Детство в блокадном Ленинграде

Война началась, когда мне шел восьмой год. Много это или мало? Во время войны мы стали много взрослее, серьезнее. Мне кажется, что я помню то время лучше, яснее, чем всю последующую жизнь. В то лето, как всегда, меня отвезли в деревню к бабушке, на парное молоко. Деревня небольшая (29 домов) в 15 км от города Кингисепп и в 25 км от границы с Эстонией, на берегу реки Луги. Красивейшее место!

Что такое война – мы там почувствовали сразу. Много колхозников уехало в Кингисепп рыть окопы. Уехали и моя мама, и дядя. Стали часто налетать самолеты – видели, как рвались бомбы. Однажды мы увидели настоящий воздушный бой. Над нашей деревней, вдоль реки, низко пролетел подбитый самолет. Вскоре появилась машина с военными. Они интересовались, в какую сторону он летел. И сколько гордости было у меня, когда, как старшую из ребят, меня попросили указать дорогу.

Вернулась с окопов мама, потом дядя. Приближались немцы.

Однажды к нам пришли военные, угощали детей галетами. Они рассказали, что немцы совсем близко, а из Кингисеппа будет идти последний поезд, и если кто хочет пробираться в Ленинград, то может доехать до станции Веймары, что в 12 километрах. Там будет поезд.

Мама решила ехать. Набралось 7 человек. И дед, потомственный егерь, знающий все лесные тропинки, повел нас к станции лесом.

(Через несколько лет мы узнали, что нашу деревню, всего через два часа после нашего ухода заняли немцы).

Станция Веймары представляла собой жуткое зрелище. На путях – две огромные воронки от бомб. Изрешеченное осколками и не сохранившее ни одного стекла здание вокзала. А на заборе висела красная фуражка начальника вокзала. Восстановлен был только один путь. Никого из людей не видно. Стали ждать поезд.

Неожиданно со стороны Кингисеппа пришел военный эшелон. Он долго стоял. Было жутко от вида пушек. И в то же время очень интересно. Столько военной техники мы видели впервые. А вскоре пришел и наш поезд, где не было людей. Только мы, семь человек, сели в поезд в Веймаре.

На станциях поезд долго не стоял. Вдоль железнодорожных путей шли люди, пробирались в Ленинград. Машинист очень часто притормаживал возле таких групп. Люди садились. К концу пути поезд был битком набит. Доехали почти благополучно: из-за обстрела в Гатчине простояли довольно долго, до вечера. Это было в начале августа 1941 года.

В августе мы получили наши первые продовольственные карточки. Запасов продуктов в доме не было. Недостаток еды мы почувствовали очень скоро. Отец жил на заводе. Его мы видели редко. Домой он приходил, чтобы помыться и сменить белье.

Немцы приближались к городу, частота бомбежек возрастала. В домах очищались подвалы и устраивались бомбоубежища, такое бомбоубежище было и в нашем доме. При первых же звуках тревоги мы с мамой забирали сумку с самым необходимым и спускались туда. Некоторые жильцы дома там и ночевали. Но скоро привыкли к тревогам и оставались дома. Только отходили подальше от окон.

Все неработающие жильцы дома были включены в группу самозащиты. Маму назначили ее начальником. Группа готовила дом к защите от пожаров. Были покрашены специальным составом, предохраняющим от загорания чердачные перекрытия, очищены чердаки от лишнего, расставлены ящики с песком и бочки с водой на случай, если попадут зажигательные бомбы, организованы посты на чердаках и лестницах. Чуть позже мама разрешала мне относить сводки в штаб МПВО района, который находился на Владимирском проспекте, когда в нашем районе было более-менее спокойно.

Очень хорошо помню самый страшный налет, 8 сентября. Впервые рвались в городе бомбы. В этот день немцы разбомбили Бадаевские склады – самые большие склады продовольствия города. Долго полыхал огонь и в воздухе висел черный дым. Говорили, что сахар там плавился и пропитал землю. В самое страшное время голода люди ходили на место Бадаевских складов, собирали землю. Она была сладкой. Эту землю варили. Получалась сладкая жженая патока. Собирала эту землю и мама.

