Добрая душа

Первые части воспоминаний: Не доходил трагизм войны

Работы по оборудованию огневых вымотали нас. Не все выдержали такое напряжение. Грузнов совсем сдал: сильно похудел и как только садился — моментально засыпал. Шичкин ему говорил:

— Тебя хватает только из котелка вычерпать — и сразу спать… Грузнов, что не   в его характере, не   отговаривался, только виновато улыбался. Я слышал, что он спит стоя, но не верил. О нем я был самого хорошего мнения, помня его поведение под обстрелом, когда вели огонь по НЗО «В». По профессии Грузнов был бухгалтер, родом из Москвы. В кадровой не служил — из себя щуплый, физически слабый, бесцветный, как говорят, плесневый, но на язык бойкий, неплохо работал наводчиком. Я даже предлагал его Гончарову наводчиком вместо Сергунова.

— Нет, — ответил Гончаров, улыбаясь карими глазами. — Сергунова я научу. У него уже немного получается, а Грузнов пускай у Шичкина будет запасным. Голова у него работает, а язык еще лучше… С меня Котова хватит.

— А чем плох Грузнов? Подумаешь — поболтает.

— Чем плох — вы сами узнаете.

В ночь на 27 июля я заступил дежурным. Во вторую половину ночи пошел проверять охрану. В листве шумел небольшой теплый дождь, и было очень темно. У четвертого орудия, закутавшись в плащ-палатку, стоял Грузнов. Он привалился боком к колесу пушки и посапывал носом.

— Грузнов, спите? — возмутился я.

— Нет, товарищ лейтенант!

— Чего ж вы меня не окликнули?

— А так… видел, что вы.

Я прошел по батарее, побывал на посту у дороги и зашел в блиндаж, который мы только вчера сделали для связистов и дежурного. Рассказал о Грузнове своему помощнику — младшему сержанту Дружневу.

— И вы ему поверили? Спал он, товарищ лейтенант! Я перед вами ходил — он тоже спал. Я его ругал. Он и сейчас спит. Все в батарее знают, что он хорошо наловчился спать стоя, — уверял меня Дружнев.

Вскоре я снова пошел проверять несение службы у орудий. Погода стала хуже: дул ветер, дождь усилился, похолодало. Начал обход с правого фланга. У всех орудий меня негромко окликали. Подошел к четвертому: Грузнов, как и в прошлый раз, стоял, прислонившись к колесу пушки, и посапывал, винтовку держал на ремень сверху плащ-палатки. Я взялся за винтовку, осторожно снял ее с плеча и положил под чехол, разложенный на ящиках с боеприпасами, потом спросил:

— Опять спите, Грузнов?

— Нет, товарищ лейтенант!

— Где ваша винтовка? Грузнов молчал.

— Где винтовка? — наседал я и этим навел на ответ.

— Вы взяли.

— Зачем она мне?

Грузнов не ответил. Зато я разошелся… В окопе стояло противотанковое ружье, оно попалось мне на глаза. Я сунул его в руки Грузнову.

— Вот тебе вместо винтовки. Может, с ним спать не будешь. И стой не возле орудия, а возле окопа, чтоб опираться было не на что.

После завтрака я сразу же построил взвод. Чаще батарея строилась одновременно и после этого приступала к работам или занятиям. Сегодня я построил взвод самостоятельно, чтобы разобраться с ночным происшествием.

—   …Товарищ Грузнов сегодня мною был дважды обнаружен спящим на посту. Спал так крепко, что я снял с него винтовку. Были, говорят, у него сны на посту и раньше.

Некоторые в строю заулыбались.

— Веселого здесь ничего нет. Я спрашиваю не только у командира, но и у всего расчета: когда это безобразие кончится?

— А когда его черти заберут, — буркнул покрасневший младший сержант Шичкин.

— Что бывает, когда охрана спит, вы знаете. Или подействуйте на человека, или я буду писать рапорт… Сейчас до работы займемся огневой службой. Задание по оборудованию на весь день всем известно, кровь из носу должно быть выполнено. К орудиям!

Взвод разбежался к орудиям, молодые — бегом, а такие, как Котов, Мишонин — ускоренным шагом, командиры стали на свои места.

