День Победы нас спас от мучения!

Читайте первую часть:
Несовершеннолетние узники немецких концлагерей

Василий Афанасьевич Дергачёв, двоюродный брат отца

Приближался Новый 1944 год. Нам не хватало пищи, и я решил пойти в деревню попрошайничать. Зашёл к тем, которые работали на шахте, мы знали, где они живут. Когда я зашёл, они завтракали, посадили меня за стол, мы ели немецкие клёцки, потом типа пирожного по кусочку с чаем (они это называли кухонь), с собой дали кусочек хлеба или пирожка. Зашёл в большое здание, приоткрыл дверь, увидел большой зал, вдали за большим столом сидят несколько полицейских ко мне спиной. Мне стало страшновато, я быстро покинул это здание и пошёл к себе на шахту. В этот же Новый 1944 год, отец мой тоже пошёл попрошайничать в другую деревню. Там он нечаянно попал в дом полицейского. Он завёл отца в какую-то клетку (по словам его), закрутил какой-то большой винт, отца придавили стены этого станка, дышать было тяжело, а ноги не доставали до пола. Полицейский подумал, что отец сбежал из какого-то концлагеря. Потом позвонил директору шахты, тот сказал, что это его русский рабочий, только тогда его отпустили. Возвратился он измученный, несолоно хлебавши.

Однажды мне мать сказала купить спички, по-немецки название не знал, спросил по-русски, меня не поняли, тогда я сделал размах рукой по руке, как зажигают спички, меня поняли, и продавщица дала мне спички.

В начале весны 1944 года к нам ночью со станции привезли ещё три небольшие семьи по три человека в каждой, в одной из них был ребёнок — мальчик по возрасту лет двух, в другой девочка примерно такого же возраста, в третьей семье был мальчик Женя Скрипка лет семи. Мать этого Жени, Мария, была учительница, отец — Александр — киномеханик. Среди этих людей было двое трудоспособных мужчин. Одного из них отправили в кузницу, всех других — в цеха раскалывать камни. Их поместили на первом этаже в том же доме, где жили и мы. У них была большая комната, длинный стол и большая спальня с двухъярусными кроватями деревянными и соломенными матрасами, как и у нас на втором этаже. Они были с Украины, из Чернигова.

Теперь мы уже бродили на улице втроём, когда все взрослые были на работе. У них была ещё бабушка, она нянчила детей. Километрах в трех от нас маленький городок, его называли Лессен. На его окраине была фабрика по изготовлению батареек для карманных фонариков. Там работали несколько семей и одиноких русских. Когда привезли к нам украинцев, то по выходным к ним приходили по несколько человек с этой фабрики и других деревень, таких же людей, насильственно вывезенных из России. Помню, мужчины играли в карты за длинным столом, иногда пели русские песни: «Мой костёр в тумане светит, за грибами в лес девчата гурьбой сбирались, как дошли они до леса, все там разбрелись…», «Синенький скромный платочек немец мне дал постирать. За этот платочек хлеба кусочек да котелок облизать» и другие песни. Там же была сочинена песня на смешанных языках: «Я тебя шукаю, варум ты не пришёл, на хауз я бежала и васарь с неба шёл, я сидела на террасе, ты спацировал по штрассе» Эти люди приносили большую гармошку (наверно, полубаян) играли, пели и танцевали. По их разговорам все они тосковали о Родине, как и мы. Про себя я думал: неужели мы тут останемся навсегда?!

