Долгожданные одиннадцать писем

Волков  Николай  Иванович,  родился  6 января  1915  г.  в г. Рославле, Смоленской области. Прошел всю войну в действующей армии, в авиации. Служил в Разведывательном  управлении штаба 3-го Белорусского фронта,  принимал  участие в штурме города-крепости Кёнигсберг. За смелость, отвагу и мужество награжден орденами и медалями.

После   войны  служил в г.Слуцке Минской области. После увольнения из армии в звании майора он вместе с семьей остался жить в Белоруссии. Умер  дедушка  в  1975  г.,  когда  я  была  еще маленькой, поэтому его рассказов  о  войне  не помню. Но в нашей  семье хранятся несколько его фронтовых писем к жене  —  Волынкиной Вере Трофимовне (моей бабушке), которая в начале войны из г. Рославль была эвакуирована вместе с детсадом, в котором она работала,  в Тамбовскую область.  Там у нее 2 декабря 1941 г. родилась дочь Светлана — моя мама.

Письмо 1.

Письмо 18-го марта 1945 г. (1 стр.)

18 ^го марта 1945 г.

Вост. Пруссия.

Моя дорогая и милая Вера Трофимовна

Здравствуй!!!

Ты, наверное, удивлена, что я тебя называю по имени и отчеству, это я чувствую твою самостоятельность в твоих письмах, отсюда для уважения я величаю тебя Верой Трофимовной, которой передаю свой боевой привет от всего чистого сердца и шлю тебе полную массу наилучших пожеланий в твоей жизни, работе и здоровья.

Итак, дорогая Трофимовна, сейчас передо мной лежат одиннадцать твоих писем, которые я ждал с нетерпением многое время и получил их сейчас сразу за этот долгий промежуток, за что, конечно, еще раз тебя благодарю и крепко-крепко целую за каждое письмо, а если разрешишь и несколько раз расцеловать за каждое письмо в отдельности. Ведь знаешь, Вера, до чего другой раз сделается тяжело от всяких переживаний, неудач, утомленности, дум, мыслей всевозможных и уйма всяких причин, встречающихся в боевой жизни, а также среди всего окружающего – все это часто приходится переносить и душевно и физически.

Вот в такие минуты теряешь настроение, делаешься задумчивым и нередко в голову прет всякая ерунда, становишься безразличным ко всему и т.п. Вот сейчас уже глубокая ночь, я, как обычно, придя с задания, лег в постель и стал внимательнее просматривать все твои предыдущие письма, которые обычно у меня лежат под головой до получения следующих. Здесь я в свободную минуту читаю их с особым вниманием и стараюсь разобрать в письме то, чего ты не дописала или чего именно думала при мысли, когда ты его мне писала. И знаешь, Верочка, я очень уже стал их понимать (…)

Письмо 18-го марта 1945 г. (2 стр.)

Я тебе, моя дорогая, еще раз напоминаю, что мне неудобно писать и агитировать тебя в этом отношении. Знаю, ты грамотная, рассудительная и хорошо разбираешься в этих вопросах. Наверное, сама помогаешь объяснить некоторым неразвитым людям, что в данное время у нас упорная, решающая битва с врагом нашей Родины, где решается судьба жизни миллиона людей, где ежедневно гибнут тысячи таких же людей, как я и другие, которые своею кровью защищают независимость нашего народа, люди, которые по несколько суток бывают голодные, по несколько суток не спавшие и утомленные, не считаясь ни с чем, чтобы быстрее разбить врага и встретиться с своими матерями, женами и детьми, здесь напрягают все силы, чтобы быстрее и быстрее уничтожить врага, а в это трудное и тяжелое время ты моя дорогая ставишь выдумываешь какие-то «сурьезные» личные разговоры, немедленного моего присутствия, пусть мол другие воюют и кладут свои головы, ты смотри за своею женою и решай с ней всякие сплетни, приезжай ко мне в отпуск и создай мне все условия для спокойной моей жизни за 1400 км от фронта. Пусть воюют другие мужья и кладут свои головы, пусть гибнут тысячи людей – лишь бы была устроена моя личная жизнь.

Я, Верочка, могу тебе сказать, что по этой причине никто, никогда меня не отпустит, да я и сам не наберусь нахальства просить отпуск в это время. Видя ежедневно трупы товарищей, я не могу приравнять их к твоим «сурьезным» разговорам, отсюда, моя милая, прошу больше такой ерунды мне не писать, а если есть что серьезное, то напиши в письме обо всем, и нечего тебе там мудрить, выдумывать, до конца войны я к тебе не приеду, отсюда сумей решить свои «сурьезные» разговоры одна.

