Испытания войной
Редакция сайта «Непридуманные рассказы о войне» 26 мая провела встречу с фронтовиком А.А. Ульяновым, кинорежиссером, кинооператором. В ходе встречи Александр Александрович рассказал о своем боевом пути, о сражениях, в которых участвовал. Публикуем часть беседы.
22 июня немцы бомбили Киев, Харьков, Смоленск. В Минске в этот день бомбежек не было, потому что 21 и 22 июня в городе проводились учения по гражданской обороне, организованные штабом ПВО. Несколько раз объявляли учебную воздушную тревогу, а 22 числа проверяли светомаскировку. Штаб обороны подошел к этому делу очень творчески, даже, можно сказать, сурово: мобилизовали нас, ребят, следить за затемнением окон и разрешили бить стекла в тех окнах, которые не были затемнены. Средство действовало очень эффективно, поэтому в Минске была превосходная светомаскировка в тот день, и город не был обнаружен немцами.
Первые бомбы сбросили на Минск 24 июня, днем. Это был массированный налет: в небе от конца до края висели немецкие самолеты, практически сразу же были разрушены все деревянные строения, довоенный Минск вообще был почти весь построен из дерева, только в центре находились кирпичные дома, и то, в основном, 2-х и 3-х этажные. Город превратился в руины. Остались дома где-то на окраинах, а в центре уцелел только Дом Правительства, – здание из монолитного бетона. Дом этот сохранился до настоящего времени, хотя его бомбили немцы, а потом наши, сейчас там находится Совет Министров Белоруссии. Жертв среди населения было не так много, потому что после начала бомбежек люди бежали из города, но почти все остались без крова. 27 июня немцы вошли в Минск.
К востоку от Минска в районе Осташинского городка шел кровопролитный бой, который вела наша знаменитая сотая Краснознаменная дивизия. Та самая, что в свое время в финскую войну на Карельском перешейке штурмовала линию Маннергейма. Это было первое, не считая обороны Брестской крепости, серьезное сопротивление, которое было оказано противнику нашими войсками. Вся дивизия полегла, но этот бой задержал немцев почти на весь июль. Та же ситуация была в Могилеве. Если вспомнить произведение «Дни и ночи» К. Симонова, то в нем как раз говорится, что Серпилин принимает дивизию где-то в районе Могилева. Там находилось командование фронтом.
Мы жили недалеко от центра. Найти нас было легко – маленький старый деревянный домик, в котором жили мы и наши предки, находился напротив одного из немногочисленных пятиэтажных домов города. Все его называли Белый Дом, потому что он был покрыт белой штукатуркой. Он стоял на углу улиц Кирова и Комсомольской. Наш дом сгорел после первого же налета, три бомбы упало рядом. Когда вечером вернулся домой, понял, что жилья у нас теперь нет. И бабушку не удалось найти. Мы отыскали друг друга уже после войны, а так она даже не знала, жив я или нет. Тогда я принял решение – пробираться в Москву. Первую ночь после бомбежки ночевал в казармах. Есть в Минске такие Фрунзенские казармы еще дореволюционной постройки. Некоторые из них были разрушены, и мы до войны бегали в эти развалины играть. Там были расквартированы наши части. Мы общались с солдатами, а они нас подкармливали.
В казармах открыли продовольственный склад и раздавали продукты горожанам. Мне тоже удалось взять немного съестных припасов в дорогу. В пути сочинил про себя легенду, что я школьник из Москвы, был в пионерском лагере в Новоельне (под Барановичами), и теперь пробираюсь домой. Вообще, я был достаточно самостоятельным, несмотря на свои 11 лет. В школе был хорошим организатором, еще до войны создал отряд юных активистов Госавтоинспекции. Мы следили за правилами уличного движения, заставляли соблюдать эти правила взрослых, патрулировали дороги. Сначала мы организовали отряд самостоятельно, потом при школе, как кружок, потом вышли с этой инициативой уже на городской уровень. Нас приняли в Госавтоинспекции Минска, и отрядом стал руководить ее начальник майор Павлов. Проводились занятия, конкурсы по всем школам. У меня сохранилось удостоверение юного активиста Госавтоинспекции под номером 001.
