Испытания владыки Николая и патриарха Гавриила в Дахау

Архимандрит Йован Радосавлевич, профессор богословия, летописец, один из немногих ныне живущих учеников святого владыки Николая (Велимировича), его справедливо называют «живой историей монашества». В монастырь Жичу пришёл накануне Второй Мировой войны, видел, как эта великая святыня до основания была разрушена немецкими бомбами.

Монашеский стаж отца Йована превышает 75 лет, связан дружбой с семью ныне канонизироваными святыми. Долго находился на Святой Горе, на Горе Синай и в Иерусалиме, преподавал в монашеских и богословских школах в Призрене, Остроге, Крке. Автор более двадцати трудов, которые представляют собой своеобразную хронику современной истории СПЦ, он — свидетель времени, свидетель трагических событий германской, болгарской, венгерской, итальянской, албанской оккупации и коммунистическом режиме.

В Сербии сегодня не найти монаха, священника, которого не связывало хотя бы эпизодическое воспоминание о встрече с этим старцем. И в силу возраста, но больше за его сердечную доброту и открытость народ называет его не «отец Йован», а тепло и ласково «деда Йован». Направление нашего разговора он определил так: «Кто хочет критиковать, пусть критикует, времена сейчас такие, я же помню много хорошего и об этом буду говорить».

 

У владыки [Николая] был такой распорядок, по утрам богослужение, потом расходились по послушаниям, был там и один его земляк, повар и телохранитель, а что делать, должен был кто-то охранять, трудное было положение из-за конкордата. Ватикан хотел заключить союз с государством, а это было опасно для церкви. Владыка Николай занимал непримиримую позицию, говорил, что нельзя допустить вмешательство Ватикана, это агрессивная религия, которую они хотят нам навязать. Тогда и патриарх Гавриил, большинство епископов организовали литию по Белграду.

— Известная кровавая лития [1]?

Да, кровавая, потому что была разогнана жандармами Миладина Стояновича, председателя правительства. Священников, епископов избивали, избивали народ, епископа Шабацкого Симеона закидали яйцами, всего перемазали, другого епископа повалили на землю и били, истекал кровью. Жандармы, власть, скверно это было, знаете.

 

— Какими были последствия?

По всей вероятности, патриарх был отравлен. Об этом мало говорили и писали, почти не говорили, но я пытался потом исследовать, что тогда произошло. Патриаший дьякон Углеша, он потом уехал в Америку, приезжал к нам в монастырь, рассказывал о последних днях патриарха Варнавы. Они служили литургию в Соборной церкви, затем два протодьякона вышли проводить патриарха, старший поднялся с ним наверх, а младший вернулся в алтарь, чтобы собрать облачения. Спустя полчаса произошло что-то невероятное: патриарху и дьякону Цветковичу принесли воду и закуску, чтобы перекусить перед обедом, освежить силы. Дьякон съел всю порцию, ему почти сразу стало плохо, он корчился от боли, потом выбежал из патриархии, бежал по улице до Бранкового моста и бросился с него в Саву. Знаете, где Бранков мост…

 

— А что было с патриархом?

Патриарх остался, терпел боль, пожилой человек, терпел. Его сразу отвезли в какую-то виллу рядом с королевским двором, Белым двором, как будто лечили, но все было кончено. Погибли и два его брата, которые приезжали его навестить, они умерли спустя три дня после той поездки. Племянник патриарха, рассказывал, он об этом знал, вся семья знала. Было известно, что патриарх был отравлен, но власти не давали об этом писать, вероятно, в этом был замешан председатель правительства Стоядинович. Владыка Николай и священство требовали отставки правительства, протестовали, но все напрасно. Церковь тогда нескольких министров отлучила от церкви, на этом особенно настаивал владыка Николай и владыка Гавриил, будущий патриарх. Но после отъезда владыки Николая их вернули в церковь, признали православными. Владыка сердился, и на патриарха Гавриила сердился, что он определенным образом это допустил, два года они были в конфликте….

 

— Патриарха Гавриила обвиняли и в том, что сотрудничал с коммунистами.