Письмо 18-го марта 1945 г. (3 стр.)

Ты, моя милая Верочка, за это на меня не обижайся, ты сама должна это все понять, отсюда делай себе вывод, какой хочешь, и принимай любые свои решения. Я знаю, не настолько у тебя сложные вопросы, чтобы ты не могла решить их одна, да к тому ты знаешь, что все равно ты от меня получишь обычный мой ответ: т.е. делай как тебе лучше, мне безразлично. Я немного догадываюсь, из чего это все складывается, но все это в данное время ерунда, сейчас основное — жизнь, которую я случайно вырвал, хотя уже был на краю порога своей жизни. Но все милая, извини за такое нескладное небрежное письмо – еще раз говорю, состояние жуткое, пишу и все кругом вращается. Вот отдохну, напишу тебе еще письмецо. Но, Верочка, не сердись дорогая, ты же моя умная и моя любимая не можешь на меня сердиться, да??? Это все правда, отсюда нечего обижаться.

Итак, дорогая передавай всем привет. Особенный привет с крепким-крепким поцелуем тебе и Светланке. Итак, милая Трофимовна, всего хорошего тебе в жизни. До скорой встречи. Жму твою руку и крепко-крепко тебя целую, остаюсь с приветом, твой Николай.

Николай Иванович с женой Верой Трофимовной и дочерью Светланой, 1946 г.

Письмо 2.

09 ^го апреля 1945 г.

Письмо 9 апреля 1945 г. (1 стр.)

Добрый день, моя дорогая Верочка!!!

Сегодня я получил от тебя несколько твоих писем, за которые сердечно тебя благодарю и крепко-крепко целую, одновременно шлю тебе свой боевой привет с массой наилучших пожеланий в твоей жизни, работе и здоровья.

Дорогая Верочка, ты, наверное, удивлена моим долгим молчанием, ведь я с момента, как тебе выслал посылку, не мог ни разу черкануть ни одного слова по некоторым моим служебным делам. Я сегодня лишь имею на это возможность – ибо все это кончилось, и я смогу обратно писать тебе часто письма. Как тебе уже известно, сегодня кончилась, вернее, добили окруженную группировку противника в Кенигсберге, у меня будет теперь немного свободного времени, после чего придется еще больше приложить усилия на другом участке фронта, а пока эти дни сумею отдохнуть и найти времени для нашего с тобой разговора через эту писанину. Ты, конечно, на меня обижаться не должна, Верочка, за это мое молчание – ибо я еще раз тебе напоминаю, что я не мог вообще писать с 28 по сегод. день, и если бы ты сейчас на меня взглянула, я уверен, ты так бы ужаснулась, что я даже этого не представляю.

Письмо 9 апреля 1945 г. (2 стр.)

Но, Вера, я, правда, этого тебе и не хотел писать, но оно само как-то к этому сводится – ибо на сегодняшний день я не узнаю сам себя, худой до невозможности, лицо темное с впавшими глазами, сам чувствую себя слабо и очень скверно, кушать вообще почти не могу, впрочем состояние в данную минуту, когда ранее не мог даже об этом мыслить. Все это, Вера, временно сложилось от одной причины, о которой нельзя упоминать в письме, все хорошо обошлось, и я сумею восстановить свое здоровье, отсюда об этом меньше нужно думать и обращать на это внимание; сейчас я приму постоянный режим и в несколько дней восстановлю свой человеческий вид, ведь все условия мне для этого даны и я вполне могу поправиться, после этого короткого тяжелого для меня времени, когда я не мог несколько суток спать, кушать и т.п. Т.е. почти случилось все то же, что и под Брянском под рождество, только здесь пришлось находиться по ту сторону; но все хорошо, мы все живы и здоровы и обратно с новыми силами сумеем мстить врагу еще больше за все наши лишения и переживания.

Письмо 9 апреля 1945 г. (3 стр.)