Разговор мой со взводом слышал политрук Федин. Когда я начал занятия со взводом, он подошел ко мне:

— Ну, Василь, с тобой не поспишь. И я с твоими позанимаюсь. Я пехота. Нужно овладевать огневой службой. Так у артиллеристов, кажется, называют эту работу?

— Так, товарищ политрук.

Федин пошел к четвертому орудию.

Когда начались работы, руководство перешло к командирам орудий, я ушел к блиндажу телефонистов — там было определено место дежурного.

К утру, так было уже несколько дней, дождь перестал, погода наладилась. Солнце припекало. Под деревьями для просушки были развешаны мокрые шинели и плащ-палатки. Я сел на скамейку, сделанную из березовых жердей под дубом у блиндажа телефонистов, и впервые с утра закурил — все было некогда. Подошел политрук Федин, тоже закурил.

Вчера вечером на батарею заезжал командир батареи. Нас, взводных, не вызывал, говорил только с заместителем, поэтому я спросил:

— Чего это командир батареи приезжал?

— С занятий ехал. Завернул уточнить задачу. Приказал в три дня закончить строительство перекрытых окопов.

— Я уже поставил в два дня. Конечно, маловато, но мне нужно заниматься. Надо сделать в два дня.

— Ты у нас известный максималист. Замкомбатр сомневается: боится, что в три дня не сделаете.

— Мой взвод должен успеть. Шичкин тоже так думает. Я обещал взводу всех сделать наводчиками.

— Хорошее и нужное дело. Я слышал. Молодец. Только такое дело, я думаю, в неделю не сделаешь. Я не знаю, но мне кажется, и в месяц тяжело. А наводчиков ты уже научил. Дынин хорошо работает, без ошибок.

Мне была приятна похвала. Откровенно говоря, я на нее тогда был падкий, она меня воодушевляла, и Федин сразу это раскусил. После, припоминая все, я отмечал, что, даже ругая меня за что-либо, он начинал с похвалы. Я в этот раз от похвалы, от удовольствия даже покраснел, но ответил, чуть занижая оценку:

— На тройку. Когда будет работать лучше, чем наводчик первого орудия — будет хорошо.

— Ну-ну! Дело задумал, молодец!.. Я тебе хотел сказать насчет Грузнова. Ты, конечно, прав, но спать он все равно будет, хоть расстреляй его. Он переутомился. Я Шичкину посоветовал дать Грузнову   отоспаться.   Попробуйте.   Не   препятствуй.   Шичкин опасается, что ты не разрешишь.

— А что другие скажут? Все устали, но держатся… Что им Шичкин скажет?

— Он знает что. Ты только не препятствуй. Я думаю, это лучше, чем Грузнова под суд отдавать.

— Я и не думал этого. Говорил для острастки.

В тот же день, после ужина, Шичкин дал Грузнову отоспаться. Некоторым на зависть, Грузнов спал более суток, не вставая на завтрак и обед (питание в батарее было трехразовое). Поужинав, сразу же уснул, но ночью, часа в три, поднялся, пришел к Шичкину, который был помощником дежурного, и сказал, что выспался, пойдет на пост. Больше Грузнов на посту не спал, втянулся, наконец, в боевую жизнь, окреп. В 44-м году я встречал его бравым сержантом с двумя государственными наградами.

***

29 июля строительство укрытий над орудиями в моем взводе было в основном закончено. У Шичкина укрытие получилось даже красивым. Как я уже писал, окоп вырыли только на полтора штыка лопаты, остальное достраивали из дерева и засыпали землей. Шичкин срубил двойные стены окопа в лапу, дополнительно скрепил бревна скобами, которые отковал в походной кузнице батареи. Я с восхищением смотрел, как он умело и быстро орудовал топором. Бревна на перекрытии Шичкин тоже скрепил скобами. Остальные расчеты батареи шли по его следам, стараясь, хотя и не всегда умело, копировать его.

29 июля нам назначили нового командира батареи, старшего лейтенанта Леванду Игоря Андреевича. Родился он в 1917 году, в армию призван в 1938 году, был сержантом, начальником радиостанции в артиллерийском полку. Воевать начал с первых дней где-то под Львовом. Потом окончил ускоренный курс Одесского артиллерийского училища. Это он рассказывал нам во время знакомства. До назначения командиром батареи был начальником связи нашего дивизиона.