Нет, не сотрудничал. Он был твердый человек, черногорец. Конкордат [2] был в 1937 году, они помирились только в сороковом, когда вместе оказались в монастыре Любостыня. Уже было ясно, что в Европе идет подготовка к войне, и они, слава Богу, помирились, а потом и разделили одну судьбу, свела их судьба в фашистском концлагере, оба попали в заключение. Но оба выстояли, были непоколебимы.

О том, как было в лагере Дахау, что там с ними делали, я долго изучал эти материалы и сейчас продолжаю.

 

— Есть какие – то новые факты?

Когда владыка и патриарх были в заключении, немцы пытались их заставить написать обращение к сербскому народу против коммунистов. Но это не дело, не для Церкви это, политика, а там была и коммунистическая политика, и Коминтерн работал. Я писал об этом, есть тут и другие вещи. Член коминтерна некий Миша Брашич, редактор известного журнала «Новости», народ его уважал, никто не знал, что он коммунист. Когда он был в России, его обязали извещать обо всем, что происходит в Сербии, распространять коммунистические идеи. У него была радиостанция, она называлась Павлодар, находилась в Белграде, на Пожаревацкой улице. Когда в Белграде начались обыски, чтобы немцы не нашли станцию, этот Брашич перебрался сначала в Крагуевац, потом в Княжевац, из Княжевца сюда в Чачак, но немцы добрались и до Чачка, и ему пришлось скрываться в селе Дучиловичи за Овчаром, в доме священника, со своим товарищем, они решили, что в доме священника они будут вызывать меньше подозрений. Приезжал он и к владыке Николаю в Любостиню, они были знакомы еще до войны, дружили, Брашич дружил и с патриархом Варнавой, со многими. Владыка ему предложил: «Господин Миша, видишь какая ситуация, война, горе, если ты в беде, оставайтесь здесь, пока военный ураган не стихнет, останьтесь с нами, поделимся всем, что у нас есть». Но он не остался, ездил туда-сюда, разведывал. Владыка не знал, чем он на самом деле занимается.

Он работал на четыре разведывательные службы, сотрудничал с коминтерном, с коммунистами Югославии, с немцами и с четниками, видите, как низко может пасть человек. Он приходил к владыке, приходил как четник, владыка ему верил. Потом он владыку оклеветал перед немцами, — обвинял, что работает на Англию, потому что он там учился.

 

— Это послужило причиной ареста владыки?

Это принесло владыке много бед, немцы держали его под стражей, заключили в Любостыне. Однажды поставили охрану вокруг монастыря, блокировали пути, всю ночь следили, кто приходит, что владыка делает, но ничего не заметили, только допрашивали, почему в доме то загорается, то гаснет свет, кому он посылает сигналы, о чем сообщает. Владыка отвечал, что не знает, о чем речь, но знает, что поскольку у них нет электричества, монахини пользуются свечами для молитвы или работы, но и свечи экономят и, закончив послушание, гасят. Они проверяли, убедились, но на всякий случай вывезли его из Любостини в Войловицу под Белградом и там держали под строгим надзором, как заключенного.

 

— Когда это было?

В канун праздника cвятителя Николая в декабре 1942 года, а через год, в 1943 году привезли и патриарха Гавриила из монастыря Раковица. Владыка и патриарх были там вместе, в старом корпусе, австрийской постройки. В западном крыле находился владыка Николай, в восточном крыле патриарх, в середине был Василий, епископ Жичский, Костич, и Йово, племянник владыки Николая, который был тогда преподавателем в битольской семинарии.

Все это время их мучили, требовали написать манифест против коммунистов. Но церковь не вмешивается в политику. У вас в России патриарх Тихон, святой человек, занял твердую церковную позицию…

Владыке потом коммунисты запретили вернуться в Югославию, патриарха Гавриила как-то терпели.

Итак, патриарх и владыка отказались: «Мы рабы, арестанты, раб не может обращаться с воззваниями, только свободный человек может, у которого есть выбор». Тогда им предлагали освобождение: «Мы вас отпустим, патриарх может идти в патриархию, владыка — в Жичу». Но они не согласились.

