Детство малолетнего узника

Читайте первую часть рассказа:
В плену у взрослых немцев

Оберштурмбанфюрер Кранке, заместитель коменданта лагеря, пребывал с утра в дурном расположении духа. Политические заключенные, содержащиеся в зоне «B», от ропота и скрытого недовольства действиями администрации перешли к активному протесту. Сегодня выход колонны на работу был задержан на целых тридцать четыре минуты! Охране пришлось плетками выго­нять узников из бараков. Осмелели. Полгода назад такое им и в голову не пришло бы. Да и есть от чего. Чванливые янки и томми во Франции, русские в Польше. Рейх в тисках. Но я застав­лю их работать на Германию! Завод фирмы Дорнье не остановится. Самолеты будут по графику выкатываться из ангаров. Экзекуция. Можно повесить зачинщиков, как тогда русского летчика за побег. А можно устроить и китайскую казнь. Капля за каплей на череп привязанного к столбу. На глазах у всех. Это вразумит. Унтерменши еще послужат рейху!

Раздался телефонный звонок.

— Кранке.

— Герр оберштурмбанфюрер, этот русский. Кровожадный из­верг! Избил немецких мальчиков. Из добропорядочных семейств.

— Яволь. Меры будут приняты.

Кранке нажал кнопку звонка. С проходной ответил часовой.

— Посыльный вернулся в лагерь?

— Только вошел. Без пакета.

— Посыльного ко мне.

Стасик, едва волоча ноги, вошел в кабинет. Обычно он радост­но вбегал туда в надежде встретить фрау Софию. Но на сей раз ее за рабочим столом не было. Только замкоменданта. Эсэсманн, потерявший руку под Москвой. В знак заслуг перед рейхом Кран­ке, уволенному по увечью в отставку, было разрешено носить форму.

Стасик стал у двери.

— Комм.

Припадая на правую ногу, мальчик подошел к столу. Нога распухла. По коленке пнул рыжий. Из-за стола возник белобры­сый атлет: рост—за 180 сантиметров, вес — под 90 килограмм, широкий в плечах, с тонкой талией, перетянутой портупеей, левый рукав мундира прикрывал протез. Но это не портило внешности оберштурмбанфюрера. Серо-стальные глаза эсэсманна уперлись в личико русского. На щеке ссадина, под глазом расплывающийся синяк. Но что за наглость: смотрит глаза в глаза. Исподлобья. Селекция? Какая там селекция. Из этих русских зверенышей, детей партизан (банденкиндеров) мы пытались воспитать солдат тысячелетнего рейха. Какое там. Дело не только в недостатке времени. Рейх на краю… Но и в сопротивлении «материала». Ведь русский знал, не мог не знать: поднявший руку на подданного фюрера подлежит неотвратимому уничтожению. Осмелился. Под­нял. Четырех арийских школьников поверг в бегство. Родители с жалобами.

Похрустывая сапогами, начищенными до блеска, оберштурмбанфюрер сделал три шага к малолетнему узнику и без лишних слов, вполсилы нанес удар в подбородок кулаком правой, могучей и тренированной руки, взявшей на себя работу и левой.

Колодки Стасика оторвались от пола. Легкий, как перышко, он пересек кабинет по диагонали и рухнул в углу. Потерял сознание мальчик от приема бокса эсэсманна, прозванного в лагере «Зоммер» «костоломом», поэтому падения не ощутил…

Действительность возвращалась медленно, не сразу. Сквозь волны розового тумана Стасик различил добрые, полные заботы карие глаза фрау Софии. Мягкие ладони нежно обхватили его щеки. За спиной спасительницы маячила фигура «костолома».

За что, герр Кранке, вы так избили мальчика? На нем живого места нет!

Фрау София… Я только раз… наказал этого звереныша… Он осмелился поднять грязную руку на четырех немецких школьников… Мне жаловались…

— Фамилии, у вас есть фамилии?

