Бежали в Москву

Я родилась в 1935 г. в Москве в Гро­хольском пер. дом 32, кв. 19. В 1941 году, когда началась Великая Отечествен­ная война, мне было 6 лет, моей сестре 1 год, а нашей маме 25 лет. Папа ушел на фронт.

Маму вызывали в заводской партком и посылали рыть тран­шеи или окопы вокруг Москвы, так как немец подходил очень близко. Она плакала и говорила: «А с кем я детей 6-ти и 1-года оставлю?». Ведь тогда ни садов, ни других учреждений не было. Мужья и родственники — на фронте.

Позже нас эвакуировали в Татарию. Все­ляли прямо в избы к татарам, не всегда считаясь с желанием. Я помню, как говорили взрослые: «Вот возьмут немцы Москву, — мы вас, москвичей, вилами заколем». Я очень боялась за себя, за сестрёнку и маму.

Мама работала в совхозе, а мы, дети, сидели дома. По праздникам, особенно на Пасху, ходили по кладбищу и просили, подняв подол платья, еду. Кто что даст. Глупые были, прося только красные, т. е. крашеные яички.

Мы были слишком малы, чтобы понять, что происходит, что это война, и что просить кусок хлеба — это плохо. Мама гладила нас по головке и плакала. Обитатели дома, в котором нас поселили, были верующими. В углу избы висела икона. Она наводила на меня страх, и я каждый раз пряталась под одеяло с головой, когда ложилась спать, хотя в избе было очень душно и темно. Я просилась к маме, но она не брала.

Не помню, сколько мы там прожили, думаю недолго, но вскоре пришло письмо от бабушки из Москвы, и мы уехали оттуда. Бабушка писала, что она старенькая и за ней нужен уход, что если умирать, так только там, где родился. Видно, мама писала, что нам плохо живется. Еще бабушка писала, что в доме есть сумка с мукой, на первое время как-нибудь проживем.

В 1942 году после бабушкиного письма мы с мамой решили ехать обратно в Москву. Мы просто сбежали. В Москву не пускали. Денег на дорогу у нас не было. Была котомка и чайник, который я несла, цепляясь за подол мамы. Без денег мама с нами, двумя малышами, как-то залезла тайком в товарный вагон. Так мы тронулись в путь, прячась от охранявших вагоны солдат. Сестре был один годик, всю дорогу она болела с температурой. У нее началась дизентерия.

Мы ехали даже не в вагоне, а в тамбуре вагона на полу сидели и прятались от сопровождающих вагон солдат. Мы не могли даже выпрямить ноги или высунуть голову, чтобы нас не заме­тили и не отправили обратно. Я всю дорогу плакала, мне было жалко и себя, и маму, и сестренку. Мама сняла крышку чайника и просила меня собирать слюну в эту крышку, и поочередно то я, то мама собирали слюну и давали ее пить сестренке, так как воды у нас не было, а у нее был жар, она плакала. Так мы спасали ее от жара. А еще собирали капли дождя с крыши этого тамбура и давали сестре.

Где-то на перегонах к нам присоединилась чужая старушка с котомкой. Мы ее посадили, когда отвернулся конвоир.

Подошел поезд, идущий прямо без остановки на Москву. В основном, с ранеными или еще с какими-то людьми. Народ облепил этот поезд. Мы тоже побежали. По дороге я потеряла чайник. Подойти к поезду было невозможно. Люди лезли по головам, лишь бы войти в вагоны. Кто-то сказал из вагона: «Давай вещи!» И мама подала их в окно, я помню. Больше этих вещей мы никогда и не видели. Сами мы сели, старушка не смогла. Приехали в Москву — вещей не оказалось, без денег. Голодные, но счастливые, что дома!

В Москве дверь нашего дома была заколочена, открывали соседи топором. Бабушка наша (папина мама) умерла, а муку забрала папина сестра Маруся. У нее тоже муж на фронте был, а она с двумя детьми голодала.

Первое впечатление — окна заклеены крест накрест — это для сохранения их во время бомбёжек города фашистскими само­лётами. Как только налет — мы от окна на противоположную сторону на кровать и сидим, ждем, когда будет отбой. Окна дрожали — было страшно, сестра плакала.