В начале сентября кольцо города было замкнуто. Сначала распределение норм по карточкам было вполне достаточно, но нормы стали быстро снижаться, так, со 2-го сентября по 20 ноября 1941 года нормы хлеба были снижены в 5 раз. Иждивенцы стали получать по 125 грамм хлеба. Да и какой это был хлеб… В одном из воспоминаний о хлебопекарне того времени я прочитала о составе этого хлеба:

Целлюлоза – 25%
Шроты( выжимки из молотой сои) – 20%
Мука ячневая – 5%
Солод – 10%
Жмых – (при наличии заменял целлюлозу)
Отруби – ( при наличии заменяли шроты)
И только 40% — ржаная мука.

Начался голод. Хотелось есть постоянно. На улицах люди падали от истощения, умирали. Иногда по нескольку дней лежали окаменевшие трупы, пока их не подбирали девушки из МПВО. Видела, как машины, наваленные трупами с верхом, ехали по Загородному проспекту. Хоронили в братских могилах на Волковом, Обуховском и Пискаревском кладбищах. Сколько их было точно и кто они поименно – это и сейчас не известно. Очень много, сотни тысяч!

Дров было мало. Большую печку теперь не топили. Однажды папа принес железную печку, «буржуйку», трубы вставили в дымоход большой печки. «Буржуйка» заменила нам плиту, и примус с керосинкой, и печь – давала какое-то тепло в комнате.

Однажды погас свет, как оказалось, погас надолго. Электроэнергия давалась только на предприятия, работающие для фронта. В доме появилась маленькая баночка с фитильком – коптилка, с которой мы прожили все блокадные дни и вечера.

Поздней осенью в Ленинграде темнеет рано. Ленинградцы стали ходить с брошками на пальто. Брошки, покрытые фосфором, светились в темноте, и прохожие видели друг друга. Остановились трамваи, троллейбусы. Отец стал приходить домой реже. Ему стало трудно преодолевать путь от Обводного канала до дома, на ул. Рубинштейна. Иногда мы с мамой ходили его навещать (Ленжиркомбинат). Завод этот тоже в то время работал для фронта. Но, по старой привычке, туда стаями слетались голуби и воробьи. Рабочие их отлавливали. Многим эти птички помогли выжить. Раз в неделю отцу выдавали еще кусок жмыха ( подсолнечного или льняного), иногда он приносил его домой. Этот кусочек, величиной с ладонь, мама растягивала на несколько дней. Никогда не забуду, как, в поисках пищи, перебирая кухонный стол, я нашла две засохшие кильки. Я их съела мигом. И, уже после войны, еще долго вспоминала те кильки, подсушивала селедку.

Как-то, в начале марта 1942 года, ночью, упала бомба недалеко от дома. Печь от сотрясения наклонилась над кроватью, на которой мы с мамой спали. Мама успела прикрыть меня собой. Без печки жить стало невозможно, и нам разрешили занять две пустые комнаты, двумя этажами выше.

Теперь надо было подниматься на четвертый этаж. Нам, очень истощенным, делать это было трудно, особенно папе. У него была уже последняя стадия истощения. Во время войны он весил 44 кг. Он все время мерз, и даже летом ходил в ватных брюках. Начальство завода выхлопотало путевку в стационар, где таких дистрофиков, как он, подлечивали и давали усиленное питание. Папа встал на ноги после того, как ему сделали 17 уколов.

Несмотря на то, что уже были прибавлены нормы на хлеб и другие продукты, многие люди продолжали падать и умирать от истощения прямо на улице. Однажды, когда мы шли от улицы Восстания до улицы Рубинштейна, я насчитала 18 покойников за один раз.

У многих началась цинга, и тогда появился отвар хвои – страшно противной на вкус. Но папу и это не спасало… С наступлением зимы воды в квартирах не стало. За водой ходили туда, где она еще текла, даже на другие улицы, где пробивало где-нибудь трубу. Так, много раз ездили на саночках на Литейный. На углу улицы Жуковского пробило трубу, и в снегу образовались ручьи.

Однажды, когда мы брали воду, туда подъехали на машинах военные. Они снимали камерой фильм. Потом, много лет спустя, я узнала, что среди них был знаменитый кинодокументалист Роман Кармен, который снимал фильм «Ленинград в борьбе». Несколько раз за водой приходилось ходить и на Фонтанку.

Радио для блокадников играло очень большую роль. Радио работает- значит, город живет. Радио извещало нас о начале и конце тревог и обстрелов, а между ними звучал равномерный стук метронома. Только по радио люди узнавали, что происходит на фронте. А как проникали в души блокадников выступления Ольги Бергольц. Жила она тоже на нашей улице. Сейчас на ее доме №7 прекрасный барельеф. Уже позже по радио стали исполнять песни, и мы их разучивали. Так, я запомнила песню Соловьева-Седого «Соловьи», песню о дивизии Димитрия Донского.