Мужчина назвал.

Женщина облегченно вздохнула. Все те же хулиганы, которых перечислила гроссфрау Эльза тогда, 1 сентября.

Гёрр Кранке был обескуражен. Как только он приблизился к мальчишке, чтобы нанести ему удар носком сапога, женщина влетела в кабинет и словно своего, телом, раскинув руки, будто крылья, загородила русского. Глаза переводчицы метали искры. Оберштурмбанфюрер ее опасался. Неизвестно, какие нити тянутся от фрау в Берлин.

— Станислав назначен посыльным не мной, герром Хильманзегом, комендантом лагеря. Он что, ленив, неисполнителен? Нет. Хоть раз мальчик отщипнул кусочек от шинкинурша, выпил хоть каплю молока? А ведь у рейха нет возможности досыта кормить заключенных лагеря. Гёрр Кранке, наша задача оградить ребенка от нападений хулиганов. Четверо на одного! Разве это рыцарство?

Пока женщина подняла и перенесла Стасика на свой стул, эсэсманн набрал телефон бургомистра Нойаубинга.

— Герр Кнопф. Здесь оберштурмбаннфюрер Кранке. Вот фа­милии. Обеспечьте соблюдение порядка. Эти школьники нарушают распоряжение лагерфюрера Хильманзега о работе посыльного. Под вашу ответственность. Хайль Гитлер!

Фрау София поблагодарила служаку:

— Данке. Прошу вас вызвать сестру милосердия из русских. Ребенок нуждается в медицинской помощи.

Стасик пролежал, не выходя из барака, три недели. Через день к нему приходила русская сестра тетя Наташа из лазарета. Она делала примочки, так не любимые мальчиком, на синяки и ссадины — следы ударов рыжего с компанией. Каждый раз давала большую ложку рыбьего жира и еще порошки. Братика и сына подкармливали, отрывая кусочки хлеба от себя, сестрич­ки и мама. Заходили проведать соседи по бараку. Подбадривали, хвалили:

— Молодец, парнишка. Не поддался. Знай наших.

Когда подлечился и стал выходить, тетя Наташа передала указание фрау Софии зайти к ней в управление лагеря. Осмотрев мальчика с головы до пят, оставшись довольной его бравым видом, она неожиданно проговорила:

— Завтра воскресенье. Если хочешь, приходи ко мне домой. Поиграешь со свинками, морскими.

Стасик обрадовался. Лежать надоело. За ограду лагеря, в по­селок, эти недели он не выходил. А тут прогулка. Да еще малень­кие зверушки. С ними так интересно! Он и раньше бывал в гостях. Ему поручалось собрать ботву свеклы, морковки, палые листья на корм свинкам. Подремонтировать и почистить вольеры было при­вычно. Быстро управившись с делом, Стасик собирал яблоки вместе с хозяйкой дома.

— Угощайся.

Мальчик с удовольствием вонзал зубки в сочную, сладкую мякоть.

— А у вас дома такие яблоки?

— Не. У нас антоновка. Она поначалу кислая, твердая. Только к зиме слаще бывает. Ну, а на яблочный Спас — белый налив.

— Расскажи, как вы жили в деревне?

Мальчик бесхитростно поведал, как пришли оккупанты, что делали, как жгли дома, как убили Витька, про лагеря в Орше, Варшаве.

Женщина, до того веселая, мурлыкавшая песенку, сразу сник­ла, добрые карие глаза подернулись слезой, даже ростом она вроде бы уменьшилась. Вытерев руки о красивый голубой с розо­вой оторочкой передник, фрау София погладила Стасика по голо­ве и сказала:

— Пойдем в дом.

Угостив мальчика на кухне вкусным обедом: суп, котлеты с рисом и большая кружка сладкого компота из слив, хозяйка пригласила его на второй этаж коттеджа. Затем достала из шкафа большой, в твердом переплете, обтянутый красной кожей альбом и раскрыла его. Стасик увидел открытки, пожелтевшие от времени.

