Cудьба распорядилась иначе
В конце марта 1942 года наш самолет вынырнул из облака курсом с запада на восток и бросил четыре бомбы. Одна угодила в пекарню, вторая в штабель снарядов, третья в штабель бочек с бензином, а четвертая срезала угол продовольственного склада. Когда начали взрываться снаряды и бочки с бензином, немцы и наша охрана попрятались, а мы бросились в пекарню за хлебом. Я с одним товарищем вбежали в горящую пекарню, схватили мешок, набросали в него буханок, выскочили и, отбежав около 500 метров, сели в канаву и начали уплетать хлеб за обе щеки.
На второй день после бомбежки нас погрузили в эшелон, по 50 человек в двухосный вагон, и привезли в Смоленск, где разместили нас на северной окраине в зданиях асфальтоварочного завода на берегу Днепра. В это время в основном Смоленском лагере свирепствовал сыпной и брюшной тиф. В нашем лагере всех, кто вызывал подозрение на заболевание — увозили, куда — мы не знали. Кормили нас кислыми помоями с солдатских кухонь, да и тех давали по одному половнику на сутки. Мы подняли резкий протест, в конечном итоге, норму увеличили и стали привозить такие же помои, но хоть не прокисшие.
Через некоторое время нас погрузили в эшелон и поставили на путях между своими эшелонами. Советская авиация каждую ночь бомбила эшелоны, но на наш ни одна бомба не упала. Даже на ближние к нам, как будто кто-то летчиков информировал.
Через несколько дней наш эшелон поехал на юг, и привезли нас во Льгов, здесь сгрузили и поместили в лагерь. Комендант лагеря был молодой, лет 20-25, который не терпел никаких отклонений от его приказов. В один из дней он дал команду на построение для проверки, но один пленный отлучился на ровик. Комендант решил наказать его физически. За непослушание пошел к нему на ровик с открытым пистолетом. Пленный поднялся, застегнул штанишки, и идет к нему навстречу. Повстречались. Комендант замахнулся, чтобы ударить его пистолетом по голове. Русский Иван хватил его за руки и свалил его на землю мгновенно, захватил зубами его адамово яблоко. Когда охранники подбежали и, проколов штыками икры ног, оттащили его от коменданта, адамово яблоко осталось во рту Ивана. Быстро подошла санитарная машина, коменданта положили в машину. Он уже захлебывался собственной кровью. Ивана закололи штыками. Мы стояли в строю, несколько тысяч, как наэлектризованные. Достаточно было какого-нибудь незначительного действия, как началась бы смертельная потасовка. Никаких действий против остальных немцы не предприняли, продержали нас в строю около трех часов, затем дали команду разойтись по лагерям.
Спустя некоторое время из лагеря пленных стали вывозить. Я попал в лагерь Ростова-на-Дону.
Во второй половине июля 1942 года в лагерь приехали прихвостни Власова и начали агитировать вступать во власовскую банду. Пленных выстроили на лагерной площади. Я, стоя в толпе пленных, сказал, что я в его армию не пойду, не могу стрелять по соотечественникам, тем более что у меня по ту сторону фронта пять родных братьев. Уж если меня поставят в безвыходное положение, то первую пулю я пущу в себя. После коротких обменов мнениями приняли решение поднять свист. Наш угол поднял свист, который не понравился организаторам. Весь угол свистунов (человек около трехсот) отсекли и погнали вдоль дома. Затем нас загнали в глубокий подвал со сводчатым потолком, поставили туда парашу, и мы там находились около месяца. Первоначально было очень тесно, пленные полустояли, как мешки в амбаре. Со сводов непрерывно капали холодные тяжелые капли, и эта капель усиливалась из-за испарений от людей. Через неделю начали выносить покойников, сперва поштучно, а после десятками в день. В подвал вела винтовая лестница. Выносить парашу из подвала была высшей меры пытка: край бочки приходился на уровень лица. Когда кончилось заточение, наверх поднялись 67 человек. Когда я поднялся наверх, ударившие в лицо солнце и воздух свалили меня на землю, но, опасаясь, что лежащего могут пристрелить, я с большим трудом с помощью рук и стенки встал на ноги.
