Дети военной Москвы

Ада Дымова (16 лет).

Наш дом—это огромное серое, очень невзрачное на вид, 6-этажное здание, со­стоящее из шести корпусов. Живут здесь люди самые разные. До войны все они были мало чем примечательны. Интере­сы каждого замыкались на личных делах; ни о какой общественной работе не мог­ло быть и речи. Двор, как казалось, нисколько не интересовал их.

Дети дома по Крымскому валу готовят мешки с песком для газоубежищ. Июнь 1941 г.

Но вот наступила война. Резко изме­нился облик нашего дома. Забегали по двору оживленные хозяйки, неся под мышкой маскировочные шторы. Быстро опустели песочные газоны в садике, где маленькие детишки так усердно строили песочные куличи. Не узнать стало наших жильцов: все они стали какими-то общи­тельными, сразу нашлись темы для ожив­ленных разговоров. И нередко самой приходилось быть свидетельницей инте­ресных сцен, происходивших во дворе, когда хозяйки нашего дома наперебой старались перекричать друг друга, рас­сказывали новости только что услышан­ные в очереди.

Но особенно близко познакомились они друг с другом во время фашистских налетов на Москву, когда приходилось целую ночь проводить в убежище. И вот тут-то и выяснились все истинные качест­ва человека, со всеми его положитель­ными и отрицательными сторонами. Убе­жище у нас очень большое — оно состоит из нескольких соединенных между собой помещений. Я обычно ходила в одну и ту же комнату и — странно — всегда попада­ла с одними и теми же людьми.

Особое мое внимание всегда привле­кала одна интересная пара: муж и жена уже в средних летах. Люди они были, как видно, очень предусмотрительные, так как приходили в убежище обычно с запас­ной табуреткой, с подушками, с большим запасом провизии, аккуратно уложенным в хозяйственной сумочке, и прочими не­обходимыми для употребления предме­тами. Причем жена всегда очень удобно устраивала своего мужа в мягких подуш­ках, а он усердно охал. Потом жена да­вала ему в руки бутылку с кисельным раствором и, успокоившись, садилась ря­дом с ним. Этот благоверный муж мне очень напоминал Пиню Гофмана из кино­картины «Искатели счастья». На эту пару всегда с большим интересом засматрива­лись все обитатели нашей половины убе­жища, и, каким бы тяжелым ни было настроение, всегда невольно улыбнешься, глядя на эту пару.

В убежище устанавливалась друже­ская, товарищеская обстановка. К тем, кому нужно было идти на работу в утрен­нюю смену, относились сочувственно — уступали место, чтобы человек мог лечь.

С началом войны совершенно преоб­разился наш двор: стали образовываться пожарные команды, санитарные дружи­ны, появились начальники. Все это было делом нашей молодежи. Война коренным образом изменила жильцов нашего дома.

Научный архив Института российской истории РАН,
ф. 2, разд. VIII, оп. 1, д. 1, л. 1-2. Копия.

Кирилл Сакулин (15 лет).

В одну комнату нашей квартиры посе­лился гражданин с женой и дочерью. Это был человек высокий, плотный, с толстой шеей, красным лицом. Ходил он больши­ми шагами, так что немного походил на пьяного. Да и все его движения были неуклюжими.

Ни с кем из жильцов он не здоровался и тем более не разговаривал. Его редко можно было увидеть в коридоре. Нелю­димость его доходила до того, что, идя в кухню поставить чайник и замечая там жильцов, он поворачивал обратно. По профессии он был врач, но где служил— никто точно не знал. Одни говорили в ЦЕКУБУ, другие — на химическом за­воде. Как многие врачи, он был брезглив, страшился заразы. Боясь насажать на вы­мытые руки микробов, после умывания никогда не закрывал кран. Комнату не оклеивал обоями, страшась клопов.

Началась война. Жена и дочь его эва­куировались. Ему пришлось самому себя обслуживать. Перенеся керосинку в ком­нату, он на ней что-то готовил. Когда шили варежки для пожарной команды, пожертвовал для этого свой плащ. Те­перь, встречаясь с кем-нибудь из жиль­цов, он здоровался и часто разговаривал о военных новостях. В подвале стали уст­раивать детское бомбоубежище, и он снес туда детский стул дочери.

Впоследствии, эвакуируясь, не запер свою комнату, оставил ключ жильцам, предоставив этим возможность пользо­ваться его телефоном и радио. Свои дро­ва передал в общее пользование.

Научный архив Института российской истории РАН,
ф. 2, разд. VIII, оп. 1, д. 1, л. 12. Копия.

Аэлита Киреевская (15 лет).

Вот я и в Москве. Прожила 5 дней в на­пряженном состоянии — тревог не было. Но на 6-й день, ночью, объявили тревогу. Сначала стреляли зенитки. Осколки сту­чали о крышу, стекла дрожали и как-то неприятно звенели. Вдруг кругом загуде­ли гудки и по радио объявили тревогу. Мы быстро оделись и вышли на улицу. Была светлая лунная ночь, мерцали звез­дочки, кругом лежал снег. Но вот опять послышалась стрельба и мы вбежали в убежище. Там было темно, холодно, сыро. Я придвинула свой стул ближе к выходу, так как темнота нагоняла на меня больше страху. Мне было видно, как пересекались полосы света от прожек­торов и как разрывались высоко в небе снаряды. У меня зуб на зуб не попадал, не знаю, от чего больше — от холода или от страха. При каждом ударе я крепко сжимала ручку стула. Раньше я жила у маминой сестры, хотела в Москву. Я не любила свою тетку, мне хотелось домой. Пускай страшно, пускай тревоги, но все же дома лучше жить. Я думала, что те­перь я в Москве и мне же страшно,— значит, не надо было ехать. Нет, хорошо, что я приехала, и мне не страшно, нет, там хуже. Я не должна бояться!

Пришла моя подруга. «Ну как, страш­но?»— спросила она меня. «Ничего, я ничего не боюсь. Если бы не мама, ни за что не пошла бы сюда. Все равно, если сюда бомба попадет – живы не останемся. Ты знаешь, около магазина стоял новый 3-этажный дом, от него теперь ничего не осталось. Там жила одна женщина со своей дочкой. Стрелять начнут, тревоги еще нет, а она уже в убежище. Вот однаж­ды тревога была. Потом все стихло. Все решили, что отбой. И эта женщина, от­куда храбрость такая появилась, пошла узнать, был ли отбой. Только захлопну­лась за ней дверь, как упала фугаска в убежище. Все, кто там были, не оста­лись живы, а она спаслась».

Этот рассказ, не знаю почему, успо­коил меня. «Если ты боишься,— говори­ла я сама себе,— то не надо было приез­жать. Везде одинаково — дома или здесь. Бесполезно сюда приходить».

Наступило молчание. На улице тихо-тихо, даже неприятно как-то. Вдруг раз­дался резкий свист — это (фугасную) бом­бу сбросили. Все инстинктивно бросились к выходу. Было такое впечатление, что эта фугаска упадет именно сюда, в наше убежище. Она разорвалась, правда, неда­леко, но совсем в другой стороне. Послы­шался звон—это в нашем доме такая авария случилась, что все без окон оста­лись. Выстрелы стали раздаваться все ре­же и реже и наконец замолкли. По радио объявили отбой. А через 5 минут я уже спала сладким сном, забыв о тревоге.

Научный архив Института российской истории РАН, ф. 2,
разд. VIII, оп. 1, д. 1, л. 19—20. Копия.