Что такое была смерть Сталина?

«Понять, что такое была смерть Сталина, — очень сложно. И похороны, которые для меня оказались просто принципиально важным событием. У меня были арестованы два деда. Один мой дед был красный командир, самородок вроде Чапаева — Ермолай Наумович Евтушенко, а другой — Рудольф Евгеньевич Гангнус — математик. Поразительно — они дружили! Они подолгу разговаривали друг с другом. Наверное, это были потрясающе интересные разговоры. А потом их арестовали — обоих в 1937 году. Мне было 4 года. Я помню, как пришли за ними, как они прощались со мной. Им дали еще проститься…

Конечно, были процессы, конечно, люди исчезали, и все это было заметно, но гигантский масштаб всего этого попросту не был представим.

И у меня было типичное раздвоенное сознание. Я видел, как в нашем дворе, на 4-й Мещанской, исчезали люди. Разные люди. Неправда, что аресты касались в основном интеллигенции. И рабочих арестовывали, разных людей… И у нас там жил один КГБ-шник в доме, так он запил даже, знаете. Я думаю, ему просто было стыдно смотреть людям в глаза… Мать никогда не объясняла мне, что случилась с дедами… Очень туманно мне говорили, что они, мол, в командировке дальней…

Слова ГУЛАГ никто не знал; а если кто и знал, то его не произносили. Вообще люди, которые оставались на воле, очень мало знали и очень мало могли понять и не представляли себе масштабов того, что происходило. В газетах печатали саморазоблачения «врагов народа», и в головах была полная путаница…

Но когда я после войны вернулся из эвакуации, уже вовсю сочиняя стихи, я как-то раз попал в дом тетки по отцу и прочитал новые стихи — про Сталина. И она мне сказала: а ты знаешь, что твой Сталин — убийца? Что деды твои сгинули в лагерях — ты знаешь? Я не знал. Я вообще применительно к слову «лагерь» знал только одно определение — «пионерский».

А поскольку из лагерей тогда никто еще не возвращался, а если и возвращался, как некоторые ученые, то молчали, давали подписку, то практически люди очень мало знали… Чтобы смягчить обстановку, тетка рассказала мне анекдот — я привел этот анекдот в фильме «Похороны Сталина». Сталин сказал где-то: «Жить стало лучше, жить стало веселей, товарищи». И тут же эта фраза везде была развешена в виде лозунгов…

А вот и анекдот: в сумасшедший дом должен приехать ревизор. Собирают всех: «Здравствуйте, товарищи сумасшедшие!» — «Здравствуйте!» — «К нам едет ревизор. Но учтите, что он к вам едет на денек, а я у вас останусь навсегда. Так что вот что. Если он будет задавать вопросы, есть ли у вас какие-то жалобы и т.д., вы дружно отвечаете словами товарища Сталина: «Жить стало лучше, жить стало веселей». Приезжает ревизор: «Ну, товарищи сумасшедшие, давайте — ничего не бойтесь, рассказывайте начистоту, я лично доложу товарищу Сталину о ваших просьбах или если кто-то вас обижал…» Хором: «Жить стало лучше, жить стало веселей…» И тут ревизор замечает, что один человек не кричит. «А вы, товарищ сумасшедший? Почему вы не участвуете в общем радостном хоре? Почему вы не кричите, что жить стало лучше, жить стало веселей?» Тот отвечает: «А я медик, я не сумасшедший»…

Нас воспитывали в духе Павлика Морозова. И в идеале, конечно, я должен был бы пойти и донести на свою тетку. Но с другой стороны, все-таки «стукач» было самое позорное слово. Я был воспитан на дворе… Какое там воспитание? Полусироты военные. Папа на фронте, мама вкалывает… Стукачам среди нас места не было…»

*** 

«Живым Сталина практически никто не видел. Или только издалека, на демонстрации. Телевидения тоже, практически, не было. Видели только в хронике: перед каждым сеансом в кинотеатре шла хроника. Так мы видели Сталина живым. Поэтому когда объявили, что доступ к телу Сталина открыт, то все сразу туда побежали. Все понимали, что будет давка. Но не догадывались какая… Вот я побежал от 4-й Мещанской (это напротив кинотеатра «Форум»), едва услышав по радио это известие… Ну и люди вокруг бежали. Забыв про работу, бежали… Клоун из цирка на Цветном бульваре, и он бежал, даже не отклеив чаплинские усики. Там были и лилипуты.

Колонный зал Дома Союзов, 6 марта 1953 г.

Почему я бежал? Я понял, что произошло какое-то уникальное событие. Вот: было чувство уникальности. Не могу сказать, что мною вела любовь к Сталину. Но это не было и обычное любопытство. Я хотел видеть, что происходит. И когда мы все туда попали, на Трубную площадь, с бульваров, с двух сторон, начала надвигаться огромная толпа. А там Трубную от продолжения Неглинки отделяли грузовики. И толпам, подошедшим со всех трех сторон, надо было просачиваться в узкие проходы с двух сторон площади между домами и этими грузовиками. Толпа прижимала к светофору и только косточки хрустели…

Помню дом, где теперь театр-школа современной пьесы, — там на углу был светофор, на котором было насмерть распято несколько человек на моих глазах. Насмерть!

