции Лосиноостровская, я успел съездить домой (отвез мешок картошки). Правда, вагона на станции уже не застал, и в училище приехал немного позже (сказал, что отстал случайно).

Посылали нас и на овощную базу на ст. Подлипки, где пришлось работать на засолке капусты. В резиновых сапогах спускались в огромный чан и утаптывали капусту, а сверху сыпался непрерывный «дождь» измельченной капусты и моркови.

Командиром нашего взвода был капитан, откомандированный в училище с фронта по ранению. Он относился к нам очень по-человечески, никогда не унижал и старался чересчур не перегружать. Но иногда его замещал лейтенант, наверное, сам только что окончивший училище. И уж он не давал нам пощады! Приведет в столовую, скомандует «садись», и если мы сядем не очень дружно, раз десять заставит вставать и садиться, а потом скомандует «на выход», не дав толком пообедать. А один раз до одури гонял нас на штурмовой полосе, а потом строем повел в столовую и скомандовал: «Запевай!». У нас петь не было никакого желания – и мы команду не выполнили. Подошли к столовой – он командует «левое плечо вперед» и снова: «Запевай!». Но тут мы запеть тем более не могли; он обвел нас раза три вокруг столовой – мы так и не запели, и он увел нас в казарму без обеда.

Марш-бросок

Однажды ночью объявили тревогу, приказали взять лыжи и винтовки, и этот лейтенант куда-то нас повел. Была оттепель, идти на лыжах было невозможно; так и шли: на одном плече винтовка, на другом – лыжи. Через час вышли к какому-то парку – оказалось, вместо Мытищ мы оказались в Сокольниках; до места сбора еще километров 15, а время уже вышло. Так что дальше лейтенант вел нас чуть не бегом, и дошли мы до места уже под утро, пройдя вместо 5 километров почти 20. Повалились на снег и тут же заснули.

Верхом на «коня»

Самым старшим у нас во взводе был бухгалтер Ломес (лет под сорок, с заметным брюшком). Подтягиваться он не пытался, а вот коня перепрыгнуть очень хотел (хотя его и не заставляли). Отходил к самой дальней стене, изо всех сил разбегался, а перед конем останавливался и вскакивал на него верхом. И обязательно просил разрешения попробовать еще раз, но все попытки заканчивались так же.

Граната

Почти каждый день мы тренировались в бросании металлических болванок, по форме похожих на ручную гранату. Но однажды нас вывели на полигон и выдали на взвод одну боевую гранату. Командир взвода выстроил нас в шеренгу и долго выбирал, кому доверить ее бросить. Выбрал курсанта, который дальше всех кидал болванку, и еще раз показал, как надо действовать. Тот сорвал кольцо, замахнулся – и уронил гранату себе под ноги. Командир взвода не растерялся: скомандовал «ложись», отбросил гранату и сам успел лечь – осколки просвистели у нас над головами. Потом я видел похожую сцену в каком-то кинофильме – только там офицер накрыл гранату своим телом. Правда, кажется, она не взорвалась…

На сборах

Летом все училище вывели на лагерные сборы куда-то под Звенигород – строить дорогу к правительственному дому отдыха. Однажды на дневальстве я рубил какие-то доски для костра, и отлетевшая щепка ударила меня по лицу. И когда я после этого попытался раздуть огонь, у меня ничего не получилось. Оказалось, что щепка насквозь пробила губу, и воздух выходил в это отверстие. Утром в санчасти мне наложили скобки, но шрам виден до сих пор.

Запомнился еще один эпизод. Недалеко от нашего лагеря стояла церковь, сильно поврежденная во время войны. У колокольни, стоявшей на 4 столбах, один из них был выбит. Местные власти боялись, что колокольня упадет, и попросили ее завалить. Для нас устроили практику по подрывному делу: выдолбили в столбах ниши, заложили заряды, соединили их бикфордовым шнуром, подожгли. Два заряда сработали, а один – нет, и колокольня осталась стоять на одном столбе! Пришлось пристраивать к нему накладной заряд. Хорошо строили наши предки!

