Что нас ждет?

Где-то весной 1942 года к нам в комнату подселили новую девочку. Звали её Надей, на вид ей было 13-14 лет. Но, по её словам, ей было уже 17 лет. Она рассказала, что обучалась в разведшколе и была переправлена на оккупированную территорию с разведзаданием, но “провалилась”. Улик против неё у немцев не было, во время допросов она ни в чем не призналась и убавила себе возраст. Её отпустили и отправили в детдом. Все это выглядело как-то подозрительно. Мария Ивановна потихоньку предупредили нас, чтобы мы были с ней осторожнее, не вели откровенных разговоров. Потом осенью, когда убирали в поле картошку, я работала с ней рядом. На другом конце поля собирали картофель наши мальчики. Надя вдруг, показав на худого мальчика в длинном пальто, явно с плеча взрослого, сказала мне потихоньку, что видела его в разведшколе. Мы не замечали, чтобы они общались, но вскоре они оба исчезли. Кем они были на самом деле, мы так и не узнали.

Потом в кухне помощником повара стала работать молодая девушка Маруся. Теперь мы уже не дежурили по кухне, остались только дежурства по столовой. Маруся была худенькой скромной девушкой, со всеми нами очень доброжелательной. Жила она, как почти все сотрудники, тут же в детдоме. По вечерам иногда приходила к нам в комнату пообщаться, но особой дружбы ни с кем не водила.

(Кликните на изображение, чтобы его увеличить)

Детдом жил своей повседневной жизнью с затаенным желанием перемен к лучшему, жадно ловя новости с фронта, которые доходили к нам различными путями. Радовались, когда в ночи слышали гул наших самолетов. Сидя в темноте вокруг длинного стола и дрожа от страха, по-своему молились, чтобы самолет не сбили, чтобы он долетел. Этими чаяниями жили не одни мы. Как всегда во время великих потрясений, в народе родилась красивая легенда, которую передавали из уст в уста. Говорили, что в какой-то деревне были испечены три хлеба. Пекли их женщины, верные жены воинов. Теперь эти хлебы от деревни к деревне несут верные вдовы и невесты. В новых деревнях хлеб перепекают опять же не запятнавшие свою честь женщины и несут дальше. Как только эта драгоценная ноша дойдет до фронта, война закончится. Называли часто адреса, где уже перепекали этот хлеб. Так всем хотелось верить в чудо!

Как-то летом, проходя мимо неширокой и неглубокой речушки, которая протекала по детдомовским полям, я увидела такую картину: мальчишки, раздевшись, заходили в речку и со дна её доставали уже заиленные винтовки. Другие на берегу деловито их разбирали, чистили, обсушивали детали и собирали снова. Куда они потом девались, вопрос этот всплыл у меня позже, а тогда хорошо помню, что в душе поднялось какое-то радостное чувство: с шоссе доносился шум проходящих немецких машин, а здесь мальчишки готовили оружие против них. Нет, долго вы не будете ездить по нашей земле!

Дина и Люда Хмара, довоенное фото

Прошло лето 1942 года. С сентября мы, наконец, начали учиться. В одной из деревень, километрах в трех от детдома, открылась школа-семилетка. Я пошла в шестой класс. С младшими детьми занимался в детдоме учитель Василий Иванович. Люда начала учиться в первом классе.

В школе, где мы учились, не было уроков истории, географии. Деревенские дети нас, детдомовцев, подкармливали понемногу, делясь своими завтраками на большой перемене. Вечерами мы садились за стол в своей комнате, и под скупой огонек коптилки делали уроки.

Я уже писала, что эпидемий у нас не было, но болеть приходилось. Этой зимой у меня дважды возникали под мышкой большие, со сливу, болезненные образования, при этом поднималась температура. Лечила меня, как и всех, Мария Ивановна. Когда я называю это имя, то всегда имею в виду Марию Ивановну Голицыну. Другая Мария Ивановна — Парфенова, тихая маленькая сухонькая женщина, добросовестно отрабатывала свою смену и уходила к себе в комнату.

Другое дело Мария Ивановна Голицына: она занималась делами детдома круглосуточно, ей до всего было дело. К больным детям она заходила даже ночью, несмотря на то, что ночью дежурила ночная няня. Так складывалось, что она была главным человеком в детдоме, по сути – его директором. Сотрудники по всем вопросам обращались к ней, хотя формально директором был Антон Францевич. Вообще Мария Ивановна была уважаемым человеком не только у нас в детдоме, но и во всей округе. Ведь недаром именно к ней обратилась женщина из деревни, когда встал вопрос о спасении девочки-еврейки.

