К борьбе за дело Ленина-Сталина

Наталья Александровна Груздева (Шаронова)

Не думайте, что здесь вас ждет глубокий анализ эпохи, это дело историков. Мне хочется перенести на бумагу лишь свои впечатления. Я пошла в школу в 1944 году, а в декабре предыдущего года был утвержден Государственный гимн Советского Союза вместо «Интернационала». Из-за него мы приходили в школу за полчаса до начала уроков, выстраивались в зале колоннами — попарно и поклассно, потом вместе с учителями громко пели новый гимн. Каждый день! Тех, кто не пел, а только открывал рот, грозным взглядом высматривала гулявшая вдоль строя директриса. Пели мы, совершенно не вдумываясь в слова.

Но однажды папа спросил: «А что, если бы пели «Нас вырастил Павел на верность народу» или «И Петр Великий наш путь озарил»…». Мама строго на него посмотрела, и папа замолчал. О, эти взрослые недомолвки! Они действуют сильнее, чем длинные нотации.

Теперь я иначе воспринимала ежеутренние слова:

«Сквозь тучи сияло нам солнце свободы,
И Ленин великий нам путь озарил,
Нас вырастил Сталин на верность народу,
На труд и на подвиги нас вдохновил!»

В третьем классе всех школьниц приняли в пионеры и повязали на шею красные галстуки, отныне без них мы не должны были показываться в школе («Как повяжешь галстук, береги его, / Он ведь с нашим знаменем цвета одного» — эти строки знали все пионеры). Мы с трудом освоили узел, каким надо было завязывать галстук, потому что очень удобный зажим с изображенным на нем костром был изъят из употребления до нашего вступления в пионеры. Бдительные люди углядели происки «врагов народа»: над пламенем костра были изображены какие-то революционные символы, которые якобы «сгорали» в огне. Этот зажим-защелку с рядком металлических зубчиков внутри принесла из дома моя соседка по парте и по секрету рассказала мне про «врагов народа».

«Юные ленинцы к борьбе за дело Ленина-Сталина будьте готовы!» — «Всегда готовы!» Это громко произносили на пионерских сборах. А после уроков нас чуть не каждую неделю водили в Мраморный дворец, где в красивых залах за красивыми дверьми с красивыми медными ручками висели и лежали под стеклом скучнейшие материалы к биографии Ленина (там был Музей Ленина). Нам полагалось стоя слушать нудные объяснения экскурсовода, отчего было тоскливо и невыносимо, как в очереди. В Музей Ленина нас водили из обеих школ, где мне довелось учиться.

От дома на канале Грибоедова до школы №192 путь был неблизкий — вдоль Мойки по аллее Марсова поля, мимо Инженерного замка и Летнего сада, по улице Пестеля до памятника таинственным героям не менее таинственного полуострова Ханко (неработающий фонтан этого памятника попал в стихи Иосифа Бродского, который жил неподалеку, — «Здесь должен быть фонтан, но он не бьет…»), потом за угол на Моховую. После уроков можно было направиться по Моховой в другую сторону, завернуть к цирку и мимо памятника Петру Великому, который поставил Павел I и снабдил его домашней надписью «Прадеду — правнук», взглянув на Инженерный замок, пройти к дому через Михайловский сад. Дорога в школу занимала минут 25, обратно домой — часа два. Разве можно торопиться, когда идешь по таким красивым местам?

М. Врубель. Демон (фрагмент), 1890 г.

В нашем пятом классе было около 25 учениц, и моей соседкой по парте оказалась Ася, круглая отличница. Она призналась мне, что дома никто не требует от нее хороших оценок, но она дала себе слово учиться на одни пятерки — ради отца, которого она не помнила. Мама рассказывала ей, что он замечательный человек, в тюрьму его посадили перед войной без всякой вины, там он и погиб. В квартире, где они жили, в столовой над овальным столом царил розовый абажур с белой подкладкой, с него свисала «сонетка» — электрический звонок бывшей прислуге на кухню; заглянувших в спальню гипнотизировал взгляд врубелевского «Демона». За все школьные годы Ася не получила ни одной четверки, она делала все домашние задания, на экзамены шла, зная все билеты. И еще у Аси был замечательный почерк крупный, разборчивый.

Отчасти из-за ее почерка мы с ней и вызвались выпустить стенгазету к празднику — дню смерти Ленина (21 января). Не улыбайтесь, пожалуйста, в наши годы отмечали дни смерти исторических личностей — день смерти Ленина, день смерти Пушкина и т.д.