Метров за 200 от нас стоял одинокий домик двухэтажный. В нём жил немец Пауль Гатвиш. Он работал на шахте электриком, машинистом (включал компрессор для подачи воздуха в шахту), и ещё он был кузнецом по совместительству. Был он весёлый шутник, юморист, любил пошутить, посмеяться, но не злобный. У него была жена Анна, дочь Ира лет пяти и сын Ганц лет тринадцати. Этот Ганц приходил к нам, и мы вчетвером бродили вблизи шахты. Один раз он сфотографировал нас втроём (я, сестра Рая и украинец Женя Скрипка, ему было лет 7). Карточка не сохранилась. Один раз этот Ганц принёс стеклянную трубку длиной с метр. Когда я вышел из дома, он начал в меня стрелять из трубочки, наверное, мелкими камушками или косточками от вишни. Меня задело то, что он выбрал меня мишенью. Я подобрал момент, когда он повернулся ко мне спиной, подбежал к нему, вырвал трубку и разбил её о камни. Побежал от него, он за мной, но не догнал. Потом успокоился, и мы опять бродили по окрестностям. Где-то в то время я сделал себе рогатку и стрелял без цели, просто игрался. Ещё сделал деревянный наган: ствол из бузины, корпус из куска деревяшки и на резинках, вроде поршня, который с силой выбивал из ствола камешки. Так я сам себя развлекал мелкими забавами. Пришло лето 1944 года. В лесу поспела черника. Нам разрешали собирать её по воскресеньям. Ели её и так, и варили варенье, сахар нам давали по талонам, крупу и масло тоже. Сэкономленное масло мы втихаря меняли в магазине пачку за батон, так как одного масла без хлеба есть не будешь.

Поблизости от шахты были маленькие поля, где немцы сажали картошку. После выкапывания и уборки мы ходили с лопатами и копали эту землю всплошную, и хорошо накапывали, мешка два за выходной. Летом отца звали хозяева косить сено или попилить и поколоть дрова, за это его кормили и давали с собой буханку хлеба. С питанием стало чуть-чуть лучше.

В начале сентября 1944 г. исполнился год нашей жизни в Германии. Шеф шахты приказал мне тоже работать. Мать моя сказала, что мне только 11 лет, ей ответили, что мне записали 14 лет. В первый день, когда мать пришла за мной, я не пошёл. На другое утро мать опять приходит с цеха, говорит, что её послали за мной привести меня в цех арбайтен. С большим недовольством пришлось идти. Зашёл в цех, там немцы и наши работают, одни раскалывают камни, другие обрезают их ножницами, придавая форму: прямоугольников, ромбиков, трапеций и пр. Перед обрезанием на плитки эти ставили соответствующие рамки и очерчивали шилом, по этим линиям их обрезали большими ножницами. Бригадир, однорукий Вили, показывает на камни: мол, бери и очерчивай. Я стою, не берусь за работу, и потом крикнул: «Я в Шуле хочу!». Он подошёл ко мне и ладонью ударил меня по щеке, у меня слетела шапка, было не столько больно, сколько обидно. Я не плакал, посопел, посопел и нехотя взялся за работу, думаю: ещё может меня стукнуть, никуда не денешься, надо подчиняться.

Начались мои рабочие дни. Из цеха посылали меня на кухню носить вёдрами из ручья воду метров за триста, также носить дрова, уголь и выносить золу и шлак от угля. В конце зимы 1944 г. власти решили в шахте поместить какой-то военный завод, уже стали опускать туда станки, укрепляли потолки большими брёвнами. Навезли много людей (подневольных рабочих): французов, итальянцев, поляков, украинцев, русских и немцев.

Когда выпадал снег, меня заставляли подметать дорожки и лестницы, которые вели в шахту. Лифта не было, ходили пешком. Один цех перестроили в столовую, другой в общежитие. Кормили рабочих очень плохо: суп из брюквы и крохи хлеба. В этот период меня иногда посылали в деревню или в город Лессен в магазин за продуктами с какими-то талонами в руках, читать я не мог. Примерно в начале зимы 1944 г. меня с моей сестрой Пашей послали с санками на ж/д станцию что-то привезти на шахту, а что, мы не поняли. Электрик и кузнец Пауль-шутник объяснил нам несколько раз, но мы так и не поняли.