После разгрома немцев под Москвой стало как-то веселее: и наши могут громить врага! А затем и продукты стали поступать по Ладоге. Ладога – Дорога Жизни. Многим она спасла жизнь, эта дорога!

Только Дороге Жизни мы были обязаны тем, что 25 декабря было объявлено о повышении норм хлеба – рабочим 350 граммов, остальным по 200. Какую радость и какой подъем духа вызвала эта прибавка! Для каждого тогда слово «хлеб» означало жизнь.

Не могу не рассказать о своей тете, маминой родной сестре, Алексеевой Екатерине Ивановне. Я просто восхищаюсь ее героизмом. Она была обыкновенным шофером и доставляла на машине продукты в Крондштадт по льду Финского залива. Женщина очень волевая, отчаянная, смелая, она водила машину под обстрелами, не закрывая дверцу, на случай, если машина вдруг начнет проваливаться в полынью. В дни ее приезда мы с мамой ходили на Васильевский остров, где была их база.

С каким восхищением я на нее глядела! Представляю, как тяжело ей работать все время, помня, что ее маленькая дочь осталась у немцев, в деревне.

Многие по ладожскому льду эвакуировались на Большую Землю, уехали и соседи из нашей квартиры. Несколько раз были собраны узлы и у нас. Но мама так и не решилась покинуть Ленинград. Здесь оставался папа. На фронт его не взяли, дали бронь, как нужному заводу механику.

После прибавки хлеба, в декабре 1941 года мама выкупила муку и сварила из нее нечто похожее на жидкую кашу. После обильной пищи мне стало совсем плохо. Меня напичкали лекарствами и даже заставили выпить касторку. К счастью, все обошлось.

Приближался новый, 1942 год. Был отдан приказ, чтобы для детей, оставшихся в городе, были устроены новогодние елки. Была такая елка и у папы на заводе. Я уже не помню, как там веселились, но потом нас повели в заводскую столовую, угостили лимонадом, и в подарок дали кулечек семечек.

Не могу не рассказать о мужестве артистов, которые остались в Ленинграде. На нашей улице жил солист театра музкомедии Михайлов. Огромный, красивый мужчина. Он уже еле ходил (болели ноги), но продолжал дарить людям песни. Однажды немногие жильцы собрались в ЖЭКе, и он пел арии из оперетт. Как сейчас. Помню слова: «Солнце спряталось лишь на минутку, чтобы ярче потом засиять…»

Во время блокады исчезли все кошки и собаки, не летали голуби. И вот однажды, зимой 1943 года, я вдруг заметила истощенного дикого кота. (Шкурку моего довоенного кота Васьки я нашла, когда убирали снег весной 1942 года). Очень долго я пыталась поймать этого кота, наконец, это удалось. Я принесла его домой и уговорила маму оставить его. Пришлось с ним делиться едой.

Кот очень привязался ко мне и, особенно, к папе! После войны он отъелся и стал очень красивым.

Школы в 1941-1942 годах не работали. Во многих из них были госпитали. Сколько у меня было радости, когда я узнала, что идет запись в школу № 218, что на нашей улице, доме 13. И вот я школьница! Никогда не забуду первый день учебы. Детей собрали в классе на втором этаже. Вошла учительница. Меня поразила ее худоба. Ее звали Татьяна Федоровна Бладасова. Она рассадила нас по партам: меня с белокурой девчушкой, Наташей Васильевой. С этой Натальей я дружу и теперь. Только она живет в Ленинграде, а я в Мытищах.

Тяжело было учиться зимой и весной 1942 года. Было очень холодно. Сидели в пальто и рукавицах. Чернила иногда замерзали в чернильницах. Не все ребята доучились до конца учебного года.

Когда учились в школе, то карточки сдавали в учебную столовую.

Однажды, как всегда, Татьяна Федоровна построила нас парами, вывела в раздевалку. Я быстро оделась и выбежала на улицу. Когда вбегала в парадную, раздался оглушительный взрыв: разорвался снаряд напротив нашей школы. Он разорвался до оповещения населения об артиллерийском налете. Из нашего класса двух мальчиков убило сразу (одного звали Сережа Никифоров), а Доре Бинимовой оторвало ногу. Позднее по радио выступила ее мать с проклятиями врагу.

