Другая дедовщина

Отца призвали в армию в феврале сорок третьего, как только ему исполнилось семнадцать, хотя даже в самые трудные периоды ребят старались брать в армию с восемнадцати. Уже после войны выяснилось, что местный военком таким образом спасал от армии своего родственника. Ему, щуплому, небольшого роста парнишке, из глухой татарской деревни из-под Бугульмы, плохо говорившему по-русски, предстояло пройти с боями пол-Европы, повоевать на Дальнем Востоке против Японии, потом снова служить в Восточной Европе и демобилизоваться только в 1950 году. Дома остались мать, двое младших братьев и сестра. Дядя отца, Сагит, погиб на фронте в начале сорок второго года. Осталось несколько фотографий, еще довоенных, где он снят в суконной гимнастерке с петлицами и буденовке.

Отец не очень любил рассказывать о войне, не хотел мыслями возвращаться к тем событиям, особенно когда речь шла о гибели солдат, с которыми он служил. Так, иногда, когда речь заходила как бы совсем с другой стороны. Да и фильмы о войне он тоже не любил.

– Это же артисты играют, – говорил отец. – На войне все по-другому. Страшней. В кино войну показывают глазами тех, кто эти фильмы делает. Ладно, если эти люди сами прошли через фронт. Смотришь иной фильм, так там солдаты друг другу только козыряют, да под гармошку пляшут, а немцы у них сплошные дураки. Если б так было на самом деле, они бы никогда ни до Москвы, ни до Волги не дошли.

Рядовой Мустафин Зиннатулла Хасанович — второй ряд слева. Польша, февраль 1945 года.

Но иногда из него прорывалось. Как-то по телевидению показывали какой-то польский военный фильм, по-моему, сериал «Четыре танкиста и собака». Речь, понятно, у нас с отцом зашла о наших тогдашних друзьях-поляках, которые воевали вместе с нами против немцев.

– Поляки, ведь, тоже разные были, – сказал отец. – Одни с цветами встречали, накрывали столы, угощали. Другие… Пошел один наш парень в самоволку, то ли на свидание к местной панночке, то ли сбегать в сад, чтобы нарвать и принести ребятам-сослуживцам яблок. Солдата того нашли дня через два. С разрезанным животом, набитым яблоками.

В другой раз, тоже в Польше, ехали через лес. Вдруг выстрелы, очереди автоматные. Откуда стреляют, не видно, кругом деревья. Сразу же Петро с Украины ранило. Пуля ему в пах попала. Кровь, как из крана водопроводного, хлещет, а от тряски еще сильней. Мы отстреливаемся, палим вокруг себя во все стороны. Возница пару лошадей со всей силы кнутом нахлестывает. Ну, кое-как оторвались, ушли из-под обстрела. Перевязали нашего раненого. Пока довезли Петро до расположения, пока то да се, короче, до госпиталя так и не довезли. Говорили, слишком много крови потерял. А мужику было уже далеко за сорок. Дома семеро по лавкам оставалось. Мы с ним вместе с сорок третьего были. Настоящий дед…

– Да, у нас тоже была дедовщина, – рассказывал отец, – только совсем другая, не такая, как сейчас. Старослужащие о нас, молодых, необстрелянных, заботились по-отечески. Порой подкармливали, делились с нами, пацанами, своим скромным солдатским пайком, или выменивали у нас махорку и «наркомовские» сто граммов на сахар и хлеб. Я уже потом закурил и стал выпивать, а поначалу, когда попал в семнадцать лет на фронт, еще не знал ни запаха табака, ни вкуса водки.

Когда прибыл в роту, мне сразу сказали «старики»: «Ты пока на рожон не лезь. Успеешь. Смотри, как делаем мы, учись, набирайся опыта». И мы, молодежь зеленая, смотрели и учились всяким солдатским премудростям. Как лучше маскироваться, как ориентироваться на местности, тянуть провод, соединять контакты и еще многим другим вещам, без которых невозможно стать хорошим связистом и постараться перехитрить пулю или осколок. Нас сначала учили вот такие «старики», а уж потом они стали брать на опасные задания.

Здесь же отец получал и уроки русского языка, с которым у него были поначалу большие трудности. Так получилось, что большинство его учителей были украинцы, и отец до последних своих дней сохранил легкий акцент. Слово «вишня», например, он произносил на украинский манер, как «вышня». Правда, провожая меня в армию в ноябре семьдесят первого, отец полусерьезно-полушутя сказал мне: «Не дай, Бог, сынок, если командиром тебе попадется «хохол», да еще ревностный служака – зае.., короче, замучает».