На занятиях по тактике

Отрабатывалось управление огнем. Очередной курсант назначил ориентиры: номер один – одиноко стоящее дерево, номер два – автомашина, номер три – сарай. Подает команду: «Ориентир два, три деления влево». А в это время машина поехала. Неподходящий оказался ориентир!

Хочется почитать

В военно-инженерном училище я прошел годичный курс обучения. Учиться было легко (все-таки почти законченное высшее образование), и по всем предметам у меня были хорошие оценки. Я привык много читать; в училище была прекрасная библиотека, но времени для чтения почти не было. Я ухитрялся читать во время дневальства, пока не попался и не был оставлен без увольнительной. Пытался читать и на уроках. Преподаватель мостового дела однажды меня застукал и потребовал повторить, что он говорил. Я подробно рассказал про ряжевые опоры (материал я знал еще по военной геологии, которую нам читали в университете), и преподаватель разрешил мне всегда читать на его занятиях…

Уроки штыкового боя

Не заладилось только со штыковым боем. Почему-то нас учили по правилам, которые были приняты еще в царской армии: стойка – на прямых ногах, уколол – держи. А на военной подготовке в университете нас учили иначе: на полусогнутых ногах, уколол – прими назад. Я все время сбивался на этот стиль, и преподаватель заставлял меня по многу раз переделывать каждый прием. Боялся, что завалю штыковой бой на выпускных экзаменах. Но их принимала комиссия. Вызывают первого курсанта; он показывает, как учили – неуд. То же и со вторым, и с третьим. Вызывают меня. Я уже понял, в чем дело: показываю, как учили в университете, и получаю пятерку. Так штыковой бой не помешал мне окончить училище первым и получить право выбора места службы. Я выбрал авиацию дальнего действия, и меня направили командиром взвода на аэродром под Минском. Так что университетское образование и в армии может пригодиться!

В батальоне аэродромного обслуживания

«Боевое крещение»

Наутро после прибытия из училища командир роты повел меня в штаб, чтобы представить начальству. Но по дороге зашли на склад: командиру роты надо было оформить какие-то документы. На столе сразу появилась бутылка спирта. Мне налили треть стакана, объяснили, как пить (выпить, задержать дыхание, запить водой). Пришли в штаб – начальство оказалось занято. Командир роты оставил меня ждать в коридоре и ушел по другим делам. Я сижу и удивляюсь: почему спирт совсем не действует? Только пить очень хочется. А рядом – бачок с водой. Выпил кружку – и меня сразу же повело. Пришел командир роты, посмотрел – и говорит: «Идем в роту, я тебя завтра представлю». Оказывается, умение пить спирт – не только в том, чтобы задержать дыхание!

Военный Белосток

В декабре 1944 г. меня вместе с еще одним офицером командировали в Белосток, где находился штаб Района аэродромного базирования (ему подчинялся батальон). А Белосток уже был передан Польше, и прямого железнодорожного сообщения с ним не было. Решили ехать по железной дороге до Волковыска, а оттуда до Белостока (около 80 км) – на попутной машине. Но когда добрались до Волковыска, ударил мороз под 30°. А ехать пришлось в открытом кузове в сапогах и шинелях. Когда доехали до погранзаставы, спрыгнуть на землю никто не смог – пограничники нас снимали… На заставе отогрелись, и на вторую половину пути пограничники одолжили нам по полушубку.

Удивительное впечатление произвел Белосток. Город был весь разбит – от многоэтажных домов остались одно коробки. Но на первых этажах фанерой и даже картоном всюду были выгорожены будочки, в которых чем-нибудь торговали, хотя ассортимент был более чем скудный, например, только сахарный песок, который отмеривали чайными ложками!

Возвращались мы уже кружным путем по железной дороге.

Караульная служба

В основном моя служба проходила в качестве начальника караула (хотя числился я начальником службы химзащиты). Караулов было 5 (бомбосклад, склад ГСМ, вещевой склад, продсклад и т.д.), а офицеров, кроме командира роты, всего 6. Так что пять недель в карауле, потом тебя подменят, неделю отоспишься в роте – и снова в караул.