В тот же день Петр Гаврилович Борисенок ушел командовать первой батареей. Без его подбадривания и дельных советов мне стало как-то неуютно. Хотя мы прослужили вместе какие-то полмесяца, я успел привязаться к нему и пронес любовь и уважение через всю жизнь.

***

З0-го июля, к вечеру, с наблюдательного пункта была получена команда: прислать для командира батареи коня, всем привести себя в порядок. День был холодный, сырой. С ночи шел обложной по-осеннему холодный дождь. Я собрался бриться возле нашего уже постоянного костерчика, смотрителем и вдохновителем которого был Шичкин. Брился я тогда в неделю один раз. Ко мне подошел политрук Федин:

— Давай, Вася, подчепурись — так у вас, помнится, говорят?

— А вы откуда знаете?

— Был у меня дружок, твой земляк. Хороший парень. Погиб в 41-м. Когда-нибудь расскажу… Я хочу попросить тебя выступить на митинге. Командир батареи будет читать приказ товарища Сталина. Содержание его: ни шагу назад. Подробностей приказа сам не знаю. У тебя есть мечта сделать весь взвод наводчиками — это очень важно, чтоб выполнить этот приказ. Вот об этом и расскажи. Ну, как? Лады?

Я согласился.

К приезду командира батареи на огневую все, кроме повара и двух часовых, были собраны на правом фланге батареи, под дубами, где обычно становилась кухня. Чуть брызгал дождь, небо было серым, низким; все, в том числе и командиры, были в плащ-палатках. Стояли в двухшереножном строю, повзводно. Замкомбатр встретил старшего лейтенанта Леванду командой:

—   …Смирно! Равнение на… право! — И стал докладывать о построении.

Командир батареи вышел на середину строя, за несколько секунд ощупал строй глазами, достал из полевой сумки листы с текстом и стал читать:

«Приказ № 227, от 28 июля 1942 года, город Москва…»

Читал медленно, внятно. Слова приказа, на редкость откровенные, резкие, прямые, звучали, как набат.

«…Бои идут в районе Воронежа, на Дону, на юге у ворот Северного Кавказа.. — Меня ударило в виски: уже на Кавказе! — Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас нет уже теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше — значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину». — «Потерять Родину!» — повторил я про себя и ясно увидел плачущую мать и колонны немцев в нашей перегретой солнцем ставропольской степи.

«…Пора кончать отступление. Ни шагу назад!» — «Ни шагу назад!» — повторил я для себя слова приказа, отвечающие моему настроению. Я чуть отвлекся, задумавшись о своем взводе, с которым мне нужно выполнять этот приказ.

Вопрос приказа: «Чего же у нас не хватает?» — командир батареи прочитал с повышением голоса. «Не хватает порядка и дисциплины в ротах…» — «Точно, — подумал я, — не хватает порядка и дисциплины и у меня во взводе…» — «Мы должны установить в нашей армии строжайший порядок и железную дисциплину, если хотим спасти положение и отстоять нашу Родину…» — «Железную дисциплину и стоять насмерть!» — думал я, стараясь не пропустить ни одного слова приказа.

Пункт приказа о создании штрафных батальонов и рот, а также заградительных отрядов не произвел на меня впечатления — это не для меня: мой взвод и я в любых условиях позиции без приказа не оставим.

После прочтения приказа начался митинг. Открыл его и сказал первые слова, выражающие и мои мысли, политрук Федин. Потом выступали Дружнев, еще кто-то и Шичкин, что меня обрадовало. Последним выступал «командир второго огневого взвода, комсорг батареи…» — в кавычки я взял слова, сказанные политруком Фединым.