Сегодня, когда военная служба у меня давно позади, могу сказать, что среди моих командиров и начальников были и украинцы. И все они были разные, как и представители других национальностей. Одни становились друзьями, другие проходили мимо, третьи оставляли неприятный осадок.

Сразу после Победы, которую отец встретил в Венгрии, их часть перебросили на Дальний Восток. Полным ходом шла подготовка к войне против Японии. На новом месте между прибывавшими фронтовиками и теми, кто всю войну провел на Дальнем Востоке в ожидании японской агрессии, нередко возникала напряженность. Многие прошедшие фронт бойцы свысока смотрели на дальневосточных «сидельцев». Некоторые из них за несколько лет относительно мирной жизни вполне комфортно устроились на Дальнем Востоке, обзавелись связями, а то и семьями, пусть даже и временными, и даже чуть ли не обросли хозяйством. К тому же сердца местных красавиц были покорены блеском и звоном боевых медалей и орденов бравых фронтовиков. Случалось, кто-то из них уводил подругу из-под носа дальневосточного старожила, и тогда возникали конфликты.

– Бывали и драки между ребятами, – рассказывал отец, – когда один на один, а когда и стенка на стенку. Если кого-то из наших обижали, мы потом целым отделением ходили разбираться. Бывало, что и на ремнях дрались, солдатскими пряжками. Ребята все молодые – кровь с молоком, в самом мужском боевом возрасте, да после фронта, да столько времени без женщин. Начальство, конечно, пыталось бороться, но где-то в глубине души было на нашей стороне. Как-никак, вместе воевали, вместе смотрели смерти в глаза. Ну, накажут кого-то из самых строптивых, дадут суток пять-десять «губы».

Только незадолго до кончины отец, вспоминая Дальний Восток, так однажды увлекся рассказом, что я понял, что у него там была подруга из местных. Потом вдруг он осекся на полуслове, как будто поймал себя на мысли, что наговорил лишнего, чего говорить не следовало, как будто застеснялся меня. Может быть, счел нескромным, может быть, вкралась опаска, что я не так его пойму, или, что его откровения оскорбят память матери, с которой они прожили вместе более полувека, и которая ушла из жизни за год до него.

В компании отец любил рассказать что-то занимательное, интересное, чтобы можно было посмеяться. Эту историю я слышал от него много раз.

Перед началом боевых действия, и тем более, после того, как они начались, работы и забот у связистов хватало. Иногда нужно было проложить линию связи в очень сжатые сроки. Для того, чтобы выполнить такую задачу, связистов, наиболее подготовленных, выносливых и имевших боевой опыт, приходилось выбрасывать на парашютах над нехоженой уссурийской тайгой.

Однажды группе, в которую попал и мой отец, выдали парашюты, сухой паек на несколько дней, патроны к карабину, ракетницы, проинструктировали, точнее, на словах по-быстрому объяснили, как прыгать с парашютом, держать ноги, освобождаться от строп. Загрузили в «дуглас» катушки с телефонным проводом. Их выбрасывали на парашютах отдельно.

Самолет оторвался от земли, набрал высоту и лег на курс. Через какое-то время раздался зуммер, замигала лампочка над дверцей кабины летчиков. Выпускающий еще раз похлопал-пошлепал руками по парашюту, снаряжению и после короткого «пошел» слегка подтолкнул в спину в открытый люк.

Приземление прошло удачно. Он долетел почти до самой земли, прежде чем купол парашюта застрял, зацепившись за ветки. Обрезал стропы и, поддерживая карабин, мягко спрыгнул на землю.

Путь предстоял неблизкий, суток на двое, а то и на трое. По бездорожью, сопкам, преодолевая завалы, ручьи и речки. Уссурийская тайга населена хищными дикими зверями. Кроме редких и даже экзотических для наших лесов тигров и леопардов, не менее опасны волки, рыси, росомахи, кабаны, не говоря уже о медведях. Одни могут напасть стаей, другие – сверху, притаившись на ветвях дерева. Хорошо, если вовремя успеешь вскинуть карабин и прицелиться. А если промажешь? Тогда спасаться от разъяренных кабанов с выводком придется на дереве повыше.

А вот от медведя и на дереве не спасешься. Достанет и там. Только опытному охотнику, а еще лучше целой компании опытных мужиков под силу свалить косолапого наповал с первого выстрела. Так что прогулка по тайге в течение нескольких суток, да еще в одиночку, держа направление по компасу, сверяясь с солнцем, — задача не из простых. Случись что, помочь некому. Ближайшее жилье в десятках километров. Разве что наткнешься на охотничье зимовье.