Потом племянник владыки, Йово, мне рассказывал, что патриарх спрашивал владыку Николая : «Владыко, что будем делать? Видишь, как немцы на нас давят, присылают то Недича, то Летича, что скажешь?»

Владыка ему – «Нет Гавро, сербская церковь борется не против коммунистов, они наши дети и братья, и может случиться, что после войны они вернутся к нам. Политика грязное дело, и не нам в нее вмешиваться. Сербская церковь борется не против коммунистов, а против безбожия, безбожия и слева, и справа, против внешнего безбожия – германского и внутреннего – нашего».

Правильно сказал, задача церкви – бороться против безбожия и не вмешиваться в политику, не примыкать ни к каким партиям, ни в коем случае. Владыка очень мудрым был. И еще, когда от него требовали, чтобы он согласился выступить против коммунистов, он ответил: «Знаете, господин генерал, вы немцы, все думаете одной головой, головой фюрера, у нас по-другому, мы другой народ, каждый серб своей головой хочет думать… Так это у нас славян бывает, каждый своей головой думает, каждый хочет иметь свое мнение, свою позицию, один думает так, другой иначе. Как рога в мешке, не можем уложиться, такие мы, понимаете?» И когда они поняли, что ничего не добьются, что владыка непоколебим, решили депортировать его в Дахау, в лагерь смерти. И отправили его и патриарха, через Бечкерек, 15 сентября ранним утром 1944 года. Потом я ездил туда с одним священником.

Первый раз поехал в Германию в 1998 году. В Мюнхен, из Мюнхена в Дахау, чтобы увидеть, где был владыка Николай. Меня интересовало, где были бараки, шестнадцать их было в одном ряду, шестнадцать в другом. Каждый барак сто метров в длину и десять в ширину, в каждом бараке с десяток отделений, в каждом могло поместиться по семьдесят человек. Около пяти-шести тысяч могло находиться в тех бараках, но они держали там по тридцать тысяч, можно представить, как они страдали.

Дахау был своего рода школой, где обучали пыткам, оттуда «специалистов» направляли в другие лагеря, в Европе было 179 лагеря.

Вот и владыка Николай был тут, и патриарх. Тяжко пришлось, жестоко над ними издевались. Был там земляк владыки, сербский офицер Миломир Станишич, ему удалось выжить. Потом он уехал в Америку, они общались с владыкой, разговаривали о самых разных вещах, обо всем. После смерти владыки он писал о тех днях в Дахау.

Когда патриарха и владыку привезли в лагерь, их поместили отдельно от других заключенных, с другой стороны от колючей проволоки, где находился крематорий, в котором убивали и жгли, и здание для эсэсовцев, в нем было предусмотрено несколько помещений для заключенных, там держали патриарха, владыку и заключенных из стран северной Европы, все они были там. Владыке и патриарху было приказано каждое утро выносить бадью из уборной, они должны были нести ее на палке до ямы. Владыка Николай был небольшого роста, а патриарх высокий, оба изможденные, измученные старые люди идут, несут. Фашист прикладом их погоняет, спотыкаются, едва идут, патриарх старается не упасть, чтобы не опрокинуть нечистоты на спину владыке. Тяжело, бадья тяжелая, придерживает рукой, и владыка идет, спотыкается. Комендант подходит, спрашивает патриарха: «Ну и как вам тут?». Патриарх не знал немецкого, а владыка Николай знал почти все европейские языки. Обратился к владыке: «Что он сказал?» Владыка патриаху: «Спрашивает, как нам тут?»

Патриарх: «Что же спрашивает, неужели не видит, что им не сегодня – завтра конец придет, придут русские, и они ответят за все, за все свои злодеяния!». Владыка ему говорит: «Если я передам твои слова, то нас расстреляют на месте». Тогда жизнь была дешевле пули, да. Владыка немцу отвечает: «Господин полковник, Его Святейшество патриарх сербский господин Гавриил (произнес его полный титул, чтобы немец знал, кто это) отмечает вашу организованность и дисциплину, но просит вас освободить нас от такой унизительной работы, так как мы представители Церкви в Сербии и старые люди, больные, освободите нас». Владыка умел хорошо говорить, и немцу понравилось — освободил их от обязанности выносить нечистоты.