Под Минском еще летом была окружена и уничтожена большая группировка немцев, и в лесах осталось много неубранных трупов. Волки, которых развелось очень много, отведав мертвечины, перестали бояться людей и то и дело таскали в деревнях скот, а то и детей. Однажды иду сменять начальника караула; отошел от деревни почти на километр, вижу, вдали бежит большая собака. Удивился: что это она забежала так далеко от деревни? Смотрю, она бежит мне наперерез – и мы должны встретиться у начала леса. А когда «собака» подбежала метров на 20, я увидел, что это не собака, а матерый волк. Побоялся, что в лесу он на меня бросится; пришлось отстреливаться из пистолета. Попасть не попал, но волка отпугнул.

Особенно трудно стало после перебазирования в г. Пружаны под Брестом. Прошла демобилизация старших возрастов, солдат не хватало; вместо трех смен – только две, так что часовые сменятся, поспят – и снова на пост; бодрствует один начальник караула (разводящего тоже не было). А в окрестностях сильно «шалили» польские партизаны из Армии Краевой; так что ночью я никогда не спал (каждую ночь писал по письму жене), да и днем удавалось поспать урывками – по полтора часа между сменами.

Однажды летом веду смену на склад ГСМ – и издали вижу, что часовой почему-то весь белый. Подходим ближе – часовой стоит в одном белье. Оказалось, что он решил «постирать» обмундирование – привязал его на проволоку и опустил в цистерну. А проволока развязалась. Так и пришлось мне вести часового в караульное помещение в одном белье…

Американский паек

В начале 1945 года моей жене оформили вызов для работы делопроизводителем в штабе батальона. Она приехала, и ее, как всех вольнонаемных, прикрепили к военторгу. А там карточки отоваривались американскими сухими пайками, которые поставлялись по ленд-лизу. Суточный паек был упакован в красиво оформленную коробку. Там были галеты, консервы на завтрак, обед и ужин; сухой спирт и спички, чтобы их разогреть – и даже туалетная бумага. Но на месяц по норме выдавали две с половиной таких коробки…

Я договорился получать в столовой питание на дом, и мне, конечно, наливали на двоих. Правда, была проблема: в чем носить еду? Но среди солдат моего взвода были умельцы, которые мастерили всякую посуду из алюминия со сбитых немецких самолетов и сброшенных подвесных баков. Они научили и меня – и я сделал судок из трех вставляющихся друг в друга кастрюлек и приспособил к нему удобную ручку. Этот судок еще долго использовался даже после возвращения в Москву – сначала по прямому назначению (иногда мы брали довольно дешевые обеды в ресторане «Нева» на Пушкинской улице), а потом в качестве ночного горшка для детей.

Кенигсберг

Всю войну самолеты нашего полка совершали только ночные вылеты, и потери были лишь из-за технических неисправностей (бомбометание проводилось с высоты, недоступной для зениток, а ночных истребителей у немцев не было). Но весной 1945 г. при штурме Кенигсберга ни артиллерия, ни фронтовая авиация не могли подавить мощные форты, и командование решило использовать дальнюю авиацию. Ни ночью, ни с большой высоты в форт не попадешь, и лететь пришлось днем (считалось, что зенитная артиллерия немцев уже подавлена). Но оказалось, что несколько зенитных батарей немцы не обнаруживали – и когда наши самолеты зашли на бомбометание, их встретили кинжальным огнем. С задания не вернулась треть самолетов; за этот день полк понес больше потерь, чем до этого за всю войну. Разбить форты так и не удалось (их потом подорвали саперы) – но все равно все офицеры получили благодарственные письма от верховного главнокомандующего.

Зееловские высоты

Более удачно наш полк в дневное время использовался при штурме Зееловских высот на подступах к Берлину. Там зенитная артиллерия действительно была подавлена, и потерь полк почти не понес. Работал своеобразный конвейер: отбомбившись и вернувшись на аэродром, экипаж обедал, не выходя из кабины, а мы подвешивали бомбы и заправляли самолет – и через полчаса он снова был в воздухе. За световой день каждый экипаж успел совершить по три вылета…