Все мое волнение ушло при слушании приказа, теперь я не волновался, и все же мой сильный голос звенел сильнее обычного:

— Ни шагу назад! Это должно быть в наших душах! Это должно быть нашей клятвой! Чтоб стоять насмерть до последнего человека, мы должны иметь полную взаимозаменяемость. Да, каждый должен уметь работать наводчиком, хотя бы на прямой наводке. А лучше если и при стрельбе с закрытой позиции. Иначе как же мы будем стоять насмерть? Пока у орудия жив хотя бы один человек, орудие должно поддерживать пехоту, орудие должно отражать танки. Я приложу все силы, чтобы добиться этого в своем взводе и чтобы все комсомольцы овладели специальностью наводчика. Никто, кроме нас, не защитит и не освободит нашу Родину!

После митинга Федин сказал мне:

— Молодец, Вася! Хорошо выступил, здорово, в точку! И громко — у меня в ушах звенело, как от выстрелов пушки, — он улыбнулся.

— Всю жизнь на меня жалуются, что очень громко. А я иначе не могу.

—   Это небольшая беда. Хуже, если очень тихо. Надеюсь, с девушкой объяснялся шепотком?

— А я не знаю. Может быть, тоже громко. Федин заразительно засмеялся:

— И правильно. Если любишь — чего шептаться? Нужно говорить во весь голос, а если надо — кричать на весь мир. Любовь — самое лучшее, что дано человеку; если, конечно, любовь — любовь, а не забава.

Я очень переживал все наши неудачи на юге. По сводкам Совинформбюро, 1 августа бои шли в районе Батайска. Об этом я прочитал в газете во время дежурства ночью со второго на третье, и выразил свои чувства в стихах, как мог. Сохранилось окончание:

Стань — и ни шагу назад!
Только к Победе, вперед,
Чтоб захлебнулся гад
Дона водой, кровью своей.
К счастью Победы — вперед!

***

Через полмесяца тренировок по-новому наводчики взвода стали работать быстро, очень точно, без ошибок. Мой помощник старший сержант Гончаров сказал:

— Насобачились, паршивцы! Пожалуй, и Шичкину не уступят. Не думал, что они будут так хорошо работать, — карие большие глаза Гончарова искрились радостной улыбкой.

Теперь вплотную встал вопрос: готовить запасных наводчиков. В то прохладное, сырое лето под тремя нашими дубами часто в вечернее время горел костер, который всегда разжигал Шичкин из двух бревен. Возле костра, на заборчике из жердей, который тоже сделал Шичкин, висели портянки и даже сапоги. В один из вечеров, в средине августа, после ужина — уже было темно — у костра состоялся такой разговор.

— Наводчики у нас теперь первоклассные — не сглазить бы, — сказал Шичкин.

—   Они-то молодцы, а вот остальные? Только Грузнов может заменить наводчика. Почему вы, Мишонин, не учитесь наводке с закрытой позиции? Прямой вы умеете хорошо, а с закрытой? — предложил я.

Мишонин — выше среднего роста, хорошо сложен, ему лет 35-40, по профессии шофер, человек очень разумный, рассудительный.

— Грамоты мало. Считаю плохо, — ответил он.

—   Не обманывайте, Мишонин. Автомашину изучили, трактор изучили, а наводке легче научиться. Мой дядя Ефим только зиму в школу ходил, а был наводчиком в империалистическую.

— Так машину нужно просто запомнить, а наводчиком — считать, — оправдывался Мишонин. — Память у меня хорошая, а считаю плохо. Я и одну зиму в школу не ходил: обувки не было. Можно сказать, читать и писать сам научился, а сестры и братья совсем неграмотные.

— Хотеть нужно — и наводке научитесь, — доказывал я.

— Вот чуть управимся с блиндажами, и я тогда с тебя и Котова не слезу, — спокойно пообещал Гончаров. — Днями заниматься будем.

— Строевой подготовкой, — буркнул Шичкин, — вроде ей стрелять будешь.

Он не переносил строевой подготовки. Это единственное, что у него не получалось: наверно, потому, что он не служил до войны.

— Нужно очень хотеть, тогда каждый день найдешь хоть полчаса на тренировки, — продолжал я.

— Так разве ж мы не желаем? — вопросом ответил Котов. Мишонин и другие молчали.

За костром, который светил хотя слабо, но ровно, стояла плотная темнота. Из дня выжато все — время спать. Сделав расчет на дежурство у орудий, ушел в блиндаж Шичкин. За ним, намотав высохшие портянки, пошел и я, раздумывая, как сделать во взводе больше наводчиков; но, как только улегся рядом с Шичкиным, положил голову на свой тощий вещмешок, служивший и подушкой, сразу же уснул.