Благодаря Марии Ивановне Риву привезли в детдом, записали Ритой и оставили в детдоме. А ведь за укрывательство евреев грозил расстрел! Конечно, чтобы пойти на это, надо было быть очень уверенной, что никто в детдоме не донесет. Ведь о том, что Рита – еврейка, знали не только сотрудники, но и старшие воспитанники. До нас время от времени доходили слухи, что сын старосты в той деревне, где жила Рита, шантажирует семью, у которой она жила летом 1941 года: он угрожал донести об этом в полицию.

А вскоре в жизни детдома косвенно, но деятельно стал принимать участие один из “предателей” из лагеря, как мы их называли, “власовцев”. Как-то ещё летом 1942 года, когда мы чем-то занимались во дворе, Мария Ивановна Парфенова сказала мне: ”Смотри, вон Люся разговаривает с предателем”. Действительно, в сторонке стояли и разговаривали двое – Люся и “власовец”. Люся была дочерью Марии Ивановны Голицыной. Это была симпатичная девушка лет восемнадцати-девятнадцати. До войны она окончила девять классов. В детдоме она и дочь завхоза Нюра были младшими воспитателями в группе малышей.

С того дня этот человек стал часто бывать у нас, приходя к Люсе. Звали его Павлом. Мы узнали, что он был выброшен с десантом над немецкой территорией, получил ранение в ногу и попал в плен. В лагере военнопленных шла вербовка в добровольческую армию, и он согласился записаться в неё, надеясь, что так он, во-первых, останется жив, а во-вторых, пользуясь относительной свободой, сумеет перейти к партизанам. В лагере он был каким-то небольшим начальником, поэтому мог отлучаться из него довольно свободно. Так вот он взял на себя заботу о том, чтобы спасти Риту. Он сумел так поговорить с этим сыном старосты, что тот на какое-то время замолчал.

Летом по инициативе этого Павла в сенокос и в жатву приходили к нам на помощь несколько человек из лагеря. От Павла же через Марию Ивановну и через Люсю к нам иногда доходили сведения о положении на фронте, о диверсиях партизан.

У детдома была связь ещё и с двумя лагерями военнопленных, расположенных неподалеку от нас. Дело в том, что иногда пленных отпускали с условием, что они не подведут своих “поручителей”. Схема работала так: к лагерю военнопленных часто приходили женщины в надежде найти своих близких или просто подкормить голодных людей; иногда кто-нибудь из пленных просил, чтобы его взяли из лагеря, назвав своим мужем. Это не всегда, но срабатывало. По окрестным деревням появилось немало таких “мужей”. Они жили на свободе, но в случае, если бы исчезли, за это своей жизнью отвечала бы семья, взявшая его. Кстати, из таких “мужей” был у нас в школе учитель математики.

Так вот, к нам иногда приходили и оказывали помощь два врача из таких расконвоированных. Один из них был совсем молодым человеком и оказался из Ростова. Второй доктор был постарше и находился в другом лагере. Его тоже отпускали к нам, когда была нужна врачебная помощь. Таким образом, на территории детдома происходили невольные встречи докторов из лагерей военнопленных и Павла из лагеря “предателей”. Были ли эти встречи случайными? Этот вопрос, как и многие другие, возник у меня уже намного позже, а тогда я не задумывалась об этом.

Как-то Павел попросил разрешения устроить у нас в детдоме молодежную вечеринку, так как у нас на втором этаже был просторный зал. В вечеринке принимали участие работающие у нас девушки – Люся, Нюра, Маруся и несколько девушек из ближайшей округи. Кавалерами же были гости, которых привел Павел.

Мария Ивановна разрешила и нам, старшим девочкам поприсутствовать и посмотреть на танцы. Мы сидели вместе с Марией Ивановной на лавке вдоль стены и наблюдали за происходящим вокруг. Танцевали под баян, в основном, народные танцы: краковяк, польку, еще был вальс, а больше всего мне понравилась задорная кадриль.

