Четко помню события тех давних лет

Муза Григорьевна Полубояринова. Держит в руке кирпич - единственное воспоминание о ленинградской школе, которой уже давно нет.

Муза Григорьевна Полубояринова родилась 7 октября 1929 года в Ленинграде. Имеет медали: «Жителя блокадного Ленинграда»; «В честь 65-ой годовщины освобождения Ленинграда от фашистских захватчиков и блокады»; «Память 300-летия Санкт-Петербурга», «65 лет Победы в Великой Отечественной войне». Когда началась Великая Отечественная война, Муза Григорьевна была школьницей, но она четко помнит события тех давних лет. Во время блокады Музе было 12 лет. Она – старшая из 3-х сестер. Елене было 7 лет, а Светлане – 2 года. Папа, уходя на фронт, сказал: «Муза, ты – старшая, поэтому должна заботиться о маме и сестрах». Эти слова отца крепко врезались в память пятиклассницы.

Отцу

Исполнится мне завтра двадцать лет,
А я давно-давно уже одна.
Горячий шлю любимым я привет,
Где детства прошлого мои друзья?

Отец, из дома ты давно ушел,
Когда еще ребенком я была.
Одиннадцатый год тогда мне шел.
Я помню, проводить тебя пошла.

Я помню, как от строя ты отстал.
Слова в груди застряли у меня.
Нагнувшись, в щеки, в лоб меня поцеловал.
Увидела я грустные глаза.

Хоть я и в Ленинграде родилась,
Но музыку Востока я люблю.
И все же я хочу на твой Кавказ,
Там, может, я твоих родных найду.

Отец, быть может, ты домой придешь
В надежде встретить прежнюю семью.
Лишь старшей дочери ты не найдешь,
Она живет теперь в другом краю

Но, папа, верь, я не совсем одна.
Попала я в хороший круг людей.
Путь в жизни пробиваю теперь я,
Чтоб стало легче жить и веселей.

«Окна нашего дома выходили на Зимний Дворец, жила я вместе с родителями в комнате в коммунальной квартире на 5 этаже. Отца забрали на фронт в роту связи в начале войны. Мама работала сначала секретарем в Главном штабе, а потом на заводе.

Письмо от отца с фронта. «Открытое письмо. 23.10.1941 год. Шлю привет и целую крепко-крепко мою родную доченьку Музу. Не забывай своего папу.»

Папина часть стояла месяц под Ленинградом, и я поехала к нему. Мама и сестренки были дома. В это время началась бомбежка и одна бомба попала в нашу квартиру. У младшей сестренки Светы была поранена пятка, и она кричала: «Колбаса торчит». Лену отбросило от кровати к двери, где стояла мама, все мои спаслись, а комната в пыль. От мебели не осталось ничего. Спасло нас то, что я уехала к папе в часть и не находилась в комнате. В соседней с нами комнате жил врач дядя Коля, его, сидящим на диване, убило осколком от бомбы, сыну Алику оторвало ногу (он умер в больнице), дочери Дине оторвало голову. В живых осталась только тетя Надя, которой не было дома. Позже она приходила к нам в гости, уже в другую квартиру, и я помню слова, которые она говорила моей маме: «Счастливые мои Алик и Дина. Они есть не хотят».

Нам дали комнату на 2 этаже. Уходя на работу, мама оставляла 125 граммов хлеба (дневная норма), ее нужно было разделить на 2 раза. Хлеб состоял из опилок и клея, есть его было невозможно. Помню, мама пошла на работу, а я ей говорю: «Мама, ты придешь с работы, а меня дома не будет». Она спрашивает: «А где ты будешь?». Я отвечаю: «Я с 5 этажа спрыгну». Мама мне отвечает: «Ты спрыгнешь, а тут блокаду прорвут, привезут булки и хлеб», я в ответ ей кричу: «Не надо мне булок, я хлеб хочу». Мысль: «Хлеб, хлеб, хлеб…» постоянно сверлила мозг. Мама ушла на работу, а я решила осуществить задуманное. Поднимаюсь на 5 этаж, а на 3 этаже открывает дверь моя подружка Люся. Спрашивает меня: «Ты куда идешь?», я ответила: «Я так больше не могу, есть хочу постоянно, пойду, выброшусь с 5 этажа», тогда она завела меня к себе и говорит: «Я дам тебе кость погрызть». Отчим Люси работал в милиции, и ему когда-то давно давали мясо. Кости от этого мяса варились много раз, а потом в печурке коптились. Кость не горит, она плавится, на ней образуется черная копоть. Вот эту копоть Люся дала мне погрызть. После этого мысль о самоубийстве меня больше не посещала.

Весна прошла, проходит лето
Знать осень о себе дает
И очень быстро, незаметно
Еще один промчался год

И сколько теплых лет промчалось
И сколько мерзлых зим прошло
Чего ждала, так не дождалась
А, может быть, дождусь еще?

И при одной лишь мысли страшно,
Что не придется мне опять,
Как в годы юности прекрасной
О чем-то радостном мечтать.

Все люди в юности мечтают,
И все всегда чего-то ждут.
Но не всегда все понимают,
Что безвозвратно дни бегут.

Мне слово смерть невыносимо.
За жизнь цепляюсь, как могу!
Зачем меня на свет пустила
Родная мама – не пойму?

Затем, чтоб жизнью наслаждаться?
Иль часа смертного бояться?
А может, чтоб детей родить?
И тем же страхом наградить?

Пятьсот мне лет для жизни мало.
Я жить желаю без конца,
Я б никогда не умирала,
Хоть жизнь порою нелегка.