— Это памятник Петру Первому — русскому императору, а здесь собор святого Исаакия. Ты знаешь город Санкт-Петербург?

— Не.

— А я там жила. С мамой и папой. Когда была даже меньше, чем ты сейчас. Папа служил в немецкой фирме в России. Вот фотографии моих родителей.

Стасик разглядывал не черно-белые, а коричневатые снимки дяди в усах и котелке, тети в темном платье с кружевными воротником и манжетами. В девочке он не сразу, но узнал фрау Софию.

— Ну что, выросла я с тех пор?

— Здоровско.

А потом была фрау София в белом платье с чем-то прозрачно-белым на голове. И рядом дядя в черной форме и с кортиком.

А потом фрау София постарше, тот же дядя и мальчик-немчик с белыми локонами, как у девчонки.

И в конце альбома мальчик уже стал взрослым, и на его мундире видны были белые крылышки.

— Стасик, мои мама и папа погибли в автокатастрофе на горной дороге. Муж командовал подводной лодкой. Она была потоплена англичанами в Атлантическом океане. А сын Вилли, единственный мой, погиб в воздушном бою у тебя на Родине, под Витебском. Год назад. А морские свинки—любимые животинки мужа.

Только перевернув последний лист семейного альбома и за­крыв его, фрау София уронила слезу, которая попала на ладошку Стасика. Мальчику хотелось погладить тетю по руке. Но он не решился. Заторопился в лагерь, чтобы вернуться засветло.

Стасик снова вступил в должность посыльного. Фрейлейн про­давщица встречала его приветливо. А гросфрау Эльза резала взглядами. Но это не портило настроение мальчика. Рыжий и его гномы не приближались. Жители Нойаубинга встречали вымучен­ными улыбками, едва ли не заискивали. В общем каждый поход за молоком и шинкинуршем для фон Хильманзега превратился в приятную прогулку. Однажды сам герр командант, выйдя из кабинета, принял у посыльного пакет. Одет он был как всегда необычно, по-своему: черная рубашка с галстуком, вместо брюк кожаные шорты, открывавшие ноги в рыжих волосиках, толстые шерстяные гольфы и тупоносые ботинки на рифленой подметке.

Штандартенфюрер, беря свой неизменный скромный обед из рук русского мальчика, задержал на нем светло-голубые глаза. Во взгляде выражалось недоумение. Войска СС — элита германской нации. Отборные, лучшие из лучших. Отпускникам с фронтов не то, что разрешалось — предписывалось зачинать будущих во­инов и матерей рейха. Без брака. Перед СС все трепещет. Трепе­тало… А этот маленький русский. Не сломлен. Не заискивает. Честно выполняет порученное. Отбился от юных тевтонов. В оди­ночку. Что за народ, русские?..

Поздняя осень посыпала снегом. А за ней завьюжила зима. И вот пришла весна 1945-го. Фашистская Германия, сдавленная с востока могучей Красной Армией, с запада войсками союзников, истекала кровью, агонизировала. Но не сдавалась.

Фрау София баловала Стасика: угощала печеньем, бутербро­дами с сыром, пораньше отпускала с работы. Но ее взгляд, броса­емый на мальчика, становился все более настороженным. А когда пришла пора готовить землю в ее огороде под посадки и малень­кий узник предложил свою помощь, она очень тактично отклонила его инициативу.

Освобождение пришло рано утром. Охрана сбежала в 4 часа 30 апреля. Измученные неволей и голодом узники высыпали на плац, посреди которого расположился бассейн. После короткого митин­га весь лагерь с песнями и шутками подался в Нойаубинг. Очень хотелось увидеть освободителей.

Поселок было не узнать. Из окон, дверей, с балконов, чер­даков — отовсюду свисали, болтались на ветру белые флаги. То были простыни, наволочки, сорочки и просто куски полотна. Так немцы сдавались американцам.