В разгар веселья сидящая рядом со мной Мария Ивановна наклонилась ко мне и тихонько сказала, указывая на одного из власовцев: ”Знаешь ли, кто это? Это наш разведчик, специально засланный в этот лагерь”. Она и фамилию его назвала, а я запомнила её на всю жизнь – Голокоз. Конечно, узнать об этом она могла только от Павла. С этой минуты я стала наблюдать только за ним.

Тот, на кого она указала, был, можно сказать, душой компании. Никому не оказывая предпочтения, он в перерыве между танцами подходил то к одной группе молодежи, то к другой, громко шутил и острил со всеми. Выглядел он очень картинно. Они все были одеты в добротную военную форму темно-синего цвета с красным кантом, что напоминало мне казачью форму. А у этого из-под фуражки выбивался ещё и кудрявый чуб.

Потом ещё не раз приходилось мне встречать этого человека в детдоме, когда он приходил помогать нам в сельхозработах. Позже мне довелось увидеть его уже в других обстоятельствах, под другой фамилией и в другой форме.

Зимой нам пришлось пережить несколько ужасных ночей. Однажды ночью мы проснулись от шума в комнате: по комнате, нашим кроватям, по тумбочкам и по столу – всюду бегали и пищали крысы. Было жутко, никто не подавал голоса, хотя все слышали эту возню. В комнате явно шла крысиная война. Утром после такой ночи на тумбочке лежали останки одной из наших ночных гостей – её разорвали и частично съели сородичи. Эти битвы продолжались три ночи, потом все успокоилось, видимо, наступило перемирие.

Зоологи, быть может, и смогли бы объяснить, что это могло означать. Я же могу только сказать, что такого ужаса, как в те ночи, я не испытывала никогда. До сих пор, когда даже по телевизору или в кино вижу этих тварей, живо ощущаю прикосновение перепончатой лапы у себя на груди, они ведь бегали прямо по нам! Мои близкие не могут никак понять, почему я даже глаза закрываю, чтобы не видеть их на экране, даже просто упоминание о них вызывает во мне волну омерзения, страха, ужаса, подступает тошнота.

К весне 1943 года обстановка в детдоме как-то изменилась. Видимых перемен не было, но что-то буквально витало в воздухе. Вскоре все выяснилось. Оказалось, что несколько человек из нашего детдома собираются уйти к партизанам. Всех из этой группы мы не знали, но знали, что собираются уйти две девочки из нашей комнаты – Ляля и Рита. Рите снова стал угрожать доносом сын старосты, ей лучше было скрыться. Собиралась уйти и Маруся, работающая на кухне. Она как-то, улучив время, спросила у меня, не хочу ли и я уйти с ними. Я ей ответила, что не могу оставить Люду одну, на этом разговор и закончился.

Накануне запланированного ухода Рита с Лялей легли спать не раздеваясь, их потом должна была разбудить Маруся. Накануне вечером Маруся пришла к нам в комнату и раздала всем свои скромные наряды. Ночью ничего не было слышно, а утром девочки оказались … в своей кровати (они спали вдвоем). Потом нам объяснили, что не брать их с собой посоветовал Павел: переход этот был опасным и трудным, к тому же эти ещё небольшие девочки были бы обузой в отряде. Защиту Риты он брал на себя, пообещав разобраться с этим мальчишкой.

Выяснилось, что ушли от нас Маруся, Нюра, наши водовозы – Ваня без руки и Валера, а из лагеря военнопленных исчезли двое. Откуда-то стало известно, что немцы считают главным организатором побега Марусю. В детдоме в связи с побегом не было ни допросов, ни обысков. А через несколько дней до нас дошла весть: ”Дошли благополучно, готовьте новую партию”.

Еще через время однажды ночью в детдом ворвались немцы, обыскали каждый уголок, в спальнях откидывали с детей одеяла, светили в лицо фонариками – искали кого-то. Наутро выяснилось, что из лагеря убежали пленные, это их искали ночью.