Конец войны

Весной 1945 г. в г. Пружаны (под Брестом), где базировался наш батальон, было неспокойно: бойцы польской «Армии Краевой» не раз нападали на машины, доставлявшие продукты с базы снабжения в Белостоке через Беловежскую Пущу (но при этом водителей и сопровождающих они отпускали, оказав раненым необходимую помощь). По приказу командира корпуса сводная рота со счетверенными зенитными пулеметами прочесала Пущу, но никого не обнаружила. Правда, когда они проходили через пос. Беловеж, там не было ни одного мужчины – а на обратном пути они все были на месте. Но оружия ни у кого не нашли. И после следующего нападения командир корпуса (вероятно, по согласованию с Москвой) поднял авиаполк и нанес бомбовый удар по Беловежу. Так что бомбометание при борьбе с партизанами использовалось задолго до Афганистана и Чечни…

Можно было ждать нападения и на город. И вот вечером 8 мая вдруг слышим беспорядочную стрельбу. Я был дежурным по батальону и уже хотел объявлять боевую тревогу, но тут позвонили из роты связи: они перехватили американское сообщение о капитуляции Германии и устроили салют. И скоро стрелял уже весь гарнизон. Так и о конце войны, как и о ее начале, мы узнали раньше, чем вся страна.

Бомбосклад на станции

В конце апреля 1945 г. нам поступил эшелон с бомбами. Его разгрузили на станции, а вывезти на полевой склад не успели: кончилась война и пришел приказ отгрузить бомбы на центральный склад. Вагонов долго не давали (один за другим шли эшелоны с трофейным имуществом), и я уже два месяца был начальником караула, охранявшего штабеля бомб. Однажды в августе слышу визг тормозов подъехавшей машины – и в караульное помещение врывается майор госбезопасности, брызжет слюной, хватается за пистолет: «Почему бомбы на станции?». Отправил его в штаб батальона, а то мои солдатики уже стали разбирать винтовки…

Не прошло и часа – бежит паровоз, подкатывает вагон – и убегает. Тут же с другой стороны паровоз тащит еще два вагона. Когда приехал командир батальона со всеми, кого удалось собрать для погрузки, на путях стояло уже 16 вагонов и платформ (пришлось как раз по вагону на человека) – и началась работа. Со 100-килограммовыми бомбами справлялись легко – отрезок трубы в оперение, и тащим вдвоем; а вот с 500-килограммовыми пришлось повозиться – все 16 человек облепляли ее, как муравьи. К моменту завершения погрузки паровоз уже стоял под парами. Я и два солдата едва успели вскочить в вагон (охранять бомбы в пути), как состав тронулся – и 150 км до Барановичей проехали без единой остановки (даже воду не брали). Загнали состав в лес к центральному складу, я сдал боеприпасы – и пошли на вокзал. Но не тут-то было: на станции двойное оцепление. Сели на откосе, ждем. Видим, на станцию один за другим влетают три коротких состава из салон-вагонов (впереди у каждого тепловоз – я их тогда впервые увидел). Вдоль составов пробежали смазчики, простукали колеса – и составы умчались. Оцепление сняли, мы поехали в часть, а на другой день узнали, что открылась Потсдамская конференция. И поняли, что видели, как на нее проехал Сталин.

Еще за месяц до этого вдоль всей дороги через каждые 150 м выставили часовых – а о том, что у самых путей лежат бомбы, спохватились только накануне. И убрали их буквально в последнюю минуту. Понятно, почему так нервничал майор госбезопасности…

Перебазирование

Осенью 1945 г. поступил приказ о перебазировании нашего батальона из района Бреста под Гомель. Среди многих проблем возникла и такая: на чем везти трактор? Он весил около 6 тонн, а пятитонный грузовик Ярославского завода, который обычно использовали для перевозки, вышел из строя. Командир батальона приказал грузить трактор на «Студебеккер» (такие грузовики американцы поставляли нам по ленд-лизу), хотя его номинальная грузоподъемность 2,5 тонны. Все были уверены, что «Студебеккер» выйдет из строя, но выхода не было. Однако, машина легко выдержала более чем двойную нагрузку – такой был запас прочности у американских машин.