По центральной улице поселка грохотали танки необычной для Стасика конфигуриции. На башнях — пятиконечные звезды. Но не красные. Из люков высовывались улыбающиеся лица освободи­телей. Стасик впервые видел негров. Черных-пречерных. С осле­пительно-белыми зубами. Знакомый мальчишка из лагеря, весь в веснушках, пояснил:

— Американцы чистят зубы не порошком, а пастой. И не по утрам, а после еды.

Один негр держал в здоровенном кулаке что-то белое. И от­кусывал.

— Смотри, хлеб. Такой белый!

Стасик впервые в жизни видел белый хлеб. В деревне такой не пекли. А в лагере — куда там!

Под вечер лагерники без конвоя, без опостылевших криков: «Шнеллер! Шнеллер!» — вернулись к себе, в бараки. И стали думать и гадать: что делать? А главное, что есть? Никто не знал, как долго придется ждать отправки на Родину. Эсэсовской охраны не стало. Это хорошо. Но в столовую не подвозят больше продуктов. Это плохо.

Советские люди привычны к действию. Тем более что Победа в основном наша, добыта Красной Армией во главе с Верховным Главнокомандующим. Организовалась группа из советских активи­стов для добычи пропитания, но вот загвоздка: из них никто не знает немецкого. И тут вспомнили Стасика. Ведь он принят в доме фрау Софии — переводчицы. А она справедлива и доброжелатель­на к узникам.

Женщина как будто ждала своего бывшего подчиненного. Чай у нее был горячим. Повеселев, с лучистой улыбкой, она угостила мальчика вкусным печеньем собственной выделки. А пока он опорожнял чашку, быстро собралась. Просьбу инициативной груп­пы приняла как должное, более того, как желанное. Чувствова­лось, она обрадовалась возможности сделать шаг из прошлого в будущее.

Новые-старые друзья: тетя и мальчик — двинулись в лагерь кратчайшей дорогой — через дыру в заборе. Сетку-рабицу узники, вкусившие свободу, попросту отодрали от одного из столбов огра­ждения.

В бывшем рабочем кабинете переводчицы и сбежавшего оберштурмбаннфюрера Кранке собралась инициативная группа в пол­ном составе. Русские мужчины осторожно пожимали маленькую, мягкую ручку фрау. Все улыбались. Стасик посчитал свою миссию выполненной, попрощался со своей спасительницей: «Ауфвидерзеен» — и отправился к маме и сестренкам в барак.

Инициаторы решения продовольственной проблемы в своем беспокойстве попали в самую точку. Американцы прилагали все усилия, чтобы задержать возвращение советских людей на Роди­ну. После Победы отныне свободные уже заключенные конц­лагеря «Зоммер» прожили в его бараках долгих почти четыре месяца. Стасик как опытный «служащий» управления вместе с се­стренкой Галей порылся в брошенных чиновниками бумагах. Дети нашли неиспользованные карточки. Теперь уже вдвоем мальчик и девочка ходили по привычной для бывшего посыльного дороге в Нойаубинг. У входа в поселок Стасик вспоминал всякий раз свою битву с бандой рыжего. Но, как все русские, он уже не держал на сердце злости и обиды. Нам дано прощать…

Знакомая фрейлейн, неприметно для окружающих приподняв в улыбке краешки губ, щедро отоваривала талончики карточек из рук юных покупателей. Стасик и Галю научил говорить «данке» и «ауфвидерзеен».

И вот настал долгожданный день, вернее, раннее утро отъезда домой. На рассвете 30 августа лагерь был разбужен рокотом автомобильных моторов. Через распахнутые ворота на аппельплац въехала колонна грузовиков, родных ЗИС-5. Командир ав­тобата бравый майор Трофимов, в гимнастерке, перетянутой кож­аной портупеей, с золотистыми погонами на плечах, был об­ласкан и зацелован советскими людьми. Как и его молодцы-водители.