Закончился учебный год 1942-1943 года. Мы снова стали сажать картофель, полоть парники у Антона Францевича, все шло своим чередом, как и раньше. У Люды на голове вдруг стали появляться какие-то болезненные прыщи. Они все увеличивались, потом покрыли уже всю голову, превратившись, в конце концов, в сплошную корку, под которой стал появляться гной. Под этой коркой копошились огромные вши, ведь из-за болячек их нельзя было вычесать. Голову мазали какой-то мазью, но это не помогало. Состояние все ухудшалось. Тогда в один из дней Мария Ивановна решилась на радикальную меру: она осторожно остригла голову, а потом, зажав её между колен, просто содрала корку. Все это делалось, конечно, без какой-либо анестезии. Бедная девочка кричала так, что я не выдержала и убежала из дома. Окончив экзекуцию, Мария Ивановна смазала голову рыбьим жиром, который где-то раздобыла. С этого дня дела пошли на поправку. Я, правда, боялась, что Люда после этого останется лысой, но, к счастью, волосы потом отрасли.

Настало лето, а с ним вновь вокруг начались какие-то перемены. Вдруг исчез Антон Францевич. Я уже упоминала, что он был прибалтийским немцем. Жена его, преподаватель немецкого языка, до войны работала по специальности в военном училище, а во время оккупации была чем-то вроде экономки у немцев. Мне один раз довелось её видеть, когда меня с ещё одной девочкой Антон Францевич послал отнести ей малину. Надо сказать, что немцы все время старались привлечь на свою сторону, приглашая уехать в Германию всех живущих у нас немцев. И вот как-то тихо и поспешно Антон Францевич со своей женой уехали.

Директором детдома назначили Марию Ивановну. Так как она фактически и до этого была директором, у нас ничего не изменилось, за исключением того, что перестал появляться ежедневно в сопровождении своей собаки Антон Францевич, которого все в детдоме явно не любили.

Наступила жатва. Я и Маня Федорова попросили, чтобы нам разрешили тоже принять участие в жатве. Нам отвели участок поля, кто-то из женщин показал, как надо орудовать серпом, и мы приступили к делу. Было нелегко, но мы не хотели сдаваться, почему-то нам было хорошо, комфортно друг с другом. Правда, как-то раз я по неосторожности порезала серпом палец, к счастью несильно. К концу дня за нами оставался кусочек сжатого поля со снопами, стоящими “домиками”.

Маня была “довоенной” детдомовской девочкой. В каком возрасте она туда попала и почему, никогда не рассказывала. И вдруг как-то раз, когда мы в комнате были одни, она мне показала маленькую, как на документы, фотокарточку. На ней была девочка в гимназической форме, очень похожая на Маню. Это у неё было всё, что осталось от дома, от семьи, что она свято хранила от чужих глаз все это время. Куда девалась её мама и почему Маня попала в детдом, мы не обсуждали, но с этого дня прониклись друг к другу особым доверием.

Вскоре мы узнали, что уехал начальник добровольческого лагеря, а вместо него назначен Павел. Движение по Рославльскому шоссе заметно оживилось, но теперь оно было направлено от Москвы к Смоленску. К концу лета ожидание перемен усилилось, и вот вдруг, а важное почти всегда случается вдруг, был получен приказ, чтобы все население снималось со своих мест и двигалось в направлении Орши. Немцы спешно отступали. В приказе отмечалось, что последними будут идти каратели, которые уничтожат всех, кто не выполнил приказ и остался, а также будут минировать и все жечь на своем пути.

Некоторые люди из тех, кто жил недалеко от детдома в домах вдоль самого шоссе, покинули свое жилище. В детдоме взрослые стали думать, что делать нам. Думаю теперь, что у них были советчики, хорошо осведомленные о положении на фронте. Как бы то ни было, в детдоме начались сборы. Со стороны это выглядело так, будто мы собираемся уходить, как приказано, к Орше. В кухне шла напряженная работа: два дня пекли хлеб впрок. Зарезали огромную свинью, которая “оказалась” у нас. Пишу “оказалась”, потому что с ней дело обстояло так.

В деревнях, конечно, к этому времени никаких свиней не осталось, всех съела немецкая армия. И вот откуда-то к нам привезли огромную свиноматку с условием, чтобы мы сдали от неё определённое количество поросят, после чего свинья переходит в нашу собственность. Так вот теперь эту свинью и ещё корову зарезали и в русской печке запекли большие куски мяса. Детдом готовился к отъезду, и вот он наступил.

