Четыре месяца на передовой

Я записался добровольцем на фронт в Ленинградском университете, сразу после сдачи последнего экзамена за 3-й курс физического факультета, и уже 8 июля 1941 года надел военную форму с кубиком на воротнике и был назначен командиром огневого взвода Артиллерийского полка Василеостровской дивизии Народного ополчения.

На передовую я попал в первых числах сентября. Враг подошел уже вплотную к Ленинграду, и моя батарея 76-мм пушек, входящая в состав Отдельного зенитного дивизиона ( ОЗД) получила приказ срочно направиться в расположение командира 213-го стрелкового полка 56-й дивизии, занявшего оборону в районе Лигово.

На второй день марша нашей батареи уже на огневую позицию, указанную нам на карте командиром полка, проходившего вечером вдоль передовой, мы услышали вдруг рядом сильный взрыв и, оглянувшись, увидели взлетевшего в небо ездового, разбитую повозку с имуществом связи и двух, бьющихся на земле, смертельно раненых лошадей. Тут, откуда-то как из-под земли, выскочил, ругаясь, офицер. Оказалось, что он сегодня по приказу командования заминировал со своими саперами этот участок дороги. Скоро выяснилось, что мы, наши пушки и повозки стоят на этом минном поле. Разворачиваться, чтобы, вернувшись, обойти пройденный участок, было невозможно. Пришлось нам под его руководством, освещая дорогу фонариком, двигаться вперед, преодолевать оставшиеся метры заминированного участка поочередно с каждым орудием и повозкой на руках. При этом нам нужно было спешить, чтобы успеть до наступления рассвета открыть укрытия для орудий, ниши для снарядов, щели для обслуги, и все это надежно замаскировать. На КП полка нас об этом предупредили, сказав, что местность там открыта для наблюдения со стороны противника.

И мы в этом наглядно убедились уже на следующий день, когда я, вернувшись утром с рекогносцировки из ничейной зоны (конечно, ползком), распрямился у щели комбата, чтобы доложить о результатах, и вдруг на нас обрушился шквал мин. Я мгновенно скатился в щель прямо на комбата, и мы оба, лежа на дне щели, считали разрывы под свист проносящихся осколков, вдыхая запах горелого пороха. Оказалось: враг выпустил на нас более 50 мин. От этого налета пострадал еще один наш солдат, которого пришлось отправить, как ездового, в медсанбат. Так прошли первые сутки моего пребывания на передовой. Врага мы еще не увидели, а потеряли уже двух солдат, двух лошадей, повозку и часть имущества связи.

Передовая линия обороны нашего полка проходила по неудобной для обороны низине, в то время как враг, захватив уже наши пригородные деревни Старо- и Новопаново и Кискино, расположенные перед нами на возвышенностях, усиленно укреплялся в них и на высотках перед ними. Но дальше нам отступать было нельзя. Вплотную за нами был Кировский завод и Ленинград. На этом участке обороны Ленинграда мне и пришлось сражаться почти четыре месяца, до конца декабря 1941 года, и враг здесь не продвинулся вперед ни на шаг, — не только в мою бытность, но и до конца блокады, когда он был отброшен от Ленинграда навсегда.

Эти сто десять дней и ночей, проведенные в труднейших условиях зимы 1941 года, запомнились мне как тяжелейшие за всю войну. Снабжение боеприпасами было более чем скромным (2 снаряда в сутки на ствол), блокадное питание – 300 грамм сухарей и ложка чечевицы на дне похлебки в сутки, и это при непрерывном обстреле наших позиций и днем, и ночью. Мы несли большие потери. Поэтому мне пришлось за этот относительно небольшой срок сменить несколько подразделений. После уничтожения нашей батареи вражеским огнем я командовал взводом разведки, взводом управления минометного батальона, а затем и ротой. Довелось участвовать в отражении десятка атак противника и в нескольких, увы, тогда безуспешных, наших контратаках. Не раз бывал и рядом со смертью.

Обстреливаемые днем и ночью, мы, конечно, несли солидные потери. К декабрю мы стали нести потери и от физического истощения. В моей роте ополчения было немало солдат старшего возраста. Не все смогли выдерживать фронтовую нагрузку при нашем скудном питании. Не выдерживали в первую очередь те, кто были поплотнее, а такие, как я, худенькие, держались.