 

— И что с ними было дальше? Известно ли это?

Да. Они были там еще 5-6 месяцев, от сентября до января. В конце января по ряду причин их перевели в Вену [3], но немцы не смели показать их такими, истощенными грязными, и на несколько дней отвели их в отель близ Мюнхена, чтобы они привели себя в порядок, затем их перевели в Вену.

Прибыли они в Вену. Там находился Герман Нойбахер[4], может быть, вы слышали о нем, гитлеровский генерал. Гитлер собирался отдать Банат и Бачку венграм, но Румыния, румынский король возмутился: «Вы доведете нас до войны с венграми, в Банате наши церкви, наши люди и если вы их бросите под свой сапог и будете обращаться так же, как с сербами, нам придется действовать». Герман Нойбахер был назначен бургомистром Баната и инспектором Балкан, всех стран, Румынии, Болгарии, Греции, Сербии и Хорватии.

Он знал, что владыка Николай и патриарх Гавриил были в Войловице и, похоже, был настроен к сербам дружески, увидев, что гитлеровцы делают с сербами, что за одного немца расстреливают сто сербов, недоумевал: «Мы пришли как оккупанты, люди унижены и борются за свободу, вы должны понять, нельзя так, это уничтожение народа». Потом, после войны он в мемуарах писал, что спас от смерти не менее 15 000 сербов.

Когда Тито судил Дражу Михайловича, генерал Нойбахер его защищал, он считал, что Михайловича нельзя расстреливать, но напрасно, у коммунистов была цель – уничтожить его. Америка молчала, Англия молчала, все молчали, Тито видел, что может безнаказанно творить все что хочет. Самого Нойбахера приговорили к двадцати годам заключения. После десяти лет заключения он тяжело заболел, и чтобы он не умер в заключении, его отпустили. Потом он написал книгу, воспоминания о том, что происходило в Югославии. Сейчас у меня нет ее под рукой, но я использовал данные из нее, фрагменты.

 

— И что произошло затем с владыкой Николаем и патриархом Гариилом, как события развивались дальше?

Затем, чтобы избежать возврата в лагерь, их перебросили в Ферне, в Альпах держали под строгой охраной, война подходила к концу. Наши войска отступали, а там были и четники, и летичевцы, Красная армия наступала, объединялась с нашими коммунистами, четники должны были отступать и двигались в сторону Австрии. Оказались там и Димитрий Лётич [5] с воеводой Момчило Джуичем [6], что тут произошло тогда? Они договорились ночью пойти к патриарху и владыке, попасть к ним помог полковник Черни, он отпустил охрану. Лётич пошел к Владыке Николаю, а Джуич к патриарху Гавриилу. Взяли для них чокань ракии, рыбы и лепешки, порадовать их чем-то, изголодались они. Джуич постучал в дверь, патриарх спросил: «Кто там?» Открыл, увидел бородатого человека с длинными волосами: «Сынок, ты кто?»

Джуич представился, протянул лепешку, которую патриарх Гавриил, перекрестившись, начал есть. Воевода рассказал, для чего они пришли: увезти их в Быстрицу и спасти из плена.

Патриарх говорил: «Нельзя, мы по приказу Гитлера доставлены сюда, если мы сейчас совершим побег, нас будут преследовать».

Но все-таки Джуичу, хотя и с большим трудом, удалось убедить патриарха Гавриила. Вечером они отправились в Быстрицу. Прибыли на следующее утро, там их встречали воины, четники. Построились в шеренги, просили благословить их и освятить знамена. Патриарх шел вдоль шеренги, повторял: «Эх, четичи, вы мои, четичи, благослови вас Бог». А владыка шел и плакал, глядя на измученных воинов. Прибыл и генерал Нойбахер.