Обстрелы велись целенаправленно. Снаряды рвались там, где находились школы, трамвайные остановки (когда пошли в 1942 году трамваи), госпитали, заводы.

Наши занятия часто прерывались воздушными, тревогами, артобстрелами. При воздушной тревоге нас коридорами школы выводили в бомбоубежище, в Толстовский дом. Там мы сидели иногда по нескольку часов при свете ламп. Татьяна Федоровна нам много рассказывала, старалась ободрить ребят. Как многому она нас научила! Сколько красивых хороводов мы с ней выучили. Недаром, после окончания первого класса, в нашем классе было 18 отличников. Надо отметить, что у всех был красивый почерк. За хорошую учебу она нам даже выдавала премии – тетради, которых не было нигде. Писали на том, кто что мог достать. До сих пор у нас хранится обыкновенная морская ракушка, подаренная мне за отличную учебу в 1 классе. В первый год в школе работали только 4 класса – с 1-го по 4-ый.

После окончания 1-го класса я попала в городской лагерь, организованный во Дворце пионеров, на другой стороне Фонтанки. Там было уделено много внимания нашему питанию. Когда не было бомбежек и обстрелов, мы гуляли и играли в саду, где были две земляные горки, мы любили на них играть. Как потом мы узнали, под этими горками были зарыты знаменитые кони Клодта с Аничкова моста.

Больше всего времени мы проводили внизу здания дворца, там, где размещены раздевалки. Помню, очень часто были обстрелы и мы все время прислушивались: далеко или близко упал снаряд.

С наступлением весны город стал оживать. Всю зиму снег и нечистоты с улиц не убирались. Вышло постановление о привлечении к санитарной очистке города всего населения. Все, кто смог, от мала до велика, выходили на эту работу. Нагружали снег и куски льда на фанеру, и несколько человек тащили за веревки ее к Фонтанке, там сбрасывали на лед.

Весной 1942 года нам выделили маленький кусочек земли для огорода, выдали семена для овощей. Получились у нас две небольшие грядки. На них росло всего понемногу. Мы с мамой ездили поливать и пропалывать. А однажды мама пришла домой и сказала, что на огород упал снаряд, и на месте грядки – воронка.

Во второй половине 1943 года все с радостью следили за продвижением наших войск на запад.

Никогда не забуду день 6 ноября 1943 года. Вечером я шла по Щербаковскому переулку и увидела, как женщина, со слезами на глазах, обнимала прохожих, целовала их и восклицала: «Товарищи, ведь Киев освободили!» вечером был салют. Далеко от дома его смотреть мы не ходили, забирались на чердак и смотрели сверху. Там было лучше видно. Теперь, после каждой победы, гремел над городом салют.

В госпиталях было много раненых, и нас, школьников, возили выступать с концертами. Пели, читали стихи, танцевали. Я пела песню в паре с одноклассницей Майей Красновой «С далекой я заставы, где в зелени дом и скамья…»В большом зале раненые, сидячие и лежачие, слушали нас, в их глазах было столько добра. Ведь у многих из них дома оставались такие же дети.

В другой госпиталь я ходила с мамой раздавать подарки, собранные жильцами домов нашего двора.

Настало 27 января 1944 года. Блокады больше нет! Стало светло в городе. Снова зажглось электричество. Стали восстанавливать город, дома. Хотя еще были карточки, все зажили веселее.

Осенью 1944 года на восстановление разрушенного города были привлечены пленные немцы. Брешь в стене дома напротив тоже заделывали немцы. Мы, ученики уже 3-го класса, с любопытством глядели на них. Только начали изучать немецкий язык и пробовали наши знания в немецком на них. Вид у них был очень жалкий. Почему-то мы смотрели на них, как на жалких людей, а не на зверей, которые принесли столько зла нашему городу и народу.

На нашей улице полностью разрушенных домов не было, а вот на соседних – много: целиком были сожжены и разрушены дома в Дмитровском переулке, несколько домов на Стремянной улице, попали бомбы и в здания исполкома и райкома.

Уже будучи взрослой и работая в детском саду, я старшим детям рассказывала о Ленинграде, о блокаде, о ребятах в осажденном городе, о хлебе того времени. Дети, притихшие, были очень внимательны. После таких занятий они очень бережно относились к хлебу…

Источник: Боль памяти блокадной: сборник воспоминаний жителей и защитников блокадного Ленинграда. – Мытищи, 2000. – С.113-123