Подъезжаем к вокзалу, видим, стоят около стены четыре железные плиты около метра длиной, шириной поменьше, мы их погрузили на санки и повезли. Было очень тяжело, по дороге две из них мы сбросили в разных местах, но две штуки довезли. Дорога была длиной три километра. Пока везли, рабочий день окончился. На другой день Пауль-юморист долго смеялся во всё горло. Оказывается, надо было привезти три трубки полудюймовые длиною примерно 3-4 метра. Спрашивает, где остальные плиты. Паша говорит, что по дороге бросили. Посадили её на подводу и поехали собирать эти плиты, взамен привезли трубки. Если бы этот Пауль показал нам трубки, мы бы их и искали там.

В один из дней этой зимой меня послали в нашу ближайшую (за полтора километра) деревню Росдорф к бауру (хозяину) на санках за картошкой для кухни по какой-то бумажке. Взвесил он мне с полмешка, потом завёл в дом, остановил около порога, сам подошёл к окну, включил приёмник на русской волне — там Москва что-то говорила. Секунд через 10 выключил, говорит: «Полицай», боялся, чтоб не услышал он. За все эти военные годы я только один раз и услышал на секунды советское радио, в душе промелькнула весёлая искорка. Через какое-то время послали меня в город Лессен в магазин за продуктами тоже для кухни, разумеется, по талону. Продавец взвесил мне колбасы, примерно 1 кг. Потом вынес квитанцию, сказал по-своему, что надо расписаться в получении. Я взял ручку и с трудом написал Дерачёв букву «г» пропустил, а немка, стоявшая там тоже за продуктами, нагнулась и через моё плечо вслух читает: «Депареб». Она подумала, что я написал фамилию немецкими буквами, так как буквы совпадали с немецкими, только читались по-другому (р-п, ч-р, в-б Д, а, е, читались также, и получалось «Депареб»). Я понял, они удивились, что такой маленький, а пишет по-немецки. Разгадку этого слова я узнал только тогда, когда в школе после войны изучал немецкий язык. В колбасе был маленький довесок с полспичечной коробки, я не удержался и по дороге съел его.

Один раз выносил из дома, где мы жили, помойное ведро. Только вышел за дверь, смотрю, метров за 10 стоят немецкие ребята, человека три, и вдруг стали кидать в меня снежки. Они были такого же возраста, мне показалось, что кидать в них бесполезно, так как на их стороне перевес. Я тут же вылил воду, зачерпнул ведро снега и побежал на них. Они убежали. А я пошёл на работу, это я был дома на обеде. В таком ракурсе проходила зима 1944-1945 гг. Приближался победный май 1945 года.