День смерти Ленина был из всех праздников праздник, нерабочий день. Пионерам к 21 января полагалось выпустить стенгазету и устроить сбор пионерского отряда. Мы с Асей никогда не делали газет, но подумали, что это нетрудно, и еще мы мечтали на сборе пионерского отряда сидеть и смотреть, как другие мучаются — выступают с докладами, стихами и песнями, ведь мы-то к тому времени уже выполним свое поручение. Пионервожатая объяснила нам, что нужно найти картинки с Лениным, наклеить их на плотную бумагу и сделать небольшие поясняющие подписи. Желательно найти Ленина не только в детские годы (крутолобый малыш Ульянов украшал стены поликлиник, детских садов и т. д.) и лучше, чтобы он был не один. Ася пришла ко мне домой на канал Грибоедова, и, пока она выписывала заголовок газеты «25-я годовщина со дня смерти В.И. Ленина», я просматривала те материалы, которые нам дали родители. Больше всего мне понравился небольшой буклет — на хорошей бумаге с четкими фотографиями в коричневых тонах. Его одобрила и Ася. Мы вырезали из него картинки, наклеили их, Ася старательно сделала подписи и обвела их рамочками. Очень довольные своей работой, мы положили газету на пол под пресс — под стопки книг. Ася отправилась домой, а я вскоре легла спать.

Утром я вынула газету из-под пресса и, к своему удивлению, увидела, что фотографии другие, а надписи, над которыми вчера допоздна трудилась Ася, напечатаны на пишущей машинке. Что такое? Родители объяснили, что они переделали газету, теперь она выглядит более официально. Кто их просил? Наши картинки были красивее, надписи на стенгазетах все пишут от руки, и вообще, о чем они раньше думали — видели же, как мы трудимся, весь вечер были в той же комнате. И что я скажу Асе? Что она зря приходила? Родители сказали, что хватит задавать вопросы, иначе я опоздаю в школу, газета стала гораздо лучше, а если Асе будет что-то неясно, они все готовы объяснить ее маме.

Конечно, мы с Асей ее маму привлекать не стали, все отнесли к очередной странности взрослых. И лишь через несколько лет родители сказали мне, что буклет, из которого мы вырезали фотографии, был выдан на политзанятиях моему дедушке, вступившему в партию в 1924 году, и на фотографиях были изображены — Ленин и Троцкий, Ленин и Бухарин, Ленин, Бубнов и Зиновьев. Да, мы так под картинками в газете и написали, нам эти фамилии ничего не говорили, а оказывается, это были заклятые «враги народа». Родителям поздно вечером понадобилось переложить нашу газету на другое место, и, когда они увидели, что мы туда понаклеивали, они за голову схватились. И рады были, что вовремя спохватились, ведь на дворе стоял 1949 год.

В декабре этого же года помпезно отмечали 70-летие Сталина. В школе было устроено парадное мероприятие, почти все пионеры должны были участвовать в литературно-музыкальном монтаже (кажется, так он назывался) — стихи, песни, танцы. Отвертеться от выступления и от бесчисленных репетиций было невозможно, все отговорки отметались доводом комсомолки-десятиклассницы, отвечавшей за это мероприятие: «Нет слова «не могу», есть слово «не хочу»!» Помню огромный хор на сцене и начальные слова одной из песен:

«От края до края, по горным вершинам,
Где горный орел совершает полет,
О Сталине мудром, родном и любимом,
Прекрасную песню слагает народ».

Какой народ на горных вершинах? Почему он слагает песни на вершинах? И где эти вершины от края до края? Об этом спрашивать не полагалось, хотя наш класс был особенным, и мы многое обсуждали в своем кругу. У некоторых девочек отцы были репрессированы, и матери говорили им, что отцы не виноваты, но сейчас время такое, что лучше держать язык за зубами.

Летом 1952 года наша семья переехала из дома на канале Грибоедова на Новгородскую улицу, у Смольного, и я ездила в школу на трамвае. В новой квартире родители не подумали подключить радио — что нового услышишь, газет достаточно. Но в начале марта следующего года папа заволновался, пошел в жилконтору и громко заявил: «В стране такие события, а у меня в квартире радио не работает». Через полчаса прибежал монтер, и радио у нас не умолкало с утра до вечера. Папа с нетерпеньем ждал, когда скажут о смерти вождя, волновался «неужели поправится» и сам себя успокаивал: «Раз о его моче вслух заговорили, значит, его песенка спета».

В день, когда объявили, что Сталин умер, моя подруга Ася в своем школьном дневнике обвела 5 марта красной рамкой. Мы с ней переглядывались и улыбались «со значением», к нам подошла зареванная учительница дарвинизма и, увидев Асин дневник, грозно спросила: «Это еще что такое?» Ася, спокойно глядя ей в глаза, ответила: «Я потеряла черный карандаш, на перемене у кого-нибудь попрошу».

Напоследок приведу строки в то время очень известного поэта Исаковского: «Мы так вам верили, товарищ Сталин, как, может быть, не верили себе». Так верили Сталину или не верили? Если себе не верили, а Сталину верили так, как себе, то, выходит, что и ему не верили. Что именно хотел сказать поэт?

Замечу еще, что в сталинские годы я не слышала ни одного политического анекдота, первый, который я услышала в хрущевские времена, звучал так: «Вы знаете, появился новый сорт селедки — «правительственная», без головы?» Он казался необыкновенно смелым, пересказывали его далеко не каждому, да и то с опаской.

Источник: Наталья Груздева. Вдогонку. – М. «ДеЛи принт», 2006. с. 179-184. (тираж 500 экз.)