К исходу первого дня младший сержант Мустафин вышел на берег какой-то речки. Наскоро перекусил из сухого пайка – разводить костер уже не было сил – и забрался на толстое дерево повыше. Там и провел несколько часов, устроившись в расщелине между стволом и веткой и крепко-накрепко привязав себя ремнем и веревками к дереву.

– Больше всего я опасался не тигра, не леопарда, – рассказывал отец, – а именно медведя. Хоть и понимал, что мое убежище не спасет ни от хозяина тайги, ни от других хищников, лазающих по деревьям. И все же там, наверху, я чувствовал себя спокойней, мог подремать.

На рассвете отец освободился от узлов, спустился к речке. Наловил рыбы, развел костер. Пока свежая рыбка поджаривалась на огне, отец быстро искупался в речке, вылез на берег. Закурил и растянулся на травке, радуясь возможности внести некоторое разнообразие в не очень сытное солдатское меню военного времени.

Неожиданный шелест листвы и хруст веток прервал сладкие грезы. Радостное предвкушение аппетитного завтрака моментально испарилось. Раздвинув густые заросли, на противоположный берег безымянной речки вышел бурый медведь. Он чуть привстал на задние лапы, поводил мордой, принюхиваясь к запахам, и решительно устремился к костру.

Моего будущего папу как ветром сдуло. Он только успел натянуть сапоги на босу ногу, перекинул за спину карабин и мгновенно залез на дерево.

Медведь быстро перебрался через речку и подошел к костру. Принюхался к оставленному угощению, не спеша обошел вокруг огня и на несколько секунд замер, как будто раздумывая, что предпринять дальше. Достав человека, можно было обеспечить себя питанием на многие дни. Но для этого нужно было лезть высоко на дерево, не будучи на все сто процентов уверенным в исходе схватки. С другой стороны, человек пока что не сделал медведю ничего плохого: не дразнил, не стрелял, не дрался за еду, не пытался ее отнять или украсть. Скорее, оказал даже любезность, уступив лакомство без боя. Рыба же, хоть ее было и не так много, находилась совсем рядом, только протяни лапу. Правда, сначала надо было потушить огонь.

Последний вариант, видимо, показался зверю не таким уж и хлопотным. Проворчав что-то на своем медвежьем языке, косолапый залез в речку, окунулся, потом быстро вылез из воды и подошел к костру. Он поднялся на задние лапы, и только тогда всей своей шкурой отряхнулся. На костер обрушился фонтан воды. Хворост зашипел, пламя заметно ослабло, но все еще приплясывало маленьким язычками кое-где на обуглившемся хворосте.

Медведь снова залез в речку, снова окунулся. На этот раз он отряхивался от воды, стоя над умирающим костром на всех четырех лапах. Пламя погасло. Тем не менее, хозяину тайги и этого показалось мало. Он в третий раз залез в ручей и в третий раз обрушил воду на уже погасший костер. Только после этого медведь с аппетитом, по-звериному чавкая, сожрал приготовленную на костре рыбу.

Покончив с трапезой, зверь снова задрал морду кверху, глазами выискивая в гуще листьев человека. Как будто хотел сказать: «Ладно, солдат, так уж и быть – живи, коль сумел ублажить вкусной едой». Потом повернулся и не спеша побрел прочь по своим таежным владениям.

Отец, рассказывал, что он еще долго сидел на дереве, не решаясь спускаться вниз. Потом быстро собрал казенное имущество и рванул прочь с того места. Вечером того же дня он снова ужинал сухим пайком, с сожалением вспоминая наловленную им утром рыбу, источавшую на костре аппетитный запах.

«Может быть, — говорил отец, — медведь был уже немолодой, ленивый. Вот и не захотел залезать на дерево. Возможно, сказалось то, что наша встреча произошла на исходе лета, самого сытного для диких животных сезона, когда в лесу полно еды и всеядные медведи, вполне сытые, нагуливают жир перед тем, как залечь в берлогу на зимнюю спячку. Кто знает, как закончилось бы такое свидание, случись оно весной. А может, то был просто добрый Мишка из сказки, мудрый Потапыч».

Многие из тех, кто слышал этот рассказ от отца, да и я в том числе, по молодости, спрашивали:

– Ну что же ты, Зиннат, не стрелял, ведь у тебя же карабин был?

– Хотел бы я на тебя в тот момент посмотреть, – всегда отвечал отец.

Материал передал для публикации подполковник запаса Р.З. Мустафин

www.world-war.ru

Другие воспоминания: Мустафина Равиля Зиннатулловича