В начале декабря мои разведчики обнаружили в ничейной зоне под снегом поле с неубранной капустой и притащили мешок замерзших кочанов. Вечером мы тушили их в ведре на печурке в нашей землянке, залив, за неимением жиров, касторкой, бутылку где-то раздобыл наш старшина. Ели под прибаутки – как-то отреагируют наши тощие желудки? И что ж? Никакого эффекта. Весть о нашей находке разнеслась по полку мгновенно. Следующей ночью уже несколько десятков добровольцев поползли с мешками в ничейную зону. Вернулись с добычей, но приволокли и несколько раненых. Враг обстрелял их из минометов, считая, вероятно, что отражает крупную атаку противника. А у нас на следующий день в ротах был зачитан приказ по полку с категорическим запрещением подобных вылазок. Я же, хоть и невольный их инициатор, был вызван к командиру полка, получил нагоняй и, во искупление вины, задание: «Взять языка!»

Грустный, я возвращался в роту. Мы все знали, что в условиях нашей открытой местности и длительного противостояния эта задача была не из легких. Уже целый месяц дивизионная разведка не могла добиться успеха, потеряв несколько человек. Но приказ надо выполнять! И после двух неудачных попыток, обошедшихся, к счастью, без жертв, «язык» был нами доставлен в штаб полка. За это участникам захвата была объявлена благодарность приказом по полку, а я получил в виде поощрения увольнительную в Ленинград на 12 часов!

С момента моего расставания с Ленинградом прошло больше трех месяцев, и вот, взяв с собой дневную пайку хлеба и бутылочку с фронтовыми 100 граммами, я двинулся с бьющимся сердцем на свидание с моим городом. В самом начале пути переждал сильный обстрел за метровыми стенами больницы Фореля. Затем быстро двинулся дальше: ведь в увольнительной указан срок, а время бежит…

улица Стачек

До улицы Стачек добрался скоро. Шел, наслаждаясь тем, что могу, наконец, идти, выпрямившись во весь рост. Прошел через две баррикады, преграждавшие улицу Стачек, дважды у меня проверяли документы. От Нарвских ворот доехал на попутной машине до Публичной библиотеки. Дальше пошел пешком на Петроградскую сторону, где на Дивенской улице надеялся застать друга нашей семьи, Алину Михайловну Кобрину. Больше у меня в городе никого близких не было: еще в сентябре 1937 года я потерял отца и сестру, арестованных НКВД, а мать так и оставалась в ссылке в Таджикистане, где я пробыл с нею до своей реабилитации в 1940 году.

Проходя по Ленинграду, я мог воочию увидеть, как живет город в условиях блокады. Невский был непривычно пустынен, но и под снежком также величественен и красив. Я, помню, не заметил на нем особенных разрушений. Переходя Неву, я видел, как ленинградцы, преимущественно женщины, спускались к прорубям с чайниками и бидончиками за водой. Видел, как они, двигаясь медленно, как во сне, везли куда-то на саночках завернутых в простыню или одеяльце своих умерших близких; видел сидящих, прислоненных к стенам домов ленинградцев, которым уже ничего не надо было. Вначале даже пытался двоих разбудить, — к сожалению, напрасно. Возможно, из-за снега я редко видел разрушенные дома, хотя знал, как Ленинград обстреливали. Ведь снаряды пролетали высоко над нашими окопами. Без суеты автомашин и трамваев город выглядел более мирным, спокойным и тихим.

Алину Михайловну я застал дома. Меня она встретила как родного сына, и я почувствовал себя как дома. Нагляделись мы с ней друг на друга, наговорились, выпили мои фронтовые 100 грамм, съели по тарелочке супа, приготовленного ею по случаю моего визита. Попили чаю с сухарями. Оба как бы обновились душой, и я, простившись с нею, зашагал опять на войну.

Через несколько дней нас сменила другая часть, а полк двинулся в поход. Куда нас перебрасывали – на Невскую Дубровку или под Пулково, я так и не узнал, потому что на вторые сутки марша, при выходе из села Рыбацкого, где полк остановился на ночевку, я был срочно вызван в штаб полка. Там получил предписание немедленно сдать роту и направиться в Ленинград, в штаб Ленфронта на улицу Каляева.

Через несколько дней я в числе девяти офицеров польской национальности выехал из Ленинграда по Дороге Жизни для прохождения дальнейшей службы и вернулся на берега Невы уже после демобилизации, спустя шесть лет.

Источник: Ленинград, наша гордость и боль: воспоминания защитников и жителей блокадного Ленинграда. – Тверь: Тверское областное книжно-журнальное изд-во, 2005.