Собирались увезти Владику и патриарха в Швейцарию, Генерал Нойбахер решил ехать с ними, сдаться американцам, договориться с ними, чтобы прекратили бомбить Вену, спасти город, решил пожертвовать собой. Но их не пустили через Швейцарскую границу. Вернулись, остались в Кисбилбурге, вскоре пришла 36 дивизия, американцы. Были среди них и сербские офицеры, они навещали патриарха и владыку, видели, что они страдают и голодают, приносили им необходимое. Американцы были заняты собой, им не было дела до архиереев. В конце концов владыка попал в Зальцбург, затем в Брюссель, патриарх в Лондон, потом через Италию в Чехословакию его пригласил председатель правительства в Карловы Вары. Лечился там, вернулся в Белград. Владыке Николаю въезд в страну был запрещен. Тито объявил его предателем новой югославской державы, который подлежит строгому наказанию. Он уехал в Америку, остался там, писал, работал, преподавал в семинарии в монастыре святого Саввы, затем Маевский отвез его в русский монастырь. Владимир Маевский был другом владыки, преподаватель, они были вместе в монастыре святителя Тихона в Пенсильвании. Он провел в Сербии 26 лет, писал о владыке, описал его кончину. Я многое заимствовал из его воспоминаний «Мои встречи и жизнь с владыкой Николаем», хотел просто делать сноски и пересказывать его, но потом решил, что будет лучше, если он сам лично будет говорить о владыке, лучше цитаты.. Поверьте, русские оказались к нам человечнее, чем мы сами к себе. Так это в жизни бывает: хуже нет, когда братья враждуют, не знают меры, не могут остановиться, а сосед трезвее, спокойнее смотрит на вещи, так вот.

Профессор Маевский пригласил владыку в монастырь: «Будьте с нами, мы знаем, кто такой епископ Николай!». Владыка хорошо знал русский, преподавал и Священное писание, гомилетику. Маевский записал: «Драгоценен был для нас его метод проповедничества».

 

— Отче, а что Вам еще вспоминается из тех дней, когда вы были у владыки?

Очень запомнилась самая первая встреча, когда я только пришел к нему. Знаете, я никогда не видел таких людей. Длинные, небольшой с проседью волосы, борода, строгий проницательный взгляд, большие глаза. Мне казалось, что он с неба сошел. Помню, как обнял меня, спрашивал, кто я, поддержал, большая доброта в нем была. Но бывал и строг, сердился, иногда проверял нас, испытывал. Несколько раз в Жиче он со мной разговаривал, и я как-то чувствовал, что он меня испытывает. Многие его осуждали: и такой и сякой. Может быть, и был в молодости, пока был в Англии. Там было наше лобби, группа выдающихся образованных людей, которые вели переговоры с англичанами о помощи Сербии в Первую Мировую войну. Владыка там был ключевой личностью, бывал и в Америке, собирал добровольцев, деньги на питание и одежду, мы были в нищете, вся страна. Правительство его направило туда, Никола Пашич…

 

— Вы находились во время войны в Жиче? Были свидетелем бомбардировок и уничтожения монастыря?

Когда началась война, мы оставались в Жиче, а владыка был уже в Любостыне. Я снова заболел, вернулась малярия, но тогда меня взрыв вылечил, бомба разорвалась в двадцати метрах от меня, сильный взрыв. Я упал на землю, все во мне оборвалось от страха, и с тех пор не было больше малярии, ребята мне говорят: „Милисав, вставай, посмотри на наших воинов: бородатые, как монахи выглядят, встань, посмотри». Я встал, вижу, в самом деле, как монахи четники наши. В тот день они встретились с партизанами, чтобы вместе защищать Кралево, освободить город. Когда начался бой, мы убежали, я даже не успел переобуться. В шлепанцах убежал, сначала в лес, потом спустились к ручью, там, где были первые дома. А нас все соседи знали. Переночевал там, а на следующий день пошел посмотреть, что осталось после боя. Немцы гнали четников почти до самого монастыря. Мы оставили нашим молока в казане, — казан пробит, молоко вытекло. Бомбы всю ночь рвались. Вижу, как пострадала Жича от бомб, и церковь, и конак, и келья владыки, сердце плачет.