Эта перебазировка запомнилась и остановкой на ночлег в одной белорусской деревне. В избе, где нам пришлось ночевать, за печкой лежал новорожденный теленок; около двери под рукомойником стояла бадейка, в которую на наших глазах мочился мальчонка лет двух. А когда хозяйка собирала нам ужинать, она в этой же бадейке ополоснула миски. Очень резкий контраст был с деревенским бытом в Западной Белоруссии, где мы до этого базировались…

Бросалась в глаза и разница в состоянии дорог. От г. Пружаны, где находился штаб батальона, на станцию вела гравийная дорога, и вдоль нее ежедневно проходил смотритель с ведерком битума и тщательно заделывал все образовавшиеся за день выбоины (кучи гравия были заготовлены на обочинах). И подвозивший меня на «Виллисе» майор-танкист разогнался на этой дороге почти до ста миль. Примерно такие же дороги шли до старой границы. И совсем другие – после ее пересечения…

Как важно знать устав

После перебазирования наш батальон объединили с другим, а меня назначили начальником штаба вместо уволенного в запас (младшего лейтенанта – на майорскую должность). Не успел как следует войти в курс дела, пришлось фактически командовать батальоном: у командира начался глубокий запой.

Однажды утром – звонок из санчасти: у жены майора Серова – тяжелые роды; надо срочно везти в Гомель (к летчикам еще до конца войны приехали жены). Звоню в автороту (она находилась по другую сторону аэродрома): «Срочно высылайте санитарную машину». Через пять минут дежурный по роте докладывает: «Санитарная машина не заправлена». Говорю: «Слейте бензин из любой машины», но оказывается, что во всех машинах баки сухие. Командую: «Бегите с канистрой на склад ГСМ (он находился рядом с авторотой), я распоряжусь, чтобы отпустили бензин». Звоню на склад, прошу заведующего – уехал за бензином; прошу кладовщика – уехал вместе с ним. «А кто говорит?» – «Начальник караула». Пытаюсь объяснить ситуацию – он кладет трубку (начальник караула не имеет права ни с кем разговаривать). Что делать? Один выход – снимать часового. Но это может сделать только командир части – а он в запое. Снова звонок из санчасти – положение угрожающее…

Как снять часового, если командир выбыл? Вспоминаю устав строевой службы: можно снять со знаменем части. Спрашиваю писаря: «У нас знамя есть?» – «Лежит где-то на печке». Достали знамя, стряхнули паутину. Но к знамени полагаются ассистенты! Командую писарю: «Бери автомат, захвати у крыльца часового – и за мной».

И так со знаменем, чуть не бегом – через аэродром на склад ГСМ. Расчехлил знамя, снял караул (правда, снять можно было только часового – и то если выбыл начальник караула; но, к счастью, начальник караула знал устав не так хорошо). Налили канистру, заправили машину. Женщину успели довезти, роды прошли благополучно, и мы потом распили за это с майором Серовым бутылочку коньяка. И он рассказал, как в 1941 г. летал из Монино на Берлин (правда, сбрасывали только листовки – летали с подвесными баками, и на бомбы грузоподъемности не хватало), а также возил в Лондон Молотова (пассажирских самолетов такой дальности тогда у нас не было). А мне пришлось докладывать о своем самоуправстве начальнику гарнизона (командиру авиационной дивизии). Я боялся взыскания, но он меня даже похвалил за находчивость.

Сын родился

В начале мая 1946 г. у нас должен был появиться ребенок. Я оформил себе отпуск с 20 апреля, чтобы отвести жену в Москву (не рожать же в нашей санчасти – ее врачи определили у жены беременность, только когда ребенок зашевелился, а до этого предполагали опухоль). Но как назло пришло распоряжение о реорганизации, надо было подготовить соответствующую документацию, и мой отпуск пришлось отложить сначала на четыре, потом еще на три дня. Выехали мы только 27 апреля. Доехали до Гомеля, отпустили машину, ждем поезда. И тут у жены начались схватки: то ли мы ошиблись в сроках, то ли ее растрясло по дороге (которая была ухаб на ухабе). Я выскочил на площадь и остановил какой-то грузовик, который довез нас до роддома. Устроил жену, а сам пошел звонить в часть, чтобы за мной прислали машину. Возвращаюсь через час – и меня поздравляют с рождением сына! Через неделю забрал их в часть. Пеленок наделали из портяночного полотна, а вместо кроватки приспособили чемодан, привязав его крышку к спинке стула…