***

В августе мы систематически, если не мешала боевая обстановка, занимались по четыре часа в день — остальное светлое время строили блиндажи. Огневую службу чаще со всей батареей проводил я, иногда замкомбатр. Много времени учились стрелять прямой наводкой по танкам. Перед батареей таскали уменьшенный макет танка и «стреляли».

8 августа, в средине дня, на огневую приехали начальник артиллерии дивизии подполковник Борисов и командир полка. Смотрели, как мы оборудовались. У окопа Шичкина подполковник спросил замкомбатра:

— Почему не у всех так?

— Это ж Шичкин, товарищ подполковник! Он одним топором все, что угодно, сделает.

— У третьего тоже хорошо. Я думаю, главная причина — в первом взводе нет взводного, а вы недостаточно обращаете на взвод внимания.

К вечеру командир батареи показал нам новую огневую позицию на пригорке, у дороги, идущей на деревню Космачи. Ночью мы заняли ее. У меня не обошлось без неприятностей: Шичкин в спешке забыл в окопе несколько дощечек укупорки боеприпасов от пустых ящиков, которые не успели отправить в боепитание. Замкомбатр, заехавший с командирской учебы на старую огневую, обнаружил эту укупорку и совершенно правильно сделал мне замечание. Я, как повелось, не остался в долгу.

—   Опять пререкаетесь! Никак вас не научат! — резко сказал замкомбатр. Лицо мое от намека загорелось и, наверное, стало очень злым; я ответил, сверля замкомбатра глазами:

-У вас учусь!

Теперь покраснел и замкомбатр. Так продолжалась цепь недовольств друг другом.

Новая огневая — на пригорке, впереди поле — видно далеко. Всю ночь мы окапывались и маскировались. Щели для личного состава успели перекрыть. Часов в десять командир батареи начал пристрелку. Я побежал к третьему расчету. У четвертого орудия наводчиком работал Дынин, а в третьем, еще не совсем доверяя Сергунову, к прицельным приспособлениям стал Гончаров. Я выполнял его и свои обязанности: считал угломер для третьего орудия и проверял установки.

После третьего или четвертого выстрела на батарею обрушился шквал огня. Стреляли 105 и 150-миллиметровые батареи сразу на нескольких установках. Раздалась команда:

— Стой! В укрытия!

Вместе с Гончаровым я прыгнул в его окоп. После первого налета, через маленький промежуток, последовал второй, потом — третий. До позднего вечера немцы вели за нами огневое наблюдение: то и дело на батарее рвались снаряды, и тем, кто в это время был снаружи, приходилось нырять в щели.

Мне опять повезло: снаряд упал сбоку моей щели, срикошетировал — на земле была пропахана метровая запятая – и разорвался в воздухе. Шинель моя и плащ-палатка, лежавшие в окопе, в открытой части, превратились в одежду для пугала. Конечно, во время обстрела я, наверняка, сидел бы в перекрытой части щели, так как огня мы не вели, не было необходимости, но мог и не сидеть, если это был один из первых снарядов. Шинель старшина заменил мне только на следующий день, когда съездил в тыл полка. Ночью я поеживался и вздрагивал от холода. Гончаров пошутил:

— Что, товарищ лейтенант, страх выходит?

Я со смешком согласился и стал пританцовывать. Шичкин принес свою шинель и накинул мне на плечи: Побудьте младшим сержантом, раз вам не везет на щели.

— А может, везет?

— Может, и везет, товарищ лейтенант, — раздумчиво продолжил Шичкин. Вскоре была подана команда возвращаться на прежнюю огневую. Я хотел отдать шинель Шичкину. Но он сказал:

— Холодновато, товарищ лейтенант. Носите пока, а мне и плащ-палатки хватит.

На всю жизнь я запомнил тепло шинели Шичкина, вернее — его доброй души.

 

Продолжение следует.

Источник: В. Чернов Долг: Записки офицера Советской Армии: В 3 т. Т.1 — 183 с. (Тираж 300 экз.)