Но после этого никогда больше не болел малярией, после того взрыва, иначе я бы остался там ночью в ледяном ручье, умер бы в горах, никто бы мне не смог помочь, а мне тринадцать лет было. Нет худа без добра.

 

— Где Вы и братия, находились после разгрома Жичи?

В горах, там были какие-то оставленные опустевшие дома. Мы сделали в одном из них импровизированную крышу из хвороста и сена, грелись у костра, холодно, октябрь — конец ноября, целый месяц там оставались.

Немцы при отступлении подожгли Жичу и ушли в Баню Матарушку. Игумен сказал нам: «Милисав и Станислав, бегите, выпустите скот из загона, не то сгорит». А у нас было десять хороших коров, больших, четыре быка, пять коней, свиньи, овцы… И мы бегом до церкви на кладбище. Видим мать Феодору: старица восьмидесятилетняя тащит ведро. Набрала воды и тащит в гору. Мы бегом к ней: «Матушка Феодора, что такое?» Она нам говорит: «Вот! Видите, что? Подожли наш монастырь!». Мы схватили ведро: «Сиди тут, матушка, не двигайся». Куда ей, старице, идти? И опять бегом, а все уже полыхает. Вбегаем в монастырь: кругом пламя бушует, церковь разрушена, большая соборная церковь, дом рушится, огонь выбивается из окон, из дверей, все грохочет, как локомотив.

Я по сей день удивляюсь, как мы смогли пробежать там и не сгореть. Бегом через сад до загона, выпустили скот, коней и быков, и коров, и свиней, и овец, и гоним. Игумен благословил пригнать овец, а они не хотят идти, хотят пастись. А вокруг стрельба — не видим ни где мы, ни куда нам. Война. Гоним овец, догнали до подножья горы, поднимаемся постепенно, вокруг бежит народ, каждый несет, что может унести, все бегут. Вижу, идет партизан, не четник, звезда у него на фуражке и поносит нас: «Вы во всем виноваты, всех вас надо перебить». Спрашиваю одного монаха: «Отче Тихон, в чем мы виноваты? Не мы все это сделали!». А он сделал мне гримасу, показал, чтобы я молчал. Долго мы шли, только к вечеру добрались. в Столове развели огонь, чтобы согреться, успокоиться…

А когда выпал первый снег, пришлось нам резать овец, чтобы выжить в горах. Мы были легко одеты, есть было нечего. Иногда спускались в амбар, где была пшеница. Пшеница обгорела сверху, а внутри целая. Носили ее на мельницу, мололи, а мука черная получалась, но, главное, что была пища. Потом владыка Николай благословил нас идти в Студеницу, и мы пошли, четырнадцать нас было. Владыка потом прислал мне денег, 200 динар, чтобы я купил себе обувь. Узнал, что я босой, но негде было купить, не было ни за какие деньги — война. Один наш монах смастерил мне ботинки из старых сапог, верх из кожи, подошва деревянная, прибил к ней гвоздями кожу, вот и обувь. Все это было в 1941-42 годах.

В 1943 болгары пришли, началась война с болгарами, немцы отдали им всю центральную часть Сербии от Ужица до Дрины, все они держали. И в Студенице были болгары, и в Раче. В Раче сожгли все монастырские постройки. В Студенице, когда начались столкновения, хотели перебить всех нас и уничтожить монастырь. Поверьте, только Бог нас спас!