В те дни я встретил кого-то из ребят, отдыхающих в этом лагере, и наверное, поэтому у меня отложилось в памяти название этой местности. Так я дошел до Осташевского городка, где наткнулся на места боев. На поле сражения оставалось очень много нашего оружия. Я вспомнил книгу Островского «Как закалялась сталь». Там, когда пришли немцы, разобрали военные склады и все оружие спрятали, чтобы не досталось врагу. Также решил поступить и я. Шел уже не по направлению к Москве, а вдоль оборонительного рубежа и прятал по дороге оружие, запоминая место.
Останавливался я на ночлег неподалеку от деревень. Как и везде, в любой деревне ребята выгоняли в ночное лошадей. Я подходил к костру, где они сидели, знакомился… В основном, они были моими ровесниками, может быть, чуть постарше… Я пел ребятам песни, рассказывал содержание приключенческих детских книжек, которых было прочитано мной немало, а они меня подкармливали, кто шмат сала принесет, кто луковицу… Утром они уходили домой, а я шел дальше, от деревни к деревне, от рубежа к рубежу, продолжая собирать и прятать по дороге оружие.
Несколько раз я встречался с нашими солдатами, выбиравшимися из окружения, и всегда пытался увязаться за ними. Но бойцы меня с собой не брали. И вот однажды, когда деревенские ребята припозднились, и я сидел у костра один, на огонек из леса вышли трое военных, причем форма у них была хоть и не новая, но аккуратная, — пришиты белые воротнички. Начищены сапоги. Это люди, которые не растерялись, не поникли духом. Они за собой следили, вот и всё. Это были кадровые военные. В любом случае командир должен быть командиром: утром встать, побриться, привести себя в порядок, в вещмешке у него все необходимое есть.
До этого солдаты, которые мне встречались, были в рваной одежде, без формы, с оторванными петлицами, а некоторые вообще в гражданском, старались одежду поменять.
Это было в сентябре, после взятия немцами Смоленска. Все бойцы принадлежали к разным воинским частям, и когда, выбираясь из окружения, они поняли, что своих уже не догнать, объединились в партизанский отряд. Мы жили в лесу. Делали шалаши из веток, из лапника, из коры деревьев: у ели очень хорошо кора отстает. Снимали кору пластом — вроде жести, на жерди клали, сверху лапником. Когда холодно – разводили костер. Стационарным лагерь стал, когда мы стали к зимовке рыть землянки. А первое время мы искали место, где остановиться. Потом нашли место, там был уже базовый лагерь, связались с Большой землей. С Большой земли пришли диверсионные группы, которые были уже заброшены в Белоруссию. Они нас связали с Москвой, радиоприемника в первые дни у нас не было. Когда нашли – принимать принимали, а передатчика не было.
Была большая группа 9903, откуда Зоя Космодемьянская, Леля Колесова, сестры Суворовы, Вера Волошина, все герои этой воинской части. Командир этой воинской части тоже был вместе с группой заброшен туда, я с ним там столкнулся. И я у них был проводником, потому что тропинки там знал.
А как мы нашли друг друга? Пришел кто-то из наших, и говорит: «Вот, там в соседней рощице какие-то люди непонятные. Говорят вроде по-русски, но с каким-то акцентом, на немцев похожи». Потому что они латыши. Спрогис — латыш и было у них еще два латыша и советский немец.
Была у нас семья в деревне. Сын был у нас в отряде, а второй у немцев. Они говорили, что он в армию ушел. О том, что второй сын в полиции, мы не знали ничего. А он, оказывается, сдался в плен и пошел к полицаям. Наш отряд стоял неподалеку, я обычно к ним приходил, приносил свое бельишко, чтобы матушка постирала. Как-то я пришел, принес свои вещички, а хозяйка как-то так все время меня от окна загораживает. А я привык, что мне все время видно из окна, что во дворе. А она отгораживает. А я все хочу посмотреть и смотрю – повязка полицейская. Там было второе окно. Я в то окно – ногой вышиб и побежал.
Своего коня по кличке Мальчик я обычно бросал у калитки. А тут я его пустил, и он у меня остался пастись за домом не привязанным. Я к нему – а в меня стали стрелять. Я за него зацепился, и он сразу рванул. Я на него вскарабкался, тут меня что-то обожгло, и Мальчик меня вынес в отряд.