До Москвы удалось добраться только в июне. Но сына мы все-таки зарегистрировали в Москве (взяв справку, что он якобы родился в воинской части). А через месяц – снова вместе с ним в часть…

Самогончику бы…

Нередко за столом собиралась наша компания – командир батальона капитан Коржук (прежнего командира к этому времени уже сняли), командир роты капитан Жихарев (призванный по мобилизации учитель) и я. С закуской проблем не было, а из выпивки – только спирт или самогон. И каждый раз капитан Коржук мечтательно говорил: «Вот бы хорошего вина выпить…». А ко мне должна была заехать сестра, которая возвращалась из отпуска в Новозыбков, где работала в пединституте, и я попросил ее привезти пару бутылок вина (в Москве уже работали коммерческие магазины). Она приехала, накрыли стол (даже скатерть взяли взаймы у хозяйки). Выпили, закусили – но что-то мои гости не повеселели. И капитан Коржук говорит: «Эх, самогончику бы…». И пришлось мне бежать за самогоном (заранее его приготовить не догадался).

Увольнение в запас

Прошло полтора года после конца войны. Я один за другим подавал рапорты об увольнении в запас, но ни на один из них не получил ответа. А начальство хотело направить меня в военную академию (образование было очень подходящее – незаконченное высшее плюс военное училище), и командир батальона писал соответствующие представления. Время шло, приходили приказы на увольнение в запас офицеров, но меня в них не было. Стало известно, что кто не демобилизуется до 30 сентября, остается в кадрах. И я решился – написал И.В. Сталину: считаю, что больше пользы стране могу принести, работая в народном хозяйстве. Через две недели получил ответ из его канцелярии, что мое письмо направлено на решение командующему авиацией дальнего действия – и в приказе от 30 сентября я с радостью нашел свою фамилию. Когда я показал приказ командиру батальона, он вынул из стола пачку моих рапортов – оказывается, он их никуда не отправлял. А я достал из сейфа представления о направлении меня в академию – я их тоже не отправлял…

Вместе со мной увольнялись в запас еще несколько офицеров нашего батальона. Им я документы выписал, а мне их надо было получать в вышестоящем штабе под Черниговом. Это от нас километров 80; ехать с попутной машиной – за день не управишься. А с нашего аэродрома туда часто летали самолеты У-2 авиационной дивизии. И я договорился с начальником ее штаба, что он при случае меня подбросит. Время идет, а случая все нет. Уже назначен день прощального банкета – и накануне звонок из штаба дивизии: есть самолет туда и обратно. Я послал ординарца сказать жене, что улетаю на несколько часов, а сам на дежурную машину – и на аэродром. Мотор уже работал, взлетели – и через 20 минут на месте. Правда, в полете меня здорово настегало волосами по лицу – кабина открытая, волосы были длинные, а я – без шлема, так что всю дорогу летел с закрытыми глазами. За полчаса оформил документы, жду пилота. А он приходит и говорит, что его посылают в другое место…

Пришлось идти к складам искать попутную машину. Нашлась с нашего же аэродрома, но пока они оформили документы и загрузились, уже стемнело. Едва проехали полдороги, в машине что-то сломалось. Уже середина октября, ночи холодные – а я в одной гимнастерке. Ночь просидели у костра. Когда рассвело, выяснилось, что полетел кардан – а запасного нет. Мы еще на Украине, ждать попутной машины в Белоруссию бесполезно. Надо идти: может быть, ближе к Гомелю какая-нибудь машина и нагонит. Не нагнала – так все 35 километров до аэродрома протопал пешком. Добрался до дома – жена говорит: «Где ты пропал, все уже сидят за столом». Умылся, сменил гимнастерку – и в столовую, где банкет уже в самом разгаре. «А, младший лейтенант, штрафной, штрафной…». Налили мне полстакана водки (и тогда, и еще много позже это для меня была не порция); я выпил – и почти сразу вырубился. Ни я, ни товарищи не учли, что я полтора суток не ел и не спал и целый день шел пешком – вот меня и разобрало. Не помню, как ординарец доставил меня домой, как меня уложили спать. Проснулся только наутро…