Тогда пропало несколько болгарских солдат, и если бы не мужество нашего настоятеля, пришел бы нам конец. Он сказал: «Я пойду искать ваших солдат». И пошел на поиски, пошел в лес, где были четники, командовал ими какой-то Машан Джурович. Он приказал расстрелять этих болгар. Те уже копали себе могилу, но наш игумен вовремя успел, остановил его: « «Машан, что ты делаешь, подумай о монастыре! Знаешь ли, сколько внизу болгарских войск? Уничтожат и монастырь, и нас, весь народ в округе. Отпустите людей, вы их руками нас убиваете». Четники послушали, отпустили болгар, чтобы не было «сто за одного». Всякое бывало, война есть война. Сохрани Господь! Запутанная история. Тогда игумен спас монастырь, но эти болгары ночью избили нас, пришла какая-то отставшая рота, мы уже разошлись по кельям, выгнали нас на улицу, облили бензином и нас, и церковь, а потом избивали железными прутами.

Было там с нами пять русских монахинь из Введенского монастыря, прятались у нас. Мать Павла, Сузанна, Евсевия, еще одна, слабенькая была, умерла, там и похоронена. Говорит мне мать Павла, я был самый младший: «Беги с нами, я тебя мантией закрою». У них были русские мантии широкие, а болгары выводили по одному и били, мужчин били железными прутами. Много костей переломали и монахам, и мирянам, очень было тяжело. Я съежился, прижался к матушке Павле. Она меня закрыла мантией, но один заметил ноги в брюках и говорит: «А ну-ка иди сюда!». Отвел меня на несколько шагов от них и стал избивать, думал, что в муку сотрет, я напрягся, чтобы выдержать удары. Сильно бил, до сих пор болит, правое бедро особенно. Отца Рафаила сильно избили, он, пока силы были, стонал, потом замолк, и только удары были слышны. Чудом остался жив. Потом разогнались на грузовике и преследовали нас, едва не передавили всех. А за ними шла другая рота, грабила монастыри, все тащили — одеяла, простыни, полтенца, часы, а что не могли унести, разоряли. У нас много было меда, вина в подвалах, они пооткрывали краны в бочках с вином, чтобы все вылилось. Монастырь Студеница богатый был.

 

— Иконы не трогали?

Иконы не брали. Унесли все съестное, любители перца, у нас было много печеного перца, две монахини готовили запасы на зиму. Тяжело с болгарами. Мы хотели бежать, но архимандрит настоятель сказал: «Дети, не бегите, давайте останемся здесь, если уйдем, и Студеницу сожгут, и нас перебьют». И мы остались. Надо было потерпеть, пережили, слава Богу. Требовали у меня ключ от церкви, а я не даю, молчу, жду, что настоятель скажет. А он лежит, избитый до полусмерти, потом спросил: «Милисав, сынок, у тебя ключ от церкви?» Говорю: — «Да, у меня». Но даже привстать не могу, чтобы достать из кармана ключ. Один болгарин разозлился, замахнулся на меня штыком, и если бы другой не остановил его, то насквозь бы пробил. А тот сказал: «Посмотри, ребенок еще, не трогай!». Я плачу, не могу встать, он отпустил. Сквернословил, оскорблял нас. Потом мы встали, помогали друг другу, кто-то совсем не мог идти. Отец Рафаил не мог встать, пришлось его тащить, еле дышал, все тело было черное, троим переломали ребра.

Да, вошли они в церковь, встали у раки святого Симеона Мироточивого, а она мраморная: «Что вы тут прячете, открывайте!» Мы говорим: «Ничего, это гроб». «Какой гроб, открывайте!». Потом подошел командир, сказал: «Видите, это граб», так болгары говорят «граб». Пошли в алтарь, начали раскачивать полиелей, чуть не обрушили, как будто нет в них веры. Но что делать, военное время.

Трудно было, война, очень тяжелая пора для монастыря Студеница. А мы после этого, если слышали, что едут грузовики, бежали, скрывались в селах.

А в 1944 году стало еще трудней, и мы бы еще больше пострадали, если бы не русские, русская рота, которая пришла, когда болгары нас оккупировали, белогвардейцы, беженцы из России, немцы их не трогали. Они спасали нас от болгар. Потом пришла Красная армия, я тогда был в монастыре Вуин, это здесь недалеко, по направлению к Горнему Милановцу, был там и патриарх (будущий) Павел, еще мирянин, Гойко. Он остался в Вуине, а мы с настоятелем бежали в село Брезницу. Тогда пришли красноармейцы, русские.