Этот остаток перевезли в лагерь на станцию Хопры, а затем в Херсон, а затем в Мелитополь и Одессу. Основные работы, которые меня заставляли делать, были земляные работы, так как по документам я числился крестьянином. В Одессе от женщин я узнал о существовании в одном дворе на Пересыпи лаза в катакомбы, которым я и воспользовался. Все лазы со стороны моря и на Молдаванке немцы заблокировали. Единственный свободный лаз был у пригородной станции Дачная. Через этот лаз в немецкой форме я вышел в разведку. Все шло хорошо, но на Большой Московской улице меня остановил пьяный немецкий офицер, спросил какой я части и отпустил, но когда я отошел шагов на 20-25, он меня окликнул и скомандовал «Кругом!» Этот поворот я произвел по-русски, меня задержали и стали выспрашивать, где лаз в катакомбы. Били и пытали, порвали ногти и жилы на руках.
Это было уже в 1944 году, когда наши войска пошли в наступление. Нас, узников, эвакуировали. Мы шли от Одессы до Водиополя этапом, погода была плохая, шел сильный снег с ветром. Когда пришли в Водиополь, стало темнеть. Нас решили поместить на ночь в церковь, но она была на замке. Пока искали попа, присмотрелся, что против меня под поповское крыльцо есть собачий лаз. Я увидел, что охранники стоят нахохлившись, нырнул в этот лаз и затих. Когда открыли церковь, всех завели туда и закрыли. Охранники тоже куда-то ушли в помещение. Я стал продвигаться дальше под дом. Здесь стала протестовать собака — методом ворчания. Лежу тихо — она молчит, начинаю двигаться — ворчит. Все-таки я забрался под дом. Через какое-то время открывается люк, и поп говорит: «Кто здесь? Выходи! В моем доме найдешь приют и защиту». Я вылез в помещение, он взглянул на меня и говорит: «Вижу, что над тобой поиздевались изверги. Садись на табурет». Я сел. Он вышел в соседнее помещение, принес оттуда калач плетеный и в белом кувшинчике церковного вина и сказал: «Ешь, запивай вином и рассказывай, кто ты».
Левая рука была у меня изуродована, замотана тряпьем, правая — почти целая. Так, култышками, я брал и откусывал калач и запивал вином. Кратко рассказал попу о себе. Он сказал: «Крепись, сыне, я тоже потерпел 10 лет глумления на Колыме. Долго тебе нельзя у меня находиться, здесь сейчас много войск. Я тебя переодену в румынскую униформу, а в рюкзаке дам гражданскую. Когда переправишься, оторвись от общей массы и спрячься в крепости Анкерман, там переоденешься, а униформу запрячешь. Утром выйдешь и пойдешь по указанному адресу. «Когда дойдешь, скажи, что от отца такого-то» (на сегодня забыл его фамилию). Помню, поп был крепкий крупный старик, борода его была вся седая.
На следующий день к вечеру я вышел и смешался с переправлявшимися румынами. На катер клался дощатый трап, по нему скатывались на катер санитарные и обычные повозки, и раненные сходили, держась за грядки повозок. Переправившись, я незаметно нырнул в Анкерманскую крепость, там переночевал, а утром, переодевшись в одежду гражданскую молдавского типа, униформу тщательно запрятал, вышел и пошел по указанному направлению.
Но судьба распорядилась иначе. Я был на открытой местности, а в это время немцы вели этап пленных, и меня заставили присоединиться к колонне. С этим этапом я прибыл в румынский город Болрад, где дальше находился в лагере.
В июне нас погрузили в эшелон и повезли. Налетела американская авиация и начала бомбить нефтепровод, который шел параллельно дороге. Поезд остановился, вся охрана бросилась на противоположную сторону и спряталась в кукурузе. В дверь нашего вагона попал осколок и пробил три доски, к счастью около накладки, которая была закручена проволокой. Мы эту дыру расширили, раскрутили проволоку, откинули накладку, открыли двери и высыпались из вагона, отмотали проволоку и открыли два соседних вагона. Затем бегом бросились в кукурузу подальше от поезда.