О военном положении (о фронте) нам ничего не было известно. Иногда немцы рабочие говорили, что русские уже вступили на территорию Германии, и боялись, что они придут сюда и будут всех вешать (они объясняли это жестами). Но мы верили, что вешать не будут. Немцы проклинали Гитлера (у некоторых погибли на фронте сыновья). Помнится, в последний год войны, летом, осенью и зимой через нас летели американские самолёты (их было, казалось, сотни), они бомбили большие города, нас в лесах Тюригенвальда не трогали. Но всё равно объявляли алярм-тревогу, в городе прятались в подвалы, а мы — в шахту. Эта тревога—алярм иногда заставала меня в городе, куда меня посылали в магазин, и я тоже прятался в бомбоубежище вместе с немцами. Но обходилось всё благополучно, нас не бомбили. Около нашего дома, где жили мы и украинцы, впритык к стене поставили ворота из колючей проволоки и проходную будку. На её крыше поставили этот сигнальный аппарат «алярм-тревога». Теперь на работу уже шли через проходную. Но 25 апреля 1945 г. мы были удивлены: проходная пустая, на работу никто не идёт. Чуть позднее пришли шеф шахты и электрик Пауль, и на окнах конторы повесили белые полотенца снаружи (знак капитуляции). Оказалось, ночью пришли американцы, вернее, они проехали на машинах без боя, и власть перестала существовать. Мы вздохнули с облегчением: наступил отдых. Многие немцы города Лессен побросали открытые дома и в панике убежали в лес. На второй или на третий день я с сестрой Раей (ей был 8-ой год, а мне 12 лет) ради любопытства пошли в город. Подходя к городу, мы увидели, что в конце леса на штабеле дров лежал хороший голубой плащ-дождевик, забытый немцами. Город начинался с батарейной фабрики и небольшого домика рядом. Около домика на дороге стоял небольшой ящик с батареями для фонарика, я взял одну. Потом зашли в дом, там всё разбросано, кровати не заправлены. Мы открыли шифоньер, увидели там новую одежду, но ничего не взяли. Я увидел будильник, а сестра куклу. Положили их в мешок или в сумку и еще на полу подобрали пачку рассыпанного печенья. Неожиданно в дом вошел среднего роста немец в чёрной шинели, взял эту сумку, всё высыпал на пол и сказал, чтобы мы уходили. На плащ я говорю: «Это майне». Он разрешил взять плащ и печенье, и мы ушли. Потом я ещё ходил через лес в этот город что-нибудь найти полезное, в дома не заходил, побродил с краю и пошёл назад, но уже по шоссейной дороге. Не успел отойти от города, как меня догоняет американская автоколонна с солдатами, на некоторых кабинах пулемёты, были там и негры. Я боялся приближения колонны, сошёл с дороги и шагал за кюветом по опушке леса. Некоторые солдаты показывали пальцем на меня и что-то говорили. Один негр что-то бросил впереди меня, я подошёл, смотрю, а это банка консервов. Конечно, спасибо ему.

Наступила передышка, нам прибавили карточки. К нам пришёл брат моей мамы, Иван, он работал где-то не так далеко на нефтезаводе (был насильственно вывезен в Германию в 1942 г.) А сестра его Мария работала в Гамбурге. Мы с ними переписывались.

День Победы. Москвичи на Красной площади утром 9 мая 1945 года. РИА Новости. Фото Михаила Озерского

В День Победы 9 мая 1945 г. (а может быть, на второй день) к нам пришёл утром немец, электрик Пауль, и сказал, чтобы мы пришли к нему в дом послушать передачу из Москвы на русском языке. Когда мы пришли, главное уже было сказано. Москва ликовала, была неописуемая радость всего народа-победителя. Нашему восторгу не было предела. Ощущение было такое, как будто мы родились заново, но уже понимающими, ходячими и говорящими. День Победы нас спас от мучения. Это был наш второй День рождения!

Возвращение домой

Вскоре наших взрослых вызвали в комендатуру и через переводчика спросили, поедем ли мы в Россию или останемся здесь? Родители сказали, что поедем домой. Им сообщили, что через два дня утром приедут машины, чтобы готовились к отъезду. В назначенный день приехали три грузовых машины. Мы поместились в одну, а украинцы пока остались, так как они раздумывали, то ли ехать, то ли нет. Но потом они все-таки решили ехать. И в свободном лагере в г. Закан мы их видели. До сборного лагеря нас везли два с половиной дня (эта была уже Советская зона). Американцы давали в дорогу по большой коробке продуктов на машину (там был хлеб, консервы, сигареты), а там, где мы ночевали, кормили в столовой вечером и утром. По дороге присоединились уже несколько машин с такими же людьми, как и мы. Когда привезли на Советскую сторону, нас высадили в каком-то парке, где было много людей (негде было яблоку упасть). В этом парке отец встретил нечаянно знакомого мужчину, некоего Третьякова, с которым вместе работал до войны в Москве на стройке. В этот же день к вечеру нам приказали погрузиться в товарный поезд, он был метрах в двухстах-трехстах от парка. Довольно скоро через несколько километров нас привезли в лагерь, ворота и колючая проволока были сняты. Там было много бараков, в некоторых был госпиталь, где лечили советских раненых. Кормили нас хорошо, в столовой, три раза в день, пищу давали на руки на семью (в столовой кормить такую большую массу людей не было возможности).