 

— Как они к вам относились?

Они установили «катюшу» на горе, мы радовались: «Сейчас немцы разбегутся», это сразу было ясно. И как начала «катюша» «косить» (так у нас говорят): ударили по Чачку, за два часа очистили город от немцев.

Но знали и то, что это поддержка для партизан и четникам придется отступать, не было выбора, что делать. Я должен был вернуться в Вуян, по дороге мы встретились с партизанами, они хотели меня забрать в свой отряд, а со мной была женщина, старица, у которой мы скрывались, она пошла нас проводить. Мудрая была, умела сказать как нужно, защитила нас. Вернулись в монастырь, там я нашел отца Юлиана и отца Павла, то есть тогда еще Гойко.

 

– Много сербов пострадало за любовь к России, ведь не Сталина любили, а Россию?

Много, много и в Черногории, и повсюду, по всей стране. Политика дьявольская вещь: за одну ночь может все измениться, и того, кого вчера любил, завтра должен проклясть, не по-человечески это.

Слава Богу, были вместе с владыкой Павлом. Много он значил для нас там в монастыре. Он принял постриг в 1948 году, в день Петра и Павла, а в конце того года мы перешли в монастырь Рача, и я ушел в армию, в 1948-49 году, вернулся в 1950 году и принял монашество в 1950 году в день св. Иоанна Крестителя. Отец Павел дал мне имя, был восприемником на постриге.

 

[1] Кровавая лития — крестный ход по Белграду, организованный священством — противниками Конкордата. Лития двинулась от Кафедрального храма по всему городу. Правительство не давало разрешения на проведение акции, и тогда белградская жандармерия (министр внутренних дел того времени был католическим священником) совершила жестокое кровопролитное нападение на владык, священников и мирян, участников литии. Однако милостью Божией Конкордат не был подписан.

[2] Конкордат — договор Королевства Югославия с Римо-католической церковью о сотрудничестве. Договор давал право Католической церкви вести прозелитическую деятельность и экспансию против Сербской Церкви и государственности.

[3] В начале 1945 года, патриарх Гавриил Дожич и епископ жичский Николай Велимирович следуя в лагерь смерти Дахау, под особым надзором, были доставлены в Вену, где были задержаны на три недели. В течение этого времени, по воскресеньям их под охраной водили в сербскую православную церковь Святого Caввы в Вене, враги оказались настолько «любезны», что не лишили первоиерархов молитвы в церкви. Пока охранники в ожидании ходили вокруг храма, епископ Николай, в алтаре, на пустых страницах святого Евангелия, сквозь душащие его слезы, написал три молитвы, известные как «молитвы в тени германских штуков».

[4] Герман Нойбахер — (24 июня 1893 – 1 июля 1960) специальный советник по вопросам внешней политики. После войны Нойбахер представал перед судом в Социалистической федеративной республике Югославии, и в 1946 военный суд в Белграде приговорил его к 20 годам, был выпущен из тюрьмы в ноябре 1951 по болезни. Нойбахер хорошо знал Подунавье и Балканы. После Аншлюса исполнял должность бургомистра Вены. С августа 1943 года по личному приказу Гитлера Нойбахер стал специальным представителем МИД в Белграде при правительстве генерала Милана Недича. Перед ним была поставлена задача решения внешнеполитических вопросов, связанных с Сербией, Черногорией, Грецией, а также Албанией, которая, после краха Италии,должна была под руководством Германии превратиться в независимое государство. В декабре 1944 Нойбахер возвращается из Белграда в Вену, где пытался работать на поприще координации усилий антикоммунистических сил Сербии и Словении.

[5] Лётич Димитрий, сербский политический деятель. Сын дипломата. Образование получил на юридическом факультете Белградского университета (1913).

[6] Момчило Джуич (1907—1999) — командир сербских четников во Второй мировой войне, князь, священник.

 

Печатается в сокращении.

Источник: Луганская С. Люди Сербской Церкви. Истории. Судьбы. Традиции. — М. : Издательство Никея, 2015.