А отряд в эти дни собирался идти в рейд – пройтись по всей западной Беларуси, организовать партизанские отряды, потому что к нам пришел командир из Москвы, Валшасов — знаменитый организатор диверсионной работы, разведчик. И как базовый он взял наш отряд. А куда меня раненого с собой брать?
Неподалеку была деревня Ляжино. Там старостой был наш человек. Когда шло раскулачивание, в Ляжине раскулачили двух человек: Мельника — жидовича и Ванькевича Сафрона. У первого, была мельница, батраки были: мельница-то маленькая была. А у Сафрона, были две лошади и четыре коровы. Он их купил телятами и вырастил, выкормил за те деньги, которые сам заработал, будучи батраком, детей кормить надо! Было у него одиннадцать детей. А его раскулачили! Потом быстро разобрались, что раскулачили не того, он вернулся обратно, где-то в 1938 — 1939 году, стал работать конюхом.
Когда немцы пришли, коров и лошадей забрали в колхозное стадо. Кто-то вспомнил, что он обижен властью, надо его сделать старостой. Он пришел к учителю, а учитель был член партии, деревенский умный человек. Он сказал: «Соглашайся, здесь, будучи старостой, ты больше окажешь помощи нашим, чем если не согласишься, — пришлют кого-нибудь». Наш партизанский отряд был с ним связан.
Меня привезли ночью. Пришли к Сафрону сказать, что ранили мальчишку. Он взял меня к себе в хату. Отряд ушел. Это было в феврале 1942 года. Немцы откуда-то пронюхали, что в деревне есть какой-то мальчишка. И тогда меня по деревне из хаты в хату стали перетаскивать, ходить я не мог. В конце концов, из этой деревни меня перетащили в соседнюю.
Стала у меня нога загнивать, и стал я Богу душу отдавать. И вот хозяин, у которого я жил говорит, что негоже на тот свет нехристем идти, он меня окрестил. В этой деревне был фельдшер. Мне вычистили рану, и я стал поправляться. К весне уже бегал. В апреле, когда наши вернулись, я в отряд уже пришел чуть-чуть прихрамывая, потому что нога немножко покороче стала.
Контузия у меня была. Когда бомбили нашу землянку, меня засыпало. Я даже не знал, что контузия была. Я спал, когда бомбежка началась. Проснулся, смотрю – я лежу на земле, вокруг меня хлопочут. Я был уверен, что что-то зашиб. Три с лишним часа откачивали, признаков жизни я не подавал, заикался после этого какое-то время. Когда прорывали блокаду, меня ранило. Меня отправили на Большую землю, потому что гангрена у меня начиналась, руку отнимать собирались. В 1943 году, когда немцы начали готовиться к Курской битве, к очередному летнему наступлению своему, партизаны им очень досаждали, особенно около Минска. Тогда они решили партизан уничтожить. Против партизан выбросились несколько егерских дивизий – специально обученных. Нас окружили, большой партизанский район. Началась блокада. С нами попали не только партизанские отряды, были так называемые гражданские лагеря, это деревни, которые от немцев уходили в лес под нашу защиту. Они уводили скот, строили землянки. Вся деревня переходила жить в зону нашей ответственности. Их оказалось около 100 тысяч человек.
Командование решило, что нужно пробиться в большой лес, вывести туда гражданские лагеря. Как можно бросить людей? Было намечено место прорыва. Ударили в это место, прошли, и когда основная группа прорыва прошла, у немцев оказался пулемет и начал косить гражданских. А командовал этой операцией секретарь межрайонного обкома. Я был у него связным от нашего отряда. Он мне приказал бежать и уничтожить этот пулемет. А там оказался не один, а три пулемета. Дело происходило ночью, я выскочил прямо на этот пулемет. До отряда мне еще бежать – а пулемет вот он. Я забросал его гранатами. Стрельба началась, и тут меня ранило. Думали, что я уже мертвый, потому что я признаков жизни не подавал. Мой конь, Мальчик на меня наткнулся и от меня не уходил. Только когда меня на него положили, он пошел. Так он мне спас жизнь.
Подготовили: Елена Куликова, Валерия Макеева
Loading ...