Стасик не спускал глаз с офицера Красной Армии. Особенно его привлекала кобура с пистолетом на правом боку. Он решил во что бы то ни стало выучиться на офицера. И мечта сбылась. Сына старшины, погибшего при форсировании водной преграды в конце 43-го, Семена Степановича, Стасика зачислили воспитанником младшего приготовительного класса Орловского Суворовского военного училища. Затем он окончил Московское Краснознамен­ное пехотное училище, питомцев которого еще звали кремлевс­кими курсантами. Службу в Советской Армии Станислав Семено­вич завершил в звании подполковника.

Но это в будущем. А в настоящем для Стасика времени бравый повар в белом колпаке колдовал у походной кухни. Восхититель­ный запах пшенной каши с тушенкой щекотал обоняние и будора­жил нервы. Когда обед был готов, гвардии майор взял бразды правления в свои надежные руки. Впервые команда в лагере звучала не по-немецки, а по-русски:

— Дорогие братья и сестры, прошу вас в столовую!

Ровно через два часа раздалась вторая, но уже продублиро­ванная всеми водителями команда:

— По машинам!

Быстро, весело, без суеты расселись на доски от борта к борту в кузова. ЗИС командира под звуки клаксонов навсегда покинул лагерь и по дороге, столько раз хоженной Стасиком, устремился в поселок. За ним вся колонна. У мальчика сдавило горло. Это была дорога, где он сам себе доказал, что не раб, а русский человек.

На центральной улице Нойаубинга грузовики прижались к бор­дюру. В центр школьного плаца въехал один ЗИС-5, приспособлен­ный под трибуну. Все сошли и двинулись к нему. Туда же со­брались и жители поселка.

Чтоб лучше видеть и слышать, Стасик остался в кузове своего автомобиля. На его глазах на «трибуну» взобрались трое мужчин и женщина. Поначалу мальчик никого из них не разглядел. Но как только вслед за русской речью послышался немецкий перевод, он узнал, не мог не узнать голоса фрау Софии.

Повернув голову, на противоположной стороне улицы Стасик увидел рыжего. Немчик не слушал выступающих. Он и не смотрел в ту сторону. Парнишка сильно вытянулся за эту зиму. Запястья вылезли из рукавов клетчатой рубашки. Но волосы были аккурат­но расчесаны на прямой пробор. Забияка, заводила, гроза мест­ной мелюзги поднял глаза. Русский и немец: пацаны, соперники в драке встретились взглядами.

Стасик улыбался. Он заново учился этому делу, и оно ему нравилось.

Рыжий был грустен. В глазах как бы застыл вопрос: «Сила на стороне русского. А вдруг будет мстить? Ведь наверняка знает родителей. Недаром бургомистр выговаривал отцу».

Скрещение взоров длилось долго. Почти вечность. Но вот за­звучал голос фрау Софии. Теперь она не переводила чужое, говорила от себя.

Русские товарищи! От имени большинства нашего народа прошу у вас прощения… Мы поверили россказням о превосходстве белокурых бестий над другими нациями, славянами в том числе…

Немцам стыдно. Но, как у вас говорят, не поминайте лихом…

А дальше был перевод. Рыжий, услышав первые слова его, понуро опустил голову и двинулся по тротуару в сторону магазина. Стасик увидел. Стасик крикнул:

— Эй!

Русский снова встретил взгляд немца и прощально поднял руку.

Немец не ответил. Немец пошел своей дорогой. Но голову поднял.

Митинг завершился. Расселись. Тронулись. Стасик захватил себе место в крайнем ряду, у заднего борта кузова. Он даже развернулся лицом назад, хотя мама на него цыкнула:

— Смотри, упадешь!

Стасик провожал глазами Нойаубинг, расставался со своим детством малолетнего узника. Посреди улицы он видел лишь одну невысокую, тоненькую женскую фигурку. То стояла фрау София.