В этот лагерь из Москвы приехали КГБ-исты и взрослых людей допрашивали, где и при каких обстоятельствах попали в Германию? Родителям в то время было по 35 лет. Отец от военной службы был освобождён по инвалидности.

Когда американцы привезли нас к русским, ребят призывного возраста призывали в армию. С нами был брат моей мамы, Бутримов Иван Иванович, его забрали в армию. Ребята бегали по лагерю, нашли большую кучу велосипедов без резины и без цепей, брали их и катались, стоя на одной педали и отталкиваясь другой ногой. Я тоже таким же образом катался на таком велосипеде без покрышек. Это было единственное развлечение. А взрослых продолжали допрашивать примерно месяц. Потом объявили о том, чтобы готовились к отъезду в Россию. В назначенный день нам приготовили товарный поезд, мы погрузились, и нас повезли на родину. Это было в конце июня 1945 года. Отца пока ещё оставили, он приехал к нам примерно через полмесяца. На дорогу нам выдали сухие продукты (хлеб, крупу), на больших стоянках на кострах варили кашу. Везли нас очень медленно. Сопровождал нас старший лейтенант. На каждой станции стояли сравнительно долго, особенно в Польше. Сопровождающий нас начальник поезда, старший лейтенант, ходил к начальнику станции добиваться отправления. В Польше на одной маленькой станции стояли несколько дней. Наконец, дали паровоз, и без объявления наш поезд тронулся. Люди на ходу прыгали в свои вагоны. По разговорам старших людей, одна девушка из последнего вагона попала под колёса, и ей отрезало ноги. Паровоз отцепили и на нём повезли эту девушку в больницу. О дальнейшей судьбе её никому ничего неизвестно. Мы опять продолжали стоять, не помню, сколько времени. Наконец, ближе к вечеру, подцепили к нашему поезду паровоз, и мы медленно поехали. Дорога была на подъём и с изгибом. Было видно и начало поезда, и конец. Паровоз был, кажется, маломощный, ход замедлялся, и поезд начал сильно дёргаться (тут не совсем понятно: или паровоз не стал тянуть такой длинный поезд, где было 24 вагона, наш вагон был 4-й с хвоста). Вагоны были смешанные, почти все товарные, а наш даже без крыши. В некоторых вагонах в торце были будки с тормозами и с крышею. В нашем вагоне была такая будка, в ней ехали мы втроём: я, моя сестра Паша и отцова сестра Шура. Она перенесла в будку свои вещи и находилась там и днём, и ночью, а мы уходили на ночь в вагон.

Далее произошла такая ситуация. Машинист-поляк отцепил паровоз от поезда, и мы под уклон поехали назад, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Люди кричали: «Мы без паровоза едем!» И стали выпрыгивать под откос. Мои спутницы Паша и Шура тоже выпрыгнули. Я тоже хотел прыгать, уже стоял на подножке, и тут у меня в голове мелькнула мысль, что у нас в будке ручной тормоз. Думаю, дай поднимусь и попробую закрутить его. Закрутил в правую сторону, смотрю, скорость не уменьшается, подумал, что может в другую сторону надо крутить ручку тормоза. Закрутил в левую — скорость не замедляется. И решил, что всё-таки надо вправо крутить. Закрутил вправо и пристально смотрю на землю, как она быстро пролетает. Бегут секунды, поезд продолжает мчаться с большой скоростью. Надеюсь, что тормоз сработает. Проезжали какой-то маленький польский хуторок. Из крайних домиков, что ближе к железной дороге, выскакивали женщины-полячки и в ужасе кричали, показывая пальцами на наш мчащийся поезд без паровоза. Как потом я слышал от взрослых людей, один парень-поляк из этих домиков подбежал к нашему поезду, на ходу прыгнул на подножку, где была в торце вагона будка с ручным тормозом, и поезд остановил. Спасибо ему пребольшое за то, что он проявил смелость и своим мужественным поступком помог спасти сотни людей от катастрофы.