Когда мы посчитали, что отошли на достаточное расстояние, стали совещаться, куда идти. Решили идти в Югославию к Тито. Двигались довольно медленно, населенные пункты обходили только ночью, питались кукурузными кочерыжками. Не знаю, сколько мы еще не дошли до Югославии, когда нам встретились четыре русских товарища, такие же, как и мы. Один из них спросил: «Куда вы идете?» Мы ответили: «Мы идем к Тито. А вы?» — «А мы от Тито» — «Почему?» — «Потому что он нашего брата выменивает у немцев на своих пленных».
Посовещавшись, решили идти назад в Карпаты. Организуем свой отряд, оружие добудем у румын, а когда вооружимся, можем беседовать и с немцами. Когда повернули обратно, то дней через 15-20 услышали отдаленные залпы «Катюш». Мы решили, что фронт приближается.
В один из дней мы наткнулись в поле на лежащий немецкий транспортный самолет, а около него куча нового летного обмундирования. Каждый из нас надел сверху нашей одежды летные френчи. Разыскали также простыню, русскую, холщовую, чтобы использовать как белый флаг при переходе линии фронта. Чтобы мы могли смешаться с немцами, пришлось побриться, кроме того я сказал всем, чтобы никто при любых обстоятельствах не произносил ни одного русского слова. Когда мы смешались с немцами, то поняли, что им отход отрезан, они поговаривают о плене. Продвинувшись на самый передний край, ночью мы решили перейти к своим, но были встречены залпом из «Катюши». Я нырнул под печь дома. На этом месте была сожженная деревня.
Находясь там, я уснул, а когда я очнулся, чуть брезжил рассвет. Но прежде, чем выбраться из-под печи, пришлось руками отгребать щебень. Вылезши, я увидел, что немцы сидят кучей и спорят. Затем подняли белый флаг. Часть офицеров стала стреляться. Я подошел и тихо сел около солдат. Когда рассвело, подошла группа красноармейцев во главе с майором. Немцам было приказано сбросить в кучу все оружие, отойти и построиться. В это время подошла большая колонна грузовиков с немецким снаряжением и продовольствием, на которых еще лежали связанные немцы, а за рулем были русские ребята в немецкой форме. Немцев с машин сняли, и они влились в общую массу, а шоферов вместе с машинами разобрали командиры советских частей. Из русской охраны образовали колонну, которая направилась в лагерь проверки.
Я шел вместе с немцами в общей колонне. В одном месте немцев остановили. На обочине стояли два танка Т-34, сверху на броне сидели танкисты, один разулся, и его портянки были в сплошных дырах. Он сказал: «Так, мать, пол-Европы прошел и даже портянок не нашел». Я вспомнил, что у меня в узелке в руках та простыня, с которой собирался переходить фронт. Я сделал два шага к танку и крикнул: «Держи, славянин, на портянки!» Он крикнул: «А, власовец!» Я ответил: «Какой я власовец», а он мне: «Шкура на тебе такая!» И только в это время я сообразил, что на мне летный немецкий китель, я тут же его снял и бросил, а танкисту кричу: «Вот моя форма, а это маскировка». Он простынь взял, а мне говорит: «Все равно отвернись!»
Старшина советской охраны крикнул: «Кто еще есть в колонне русские, выходи!» Кроме меня вышло еще 12 человек, а ночью, когда хотели переходить, было 46 человек. Нас отделили от немцев и присоединили к колонне транспортников, которые разоружили и связали немецкую охрану автомобильной колонны. Вся эта колонна направлялась к городу Плоешты. По дороге нам навстречу встретился полковник НКВД, пьяный в дугу. Он сразу накинулся на старшину: «Ты, почему этих преступников ведешь по дороге, веди их прямо без всяких дорог» и скомандовал «Прямо!» На этом прямом пути пришлось дважды форсировать небольшую речку с каменистым дном, а для подтверждения своей власти он взял одного человека, по-видимому, среднеазиата, и при всех застрелил его, после чего поехал дальше на запад.
У меня после форсирования речки ботинки развалились, ноги кровоточили от ран, нанесенных щебнем на дне реки. К вечеру мы достигли окраины Плоешты, где нас поместили во дворе какой-то фабрики.