Сестренку Свету водили в ясли мимо военного госпиталя. Там на помойке, я приметила деревянный ящик, в который выкидывали отходы: кожуру от вареного картофеля, хвостики свеклы. Я стала ходить к этому ящику постоянно, приносила домой эти отходы, а мама варила из них суп. Тогда еще не наступил сильный голод, дети ходили по улицам. Потом, зимой, мы уже на улицу не выходили, потому что голодные обезумевшие люди ловили детей и ели их. В такое время оголяются все человеческие пороки.

Один раз стою я над этим ящиком на помойке, подходит мужчина с петлицами на воротнике (по всей видимости, военный) и спрашивает: «Девочка, хлеба хочешь?», я говорю: «Хочу», он мне говорит: «Приходи вечером, я тебе дам хлеб». Мама дала мне на обмен сигарет, вдруг этот военный захочет со мной обменяться. Я прихожу, дядя меня ждет. Он присел на маленький заборчик, которым был окружен госпиталь, посадил меня на колени, стал целовать. Делал он это долго, мне надоело, и я смогла спрыгнуть с его колен (занималась гимнастикой, была юркой) и побежала домой, а когда побежала, то заметила, что пуговицы на моей одежде были расстегнуты, я даже этого не почувствовала. Мама мне сказала, что этот дядя плохой и чтобы я больше туда не ходила. Потом, спустя несколько месяцев, в разговоре с подругой Галей Осецкой, выяснилось, что по весне за госпиталем было найдено много мертвых девочек.

Есть хотелось постоянно. Было очень холодно, стены дома промерзли, а согреться было нечем, вся мебель уже была сожжена. Вечером мама с работы приносила щепочки, зажигала печь на кухне и варила суп. Так мы съели наш большой фикус. Мама отрезала по листочку, мелко резала и варила суп, все же не пустая вода. Сейчас известно, что фикус – это ядовитое растение, а тогда мы об этом не знали.

В ту зиму водопровод и канализация не работали. Ходили в туалет мы в ведро. Как-то утром мама мне говорит: «Проворонила крысу». Ночью в это ведро попала крыса. Мама думала, что она утонет, отходы она выльет и приготовит ее на ужин, но крыса смогла вылезти.

25 марта 1942 года нас по снегу вывезли по Ладожскому озеру из Ленинграда. Машина с детьми, ехавшая перед нами, пошла под лед, все погибли. Я откинула одеяло, в которое была завернута, увидела регулировщицу. Она направила нашу машину по другой дороге Ладожского озера. Мы остались живы. Нас накормили и отправили на товарном поезде в Сталинград.

Месяц добирались до Сталинграда. Поселили нас в бараке. Рядом с бараком построили новый 4-х этажный госпиталь. Никто и предположить не мог, что сюда придет немец. Началась бомбежка города. Я видела, как город превратился в развалины, горела земля. Из барака мы перебрались в подвал этого госпиталя. Народу было много, спали сидя. Люди умирали от голода, потому что выйти на улицу не было возможности: город бомбили.

Я была отважная девочка, к тому же помнила наказ отца заботиться о сестрах и маме. Я выбиралась из подвала и шла на бахчу, а там росли арбузы, дыни, огурцы и помидоры. Этим я кормила своих. Один раз шла по полю с бахчи и увидела немецкий самолет-разведчик. Он летел низко-низко, я разглядела лицо немецкого летчика в очках, он улыбался, а сам нажимал на гашетку пулемета, стрелял по мне.

Помню, пошла я с соседом Николаем Гавриловичем и тетей Надей на бахчу, а на встречу идет человек с мешком за плечами. Оказалось, что ему отсыпали конского овса. Он указал нам дорогу. Мы спрятали свои продукты, приметили место и тоже пошли за овсом. Подходили по очереди, по одному, и просили у солдата, чтобы насыпал нам овса. Я пошла первой, мне насыпали больше всех. Идем обратно, мне тяжело. Николай Гаврилович мне говорит: «Отсыпь мне своего овса, ты маленькая, тебе тяжело», а я отвечаю: «Не отсыплю, мне сестер и маму кормить». Я стала отставать, и взрослые меня бросили. Начало темнеть. Я иду медленно, дорога вся изрыта от бомбежек. Мимо меня летят снаряды, а я рада: они освещают мне дорогу. Иду, напеваю: «По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там…». Сбилась с пути, чувствую – падаю, кто-то потянул меня за ноги. Оказалась я в окопах у наших солдат. Они спрашивают: откуда я и что несу. Проверили мой мешок с овсом, вдруг я засланная немцами. Потом спросили: «Когда я ела в последний раз?» Я ответила, что не помню. Они мне налили большой котелок мучной болтушки, дали кусок хлеба. Я болтушку ем, а хлебушек прячу. Меня спрашивают: «Почему ты хлеб не ешь?». Я отвечаю: «Хочу оставить сестренкам и маме, они голодные в Сталинграде». Солдаты после моих слов дали мне целую буханку хлеба, я рада. К моему овсу прибавился лишний килограмм хлеба, тащить еще далеко. Кое- как дошла до своего подвала, потом пошла за своим припрятанным мешком с бахчи. Вот так мы жили».

Беседу провели несовершеннолетние
Отделения реализации социально-реабилитационных программ СРЦ «Крюково»,
зав. отделением Иванова О.Ю., ЗелАО города Москвы.

Данный материал передан для проекта www.world-war.ru в рамках акции «Память», организованной совместно с  ИПК ДСЗН г. Москвы среди учреждений социального обслуживания населения.