Всматриваясь в землю, я заметил, что скорость стала уменьшаться и, наконец, поезд остановился. Люди, которые попрыгали, стали стекаться к поезду, собирая выброшенные вещи и своих детей. Слава Богу, всё обошлось благополучно, все остались живы и никто ничего не поломал.

Взрослые люди (мне тогда было 12 лет, сестре Паше и отцовой сестре Шуре по 15 и 16 лет) говорили, что поезд не дошёл 50 метров до стрелки, которая была неправильно переведена (могла быть авария…).

Это было или в конце июня, или в начале июля 1945 года. Машинист, ссылаясь на то, что паровоз на подъём не смог везти наш поезд, отцепил его, сам поехал вперёд, а нас бросил на произвол судьбы. Хорошо, что это случилось в светлое время суток (примерно часов в пять вечера). А если бы ночью — была бы большая катастрофа. Каждому понятно, что по правилу и по человеческой совести машинист поступил злоумышленно. Если его паровоз маломощный на подъём и по изгибающейся колее не стал тянуть наш поезд, надо было вместе с паровозом отвезти нас на ту станцию, откуда нас взял. А это была маленькая станция где-то в лесу, названия её я не знаю. Сколько мы ещё простояли, я не помню. Но, наконец, нас увезли с этой станции в сторону границы. На остановках люди продавали вещи на злотые и покупали продукты. На одной из остановок рано утром Шура (отцова сестра) проснувшись, обнаружила пропажу своих вещей, целый мешок, который стоял в будке. Поляки украли.

На границе нас пересадили на другой поезд, так как наши рельсы шире, чем западные. Теперь мы ехали по своей стране. Повсюду разруха, следствие прошедшей войны. В поезде люди были из Орловской, Смоленской областей и др. В один из памятных этих дней утром нас привезли в город Орёл, несколько вагонов, остальные отцепляли в пути. Это уже была конечная остановка. Далее люди добирались до своих мест самостоятельно, кто как мог. На платформе шныряли воришки, и у Шуры стащили последнюю сумочку. Тут наши пути разошлись, она добралась до д. Поздняково, там жила её старшая сестра Анна. Она с двумя детьми в 1943 г. смогла ночью спрятаться от конвоя и возвратилась в свою деревню. Деревня была сгоревшая, и люди жили в блиндажах. Точнее, наша мама нашла попутную машину, и нас довезли до города Болхова Орловской области за 300 рублей на М.Т.С. Далее мама с бабушкой (со своей мамой и с Шурой) пошли пешком до деревни Поздняково, а мы втроём — Паша, Рая и я — остались на этой М.Т.С. их ждать, возраст нам был соответственно 16, 12 и 8 лет. Расстояние до деревни точно не знаю, но приблизительно пятьдесят километров, а может меньше. Мы ждали их и очень скучали. Располагались мы в каком-то коридоре и на крылечке административного одноэтажного домика.