В течение трех суток нами как будто никто не интересовался. Ни еды, ни питья, охранников поставили 15-16 летних мальчишек. В течение всех трех суток наше общество пополнялось за счет румынских лагерей. К концу третьих суток нас уже было больше трех тысяч человек, за счет чего плотность размещения увеличилась. Я лежал крайним около дорожки, по которой ходил охранник. Ноги мои оказались на этой дорожке. Охранник толкнул меня в ногу и говорит: «Убери свои грабли с дороги!» Я ему ответил: «У меня нет граблей, а это ноги, которым другого места не осталось. И второе, почему ты со мной таким тоном разговариваешь? Здесь твои соотечественники, которые в тяжелейших условиях воевали и в силу обстоятельств попали в плен. Ты пройдись по рядам и присмотрись, может среди них отца родного найдешь». Он сбавил тон, и мы стали мирно с ним беседовать.
Я ему говорю: «Мы здесь уже трое суток, нас никто не кормил и не поил. За забором стоит кукуруза, вот если бы ты пошел и наломал хотя бы полмешка, все бы тебе сказали большое спасибо». — » Да. Если я отойду, вы разбежитесь». Я ему говорю: «Мы бежали к Родине, и поэтому никто никуда не убежит». Он поверил мне, пошел и за забором наломал кукурузных початков, принес и говорит: «Вот тебе початки!» Я поблагодарил его, а потом сказал: «Братья-славяне, подходите и получите одну кочерыжку без суеты, спокойно». Подходили, а я раздавал. Последнюю кочерыжку взял себе, она оказалась очень маленькой. Охранник мне говорит: «Что ты не мог оставить себе большую кочерыжку?» Я ему ответил: «Я в мешок не заглядывал, а что мне досталась маленькая кочерыжка, значит такая судьба». Ему видно жалко стало меня, и он отправился за новой порцией кукурузы. Когда он принес еще полмешка, появился начальник всего лагеря майор Прошин, который спросил охранника, почему он этим занимается. Я ввязался в разговор и сказал, что это я упросил принести кукурузы, ведь трое суток мы ничего не ели, поэтому хоть одна кочерыжка — и то легче на желудке. Конечно этого количества, что принес парень, даже по одному кочану не всем достанется, очень хорошо, если бы вы разрешили кому из нас или из охраны, чтобы мешков 10 наломали кукурузы, чтобы хоть по одному досталось каждому. Начальник распорядился, и отдыхающие охранники наломали и принесли кукурузы.
На следующий день нас построили и вывели с этого двора и повели. Когда отошли в поле примерно на 5км, между полями с кукурузой была обширная поляна с очень значительным понижением уровня. На этой поляне Трошин скомандовал: «Садитесь!», сам: «Знаете, куда мы идем?» Ближние ответили: «Знаем, очевидно, на тот свет». Он говорит: «Мы идем организовывать поверочный лагерь».
После этого колонна двинулась дальше и, пройдя километров 10-15, подошли к самой окраине Плоешты на территорию какого-то химического американского завода. Солнце село и установились густые сумерки. Нас построили в колонну по 20 человек в затылок, после чего последовала команда: «Старший комсостав, выйти из строя!» Никто не вышел. Последовала команда — средний комсостав, также никто не вышел. Последовала команда: «Младший комсостав, пять шагов вперед марш!». Я стоял в крайнем ряду, я сделал 5 шагов, развернулся и, смотрю, больше никого. Ко мне подошел майор Трошин и говорит: «Комендантом будешь». Потом обращается к строю и говорит: «Что ж, очень жаль, что даже младшего комсостава всего один человек». Когда он скомандовал по-новому, из строя вышло человек около 300.
Получив титул коменданта, я внес предложение начальнику, что народ следует накормить, что у румынских бояр следует взять 30-40 коров, чтобы хотя бы по куску мяса каждый мог получить. Предложение было принято. Охранное подразделение отправилось за коровами, а я организовал вырубание дна у бочек из-под бензина, которых во дворе было большое количество. Разыскали зубила и кувалды, и работа началась. Пока привели коров, бочки были подготовлены. Начальник предупредил, что в имеющихся на территории завода водоемах вода отравлена, поэтому для варки мяса воду привезли. Всю ночь кипела работа, сперва по забою и разделке коров, затем варка мяса. И рано утром каждый получил свою порцию мяса, некоторые употребили и бульон, хотя он попахивал бензином.