Но вместо того, чтобы двинуться, как было приказано, по направлению к Орше, когда начало темнеть, на телеги погрузили малышей, еду, вещи, и наш обоз двинулся в сторону, противоположную от шоссе. Сотрудники и старшие дети шли за телегами пешком. Направлялись мы к дому инвалидов, расположенному в нескольких километрах от детдома, вдалеке от шоссе, в тихом месте посреди леса. Где-то к полночи мы добрались туда и расположились на ночлег. Никаких инвалидов там уже не было, оставались только какие-то люди, видимо, бывшие сотрудники.

Конечно, это было рискованное решение, но оно оказалось единственно верным. Расчет был на то, что отступление немцев было стремительным, двигались они по большим дорогам, а дом инвалидов был в стороне от таких дорог. В это же время снялся с места и уехал в направлении Орши и добровольческий лагерь. С Павлом уехала и Люся, они планировали, что им в суматохе удастся потом перейти к своим. Ещё раньше куда-то переместили и оба лагеря военнопленных. Точно не помню, сколько времени мы прожили в этом месте, но помню, что недолго. Жили, конечно, все время в страхе, что появятся каратели, и тогда вряд ли кому-нибудь удастся уцелеть. Но каратели так и не появились, зато где-то недалеко засели немцы с минометом и начали методично обстреливать нашу территорию.

Мы сидели во время этих обстрелов в помещении, боясь высунуться на улицу. Мины летели с характерным для них визгливым звуком и разрывались на многочисленные осколки. Во время одного из таких налетов погиб мой любимый малыш Юрочка. Это был маленький белокурый мальчик лет четырех, нежный и хрупкий, как ангелочек. Я как-то очень привязалась и полюбила его, по возможности играла с ним, брала на руки. Малыш чувствовал эту любовь и тянулся к нам с сестрой. Мы даже мечтали иногда, что когда окончится война и мы найдем родных, то возьмем его, он будет нам братом.

И вот как-то в момент затишья я с Людой и этим Юрочкой куда-то перебегали по территории, в это время внезапно начался минометный обстрел. Люду и Юрочку я держала за руки, мы бежали к дому между деревьями, торопились, как могли. В какой-то момент я вдруг почувствовала, что мальчик уже не бежит, а я тащу его за руку. Мы остановились, мальчик был уже мертв. Он умер мгновенно на бегу, даже не успев вскрикнуть. Его маленькая детская грудь была навылет пробита осколком, даже кровь не текла, виднелись только два окровавленных отверстия — входное и выходное. Похоронили его здесь же, просто закопали в землю без гроба.

Потом нас собрали, и так же, как добирались сюда, мы двинулись в обратный путь к детдому. По какому-то счастливому случаю сам детдом оказался цел и не заминирован, а все хозпостройки сгорели. Рядом никого не было, ни немцев, ни наших. Жили опять в тревожном ожидании предстоящих событий. Всматривались в сторону дороги, далеко в поля, ожидая, что кто-то, наконец, появится. Но кто?

Наконец, как-то днем, на краю поля, за которым уже ничего не было видно, показались фигуры военных. Они шли цепью, держа оружие наизготовку. Прошло несколько томительных минут, когда в голове настойчиво звучал вопрос: ”Кто это и что нас ждет – радость встречи со своими освободителями или жестокая расправа?”. По мере приближения фигуры стали виднее, и по форме касок мы поняли, что это свои. Сколько радости было! Бойцы вошли на территорию детдома, они были очень измотаны, сразу попросили воды. Тут мы заметили, что изменилась форма — появились погоны, что было очень непривычно. Начались вопросы к нам, что это за детдом, откуда сюда попадали дети и другие вопросы.

Наши долгожданные освободители расположились на ночлег у нас в зале и в других свободных помещениях, а вечером к нам в комнату пришел политработник. Он рассказал нам о положении на фронте, о том, что немцы панически отступают и наша пехота занимает столько территории, сколько в состоянии пройти люди. Потом он расспросил нас, как мы попали в детдом, как жили в нем все это время, а напоследок сказал, что если у кого из нас есть родные на освобожденной территории, то мы можем написать им письма, а он отошлет их полевой почтой. Конечно, я сразу села за письмо дедушке с бабушкой, написала им, что с мамой мы растерялись, просила сообщить о нас папе. Почему-то у меня появилась мысль, что они могут это сделать. Наутро этот капитан взял наши письма для отправки. Военные отправились дальше, а наша жизнь потекла как и прежде.

Продолжение следует.

Материал для публикации передала дочь, Наталья Евгеньевна Григоренко.

www.world-war.ru