Кажется, на 3-й или 4-й день мама возвратилась за нами с одной женщиной на двухколёсной коляске, запряженной коровой. Мы обрадовались, что, наконец, мама приехала за нами. В то время машин, автобусов не было, лошадей тоже почти не было. Вместо лошадей использовали коров, на них даже пахали землю. Значит, на корове везли наши сумки, а мы шли пешком через поля, деревни, которые были разорённые и не все уцелевшие от войны. Довезли нас на коровке до деревни Киреково на квартиру к бабушкиной сестре (это тётка моей мамы). У неё чудом уцелела хата, где в окнах вместо стекол были вмазаны бутылки, а вместо посуды и вёдер использовали гильзы от снарядов. В хате никакой мебели, даже не было стола. Когда приехал отец, недели через две, он сбил самодельный примитивный столик и в сенях выкопал подвал. Здесь в деревне Киреково уцелело несколько хат, а в нашей деревне Поздняково не осталось ни одной, все сгорели ещё в 1942 году. Возвратившиеся люди жили в землянках. А нам, возвратившимся в 1945 году из Германии, и землянок не было свободных. Проблема была наитягчайшая (ни работы, ни жилья, ни продуктов). Но в сердце была всё-таки радость, что окончилась война, и мы вернулись на Родину. В эти дни отец ходил в район Ульяново становиться на учёт и там узнал, что таких, как мы, вербуют на Северный Кавказ, и он там завербовался вместе с семьёй. А пока ждали отъезда, положение наше было тяжёлое.

От боли сердце замерло,
Увидев край родной земли —
Бурьяном всё здесь зарастало,
Когда деревню Поздняково
Немцы в 42-м году сожгли.
Но и за это милостиво
Благодарим судьбу не раз:
За то, что мы остались живы
И разъехались на Север и на Кавказ.

Где-то в конце сентября 1945 года из района Ульяново пришло указание местным властям, чтобы завербовавшихся людей на Северный Кавказ доставили к указанному числу на ж/д станцию (забыл, какую, — то ли Козельск, то ли Сухиничи). А ближайшая ж/д станция была Белев в 20 км. от нашего села (это была Тульская область, а наш поезд формировался в Калужской области). Два дня везли на подводах до станции назначения. Там нас ждал товарный поезд с нарами и печкой-буржуйкой. Погрузились, и нас повезли. Через несколько дней доехали до станции Самашки. Здесь высадились, и нас на подводах (на быках и на буйволах) повезли в Новосельский район (ныне Ачхой-Мартан). Семей пять-шесть распределили по домам в самом Новосельске, других повезли в другое село Шалаши. Мы оказались здесь все с одного села Поздняково. Все эти семьи, возвратившиеся из Германии, негласно договорились нигде — ни дома, ни при людях не вспоминать, не говорить, где мы были, так как некоторые люди могли нас незаслуженно упрекнуть, оскорбить. Перед выездом на Кавказ мы с мамой ходили в г. Белев в поисках работы, но безуспешно. Там мы останавливались у дальних родственников. У них был мальчик такого же возраста, как и я, и он меня обозвал «немецкая подкладка». Было обидно.

Иван Евдокимович и Людмила Васильевна Дергачёвы, г. Зеленоград, август 2008 г.

Больше полувека мы об этом молчали. Лишь через полвека о нас вспомнили в Правительстве, как об узниках концлагерей, насильственно вывезенных в Германию в годы Второй Мировой войны 1941-1945 гг. И дали нам некоторые льготы: бесплатные лекарства, бесплатные путёвки санаторные, 50% скидки за коммунальные услуги: за газ, электроэнергию, за проезд на транспорте и прочее. Сама Германия в это время давала компенсацию деньгами — марками. Но большинство старшего поколения уже умерло, поэтому получили только их дети. Это было частичное вознаграждение за моральный и физический ущерб.

До отъезда в д. Киреково я ходил в школу в 1-й класс. Когда нас привезли в Новосельское, взрослые пошли работать в колхоз, а мы с сестрой Раей учиться в школу, снова в первый класс. По возрасту мне надо бы в 5-й, а мне пришлось идти в первый, а во 2-й я не пошел, потому что думал, что не смогу, так как первый класс полностью за годы войны не окончил. Но когда окончил 1-й класс, почувствовал, что нового я ничего не узнал и пожалел, что не пошёл во 2-й класс. Я был больше всех и очень стеснялся. По приезду на Кавказ каждой семье выдали ссуду по пять тысяч рублей сроком на пять лет. На эти деньги мы купили корову, жить стало уже легче.