После короткого отдыха поступила команда постричь всех под машинку. Принесли машинки, из состава выделились 20 человек, умеющих обращаться с машинкой, и работа началась. У некоторых в голове было такое обилие вшей, что машинка заклинивала, ее промывали в банке с денатуратом. В течение дня все были пострижены, а довольно большая часть решила постирать свою одежду в водоемах, находящихся на территории завода. Натянули проволоку и развесили одежду для просушки. День был солнечный, теплый, ни одного облачка на небе. Через какое-то время от развешенной одежды посыпались белые хлопья, и к вечеру вся одежда разрушилась. Я подошел к начальству и доложил об этом, послали машину и со склада тюрьмы взяли около тысячи комплектов одежды. Всех пострадавших одели в румынскую тюремную полосатую униформу. На второй день приехал генерал. Когда он увидел полосатых людей, он сказал: «Это что за маскарад!» Ему доложили причину. Генерал приказал всю тюремную одежду снять и сжечь, а для них взять на литейном заводе спецодежду, что и было выполнено. Привезли черные куртки, штаны, шляпы с широкими полями из грубой шерсти и ботинки на деревянной подошве (которые вернее было назвать бахилами). Я себе взял черную куртку, шляпу и бахилы. После одевания начался процесс проверки. Все имеющие начальное образование записывали имя, отчество, фамилию и место рождения и призыва в армию и место пленения. Лица, имеющие среднее образование получали тетрадь за 8 копеек, в которой должны были описать все более подробно. Лица с высшим и неоконченным высшим получали тетрадь за 20 копеек и должны были описать свой путь с довольно большими подробностями. Я получил тетрадь за 20 копеек и через полтора дня сдал с полным описанием своего пути без мелочей. Когда процесс проверки окончился, нас поздравили со вступлением в советскую армию, выдали по банке тушенки, круглой буханке хлеба, погрузили в эшелон, ведомый тремя румынскими паровозами, направился в Болгарию, где мы должны были поступить к генералу Толбухину. Почти трое суток тащили нас к болгарской границе. Когда прибыли на болгарскую территорию (названия городка я не запомнил, но последний румынский город был Петрешты), пришли к коменданту города, который связался со штабом Толбухина, откуда сообщили, что в Болгарии боев не было, а соответственно и потерь, и наш эшелон переадресовали на Второй украинский фронт к генералу Малиновскому.
В этом болгарском городе произошел следующий казус. Высадившиеся из вагонов бывшие пленные разграбили на базаре все съестное. Два болгарина пришли в комендатуру, и говорят, что какая-то толпа, разношерстно одетая, но говорят по-русски, растащила весь базар. Комендант спросил, что же они брали на базаре? Болгары говорят — только съестное, тогда комендант говорит: «Вы им скажите всем, пусть придут в комендатуру, и мы оплатим вам за все, что у кого взяли». Я здесь вмешался в разговор и говорю болгарам, что это русские солдаты бывшие в плену и направляющиеся сейчас в воинские части. Эшелон шел очень медленно, и выданного продукта не хватило. Тут оба болгарина говорят: «Это же наши братки, и мы ни за какой платой не придем, а их накормим.» И ушли. Когда я вышел из комендатуры, среди бывших пленных находились женщины и подростки с вареными кукурузными початками и хлебными изделиями. При виде этой картины впервые за всю войну у меня покатились слезы обиды за дурацкую косность отношения к солдатам, побывавшим в плену. Комендатура обеспечила нас сухим пайком, и этим же эшелоном мы поехали к Малиновскому в город Аюд.
В Аюде нас рассортировали по воинским подразделениям. Я попал в составе 87 человек в 350-ый полк 10-ой дивизии 27-ой армии. В составе этого полка штурмом был взят город Турда. Следует отметить, что за день до наступления солдаты знали о нем. Я вечером подошел к командиру полка и говорю: «Завтра мы идем в наступление, но вот пополнение 87 человек не имеют ни оружия, ни формы». — «А ты откуда знаешь о наступлении?» Я ответил: «Земля слухом полна, а я уши имею». — «Так вот, завтра пойдешь в наступление, там найдешь честь, оружие и форму». Я понял, что для таких командиров дороже форма и оружие, чем человеческая жизнь.
Материал прислал для публикации: Андрей Брагинский
Продолжение следует.
Читайте также:
Loading ...