Я, моя дорогая, сегодня приехал сюда к Чернову, был до невозможности рад твоим дорогим письмом. Я читал с таким наслаждением и радостью, что не могу даже об этом тебе, Верочка, написать. Ведь я думал, откровенно говоря, вообще больше не видеть и в глаза их, не говоря уже о нашей встрече, но вышло наоборот, что я даже обратно могу тебе сам писать и надеяться на нашу с тобой счастливую встречу. Слушай, моя дорогая Верочка, мне так не понравилось одно твое письмо от 6.III.45 г, что я даже вынужден в этом письме и то черкануть тебе об этом. Ты, Верочка, учти, дорогая, мое настоящее сегодняшнее состояние, когда я не могу еще собраться с прошедшими мыслями, что я не мог даже черкануть тебе письмо и получить, вернее, надеяться не мог, что я вообще увижу твой почерк, а ты в этом письме мне пишешь, что у меня есть с тобой серьезный разговор, ты должен сейчас ко мне приехать – ибо твое присутствие необходимо и т.п. и т.д.

Но я, Верочка, хотел не начинать писать второй лист, все равно завтра еще мне писать, да к тому время сейчас ровно без семи минут 4 часа утра или ночи, я все равно в этом сейчас не разбираюсь – ибо спать приходится утром, днем, кушать обедать утром, завтракать вечером, все перемешалось, но до 8^ми утра я свободен, отсюда время есть и написать тебе, и выспаться. Немного Верочка о себе: нахожусь от тебя далеко, на немецкой земле; вот видишь, сделал кляксу, вспоминая об этих черных душах, даже чернильное пятно на слове «немецкой», вот до чего опротивело всем это слово.

Итак, работы очень много. Получил машину, которой доволен и с которой приходится редко расставаться, ведь сама знаешь настоящее положение, что добивая немецкую свору, приходится ни с чем не считаться: ни с едой, ни со сном, – лишь-бы быстрее и окончательно разгромить врага и явиться домой в семью с полной победой над врагом. Мне много приходится видеть, как горят немецкие города, горят за Рославль, Смоленск, Вязьму и др. Горят за месть русского народа, где невольно видя и громя их, шепчешь: «Гори Германия. Гори проклятая», – где хотел-бы еще сверху подлить больше смеси, которая воспламенила бы все на их земле, чтобы видел весь Берлин, как горят ему подобные города, хотя от этого он и сам находится на сегодняшний день в 42 км и вот-вот почувствует сам все хранимое и припасенное для него, которое он получит в скором времени.

Мне, Верочка, обратно редко приходится видеться с Черновым, но вчера я прилетел сюда и нахожусь до завтрашнего утра, вернее через 3 ¹/₂ часа обратно от него улечу на время, так что принял кочующий образ жизни и часто бываю оторван от всего.

Письмо 9 апреля 1945 г. (4 стр.)

Вчера я, Верочка, отсюда пока послал тебе 1000 руб. денег, числа 15^го получу и вышлю еще, ведь к весне у тебя ничего нет, отсюда ты сможешь себе кое-что купить. Сейчас Верочка разрешены посылки отсюда, но мне не хочется посылать – хотя для Светланки я собирался выслать, и мне хочется ей на память прислать что-либо. Ведь все возможно, что она меня больше может быть и не увидит в своей жизни, но знаешь, здесь ничего не купишь для нее, а там, на старом месте бывал, но так все дорого, что прямо невозможно, отсюда лучше я постараюсь выслать деньги, а ты ей от меня чего-либо купишь. Сейчас у нас здесь совсем тепло, примерно сегодня температура +3⁰, да и вообще здесь зимы не чувствуется, больше похоже на весну, и то здесь говорят, что нынче холодно с приходом русских и пришла настоящая зима. Пиши как у Вас с морозами, я очень рад, что у тебя есть валенки.

Итак, Верочка думаю кончать, а то время уже 4³³, а я еще сегодня не спал, да вставать в 8^ом.

Завтра буду стараться написать тебе еще, ведь я пообещался писать, чтобы не иметь упреков и нотаций от тебя Трофимовна. Но все, «вредная» Верочка, напиши мне на счет новой моей жены и кто она такая, я очень этим интересуюсь. Передавай привет всем знакомым. Вовкино письмо получил, но вот никак не отвечу, впрочем напишу завтра или послезавтра, пусть пишет мне – ибо я совсем не получаю писем кроме тебя и то ты пишешь в год по обещанию.

Но все милая. До свидания. Крепко тебя целую со Светланкой. Пиши по возможности, обещанных пять писем за одно я еще не получал – ибо вот это мне четвертое письмо, я получил от тебя…

Передала для публикации внучка Н.И. Волкова, Дорошевич Ирина Леонидовна
www.world-war.ru