В каких-то местах приходилось просто поджимать ноги, потому что шли по мясу. Помню грузовик и офицера, которому передавали детей. Потому что и с детьми бежали… Детей там передавали по рукам, над толпой. Еще помню картину, которую мне не забыть никогда: трясущееся лицо офицера, которому погибающие люди кричали: «уберите грузовики!», «уберите грузовики!». То, что поставили грузовики, это было преступление. Ну, люди и трещали на этих углах грузовиков. И этот офицер чуть не плакал… И только отвечал: «указания нет»… Вот это я запомнил. Указание было — поставить, а не убрать. И вот тогда я понял, что это значит — «указания нету». Несчастный человек!

Я там был инициатором одного дела, которое спасло очень многих людей. Не знаю почему, я крикнул людям, чтоб брались за руки, собирались в цепочки. В таких экстремальных ситуациях включается какой-то вид энергии, и мне пришла в голову мысль, чтоб люди, взявшись за руки, рассекали бы этот хаос на сегменты. Ибо водоворот толпы был неуправляем. Не потому, что люди нарочно топтали друг друга: они просто ничего не могли поделать. А цепочки немного успокоили это море…

Там была одна иностранная корреспондентка с фотоаппаратом, но его у нее отобрали, когда она снимала ту толпу, на Трубной.

А Сталина я так и не увидел. Водитель «студебеккера» в кабине закемарил, потом проснулся — вроде виноват, вроде остальные назад сдали, и у него тут в заграждении образовался лаз… И он спросонок сдает назад, даже не заметив, что там, сзади — девушка. Бьет кузовом в голову — и все. Это все было, на моих глазах. Раз! — и насмерть. Мы с ней в давке познакомились…»

***

В тот же день и в те же часы, полагаю, в полуподвальное окошко коммуналки, где жил будущий доктор Тополянский, раздался тихий стук. Так стучали обычно свои, те, кто не хотел будить соседей. Мать Виктора вскочила, подбежала к окну — сын, разумеется, тоже проснулся и услышал тихий голос: «Люба, открой дверь аккуратно». Мать пошла через весь коридор, открыла, и скоро вместе с ней в комнату вошел незнакомый мужчина, разделся, достал еду, вынул бутылку водки и велел мальчику одеться. Мать была в некотором ужасе, но по этому поводу ничего не сказала. Только спросила умоляюще: «Может быть, он еще маленький, может, ему не надо?» — «Нет-нет, — сказал вошедший, — СЕГОДНЯ он должен выпить». И действительно, это был вечер, когда Виктор Тополянский выпил свой первый стакан водки.

Мать скоро сдалась под расспросами сына и рассказала, кто это приходил. Это был ее дальний родственник, с которым они дружили еще в 30-е годы, когда он работал в КБ Туполева. Его посадили вместе с мужем ее сестры. Они сидели в «Дмитровлаге», строили канал Москва — Волга и в качестве абсолютных доходяг их не амнистировали, не освободили, а просто-напросто «сактировали» — списали по акту. Несколько человек добрались до Москвы и разошлись. Муж тетки очень скоро скончался. А этот человек добрался до телефона-автомата, сумел позвонить матери на работу, та схватила такси, приехала за ним и увезла его на какую-то недалекую дачу по Казанской дороге.

Самое поразительное, что она никогда не видела такой степени анемии. Если тогда норма гемоглобина исчислялась по максимуму в 100%, то у пришельца было около 20%. И она все не могла понять, каким образом он при таком гемоглобине сумел добраться до Москвы, дождаться, пока она за ним заехала, и потерять сознание только на даче. Удивительно еще и другое: что мать сумела раздобыть несколько ампул крови и перелить несчастному. Благодаря этому он и выжил. Потом пришел в себя, окреп и через некоторое время исчез.

Той ночью он рассказал матери, что связался с какими-то блатными, сумел справить себе новые документы и теперь с новой биографией и с новыми документами уезжает на Дальний Восток. Похороны Сталина — это был его праздник. Настоящий праздник. Единственный праздник в его жизни. Но кто знает, сколько еще людей в ту последнюю ночь похорон под видом поминок пекли пирожки и праздновали свой праздник? Мы не знаем. Но их было немало. Не меньше, чем ветра в решетках. Не меньше, чем загубленных жизней, тщательно припрятанных фотографий, писем, извещений о смерти.

Москва не могла сомкнуть глаз: в окнах горели огни. Гений человечества спал свою последнюю ночь на земле. Наутро под вой заводских гудков он был помещен в саркофаг. Говорят, что этот многотрубный вой, от которого кровь стыла в жилах, напоминал адский вопль умирающего мифического чудовища…

По материалам: http://www.vokrugsveta.ru