P.S. Когда мы жили в Германии и работали принудительно на шахте, у нас не было никакой информации о ходе войны (ни радио, ни газет). Украинцы, которые жили с нами в одном доме, выписывали газету «Голос» на русском языке, а наши родители были неграмотные и газету не выписывали. Приблизительные сведения о войне мы только от немцев-рабочих слышали, при объявлении мимикой и взмахами рук, т.к. язык их мы не понимали, за исключением нескольких слов. Американцы были уже близко, но насколько, мы не знали, так как немцы отступали без боя, а рабочие немцы ничего нам точно не объясняли, да и ещё они боялись своих полицейских.

Примерно за одну неделю до прихода американцев мимо нашего дома гнали под конвоем колонну, человек 50 русских молодых ребят, в сторону шахты. Паша стояла в это время на улице у входа в дом, из колонны кто-то крикнул: «Девочка, ты русская?» Паша ответила: «Да». Полицейские конвоиры не дали им говорить, только кричали: «Шнель-шнель!» Завели их в старую шахту (она была рядом с действующей) и там расстреляли, слышны были автоматные очереди. Мы туда сходить посмотреть боялись. А может быть, полицейские стреляли в воздух, пожалели ребят, отпустили? Точно не известно.

Нам, бывшим узникам немецких концлагерей,
Не забыть страдания наших матерей,
Как выгнали нас немцы на мороз и на снег
И под конвоем погнали на Запад нас всех.

Мы изнемогали в подневольном пути,
Но из-под конвоя нельзя было уйти.
В холоде, в голоде, в этой войне
Мы невольно в чужой оказались стране.

За колючей проволокой от Родины вдали
Мы ждали свободу, когда придут свои.
Мы жили в неволе, как малые рабы..
Под гнётом фашистской немецкой Орды

Нашей мечтою было пережить войну
И возвратиться в родную страну.
Мы мучились в неволе, как рыбы без воды.
Не все мы вернулись из этой беды.

Четыре года в жестокой войне
Детям было ужаснее вдвойне.
День Победы нас спас от мученья!
Это был наш второй день рождения!

Мы пережили эту ужасную войну
И возвратились в родную страну.
Жить грустно за границей среди чужих людей
Милее нет на свете Родины своей.

От боли сердце замирало,
Увидев край родной земли.
Бурьяном всё здесь зарастало,
Когда деревню Поздняково немцы в 42-м году сожгли.

Но и за это милостиво
Благодарим судьбу не раз:
За то, что мы остались живы
И разъехались на Север и на Кавказ.

На фото: Дергачёв Василий Афанасьевич 1927 г-1999 г. (двоюродный брат нашего отца) До 1943 г. был с нами в оккупации. Немцы забирали его на окопы. Он удачно сбежал, ночью просидел в воде в речке. На другом берегу ходил часовой немец, утром часовой ушёл — путь к побегу был открыт. Но вскоре забрали в местный лагерь для отправления в Германию. Тут помогла выйти из лагеря знакомая переводчица, она уговорила часового выпустить его, сказала, что это её друг.

Летом 1943 г., когда немцев разгромили под Курском и Орлом, они выгоняли с прифронтовых деревень всё население на дорогу и под конвоем гнали всех на Запад. Василий тоже был в этой массе людей. Немцы следом поджигали все дома. Но ночью ему с мамой и некоторыми другими людьми удалось скрыться от конвоя. Следом шли советские войска, и он был призван на службу в армию. Участвовал в боях, был ранен в ногу. После госпиталя был направлен в военное училище. Судьба его связана на всю жизнь с военной службой. Он дослужился до звания подполковника танковых войск. После службы жил и работал в г. Калуге.

Воспоминания записаны в 2009 году.

Прислала для публикации на сайте www.world-war.ru
Валерия Зеленская