Надо было как-то жить. Помню, мама вместе с соседкой стали шить платья. А я ей помогала делать пуговки. Затем они эти платья продавали на рынке. На это и жили. Очень часто мама шила по ночам, а я просила ее не шуметь. Она плакала и успокаивала нас, что скоро война кончится и папа придет, и будет все хорошо. Будет много хлеба.

Карточки выдавали на месяц. А я пошла в магазин и все их потеряла. Убитая горем, мама гоняла меня палкой вокруг дома, приговаривая, чтоб я не возвращалась домой. Я плакала и кричала: «Дяденька, заберите мою маму, она меня бьет!».

Потом помню, как какой-то солдат пришел к нам в дом и сказал, что он от папы. Сказал, что служат вместе. Сказал: «Давай деньги и мешок, принесу вам крупы». Это был жулик. Мама дала деньги и мешок, пошла с ним в магазин на Домниковской.

Улица Маши Порываевой (Домниковка), дом 28.

Он вошел в магазин с черного хода, да и сгинул. Мы опять голодаем. Но потом дали кусочек земли в Лосиноостровской, где мы с мамой сажали картошку на крохотном участочке, рас­положенном, наверно, на краю какого-то обрыва, и мама все боялась, что я упаду в этот овраг.

Из картошки с добавкой из свеклы и обойного клея мама пекла лепешки. Бывало, и мороженую собирали картошку. Даже очистки не выбрасывали, а мыли их и вместе со свеклой и клеем использовали в пищу. Зато потом весь туалет был красным — мы поносили, но не отравились!

На карточки получали хлеб. Хлеб давали буханку черного и, не помню точно, сколько-то бара­нок, ну, может быть, 2-3 штуки. Помню, черный хлеб делили на 10 кусков, и я бегала продавать другим, богатым людям по 100 рублей кусок, а сама собирала только крошки от него. Ох и вкусные же были эти крошки! А сейчас нашим детям, внукам дать эти крошки, да не крошки, а хлеб — не едят — боятся по­толстеть!

Продажа хлеба была поручена мне, т. к. детей милиция не забирала, а маме было нельзя. И кому какое дело, что у тебя дети голодные! Продажа моя происходила у гостиницы «Ленин­градская», т. к. мы жили в Грохольском пер. и это было близко к дому. Спасибо милиции, что хоть детей не забирала! Продав хлеб, покупали картошку на посадку и другие нужды.

Баранки продавались тоже. Однажды, получив хлеб по карточкам (от которого даже дух захватывал, как он хорош!), я решила, не говоря маме (так захотелось баранок) пообгрызать все неровности у баранок, не съев ни одной. Ведь они же остались все «целы». Мне за это попало от мамы по зубам. Мама плакала, приговаривая: «Хоть бы одну съела целиком, остальные можно было бы продать, а теперь что?» И баранки оставили — вот был праздник у нас с сестрой! Так и жили.

В 1942 г. пошла в школу. Училась средне. Особенно не давались математика и история (даты не запоминались). Высоченный учитель-историк частенько оставлял после уроков учить даты. Да какая там учеба, есть хотелось — мозги не работали.

Шло время, взрослели. Смотрели, как пленные немцы шли по Садовому — грязные, в рваных шинелях, поникшие. А мы, школьники, особенно мальчишки, кидали в них камни и кричали «Гитлер капут!».

Кончилась война! Папа пришел живой! Папа всю войну до 1945 года был на фронте. Был ранен в ногу, но, слава Богу, пришел живой. Сколько было радостей! Сестренка не узнала папу: «Кто это, мама?» Папа в звании сержанта дошел до Берлина. Привез мне и сестренке подарки: платье, куклы с закрывающимися глазами, которых можно было купать, конфеты-леденцы. Для детей того сурового времени эти подарки представлялись невероятным богатством!

Где-то в 7 классе вступила в комсомол. В эту организацию при­нимали только тех, кто учился на 4 или 5. А у меня были тройки по истории и математике, но ко мне проявили снисхождение, в 7-ом классе приняли — очень была рада, стала как все.

Так как я была старшей из четырех детей в семье, (у нас, потом после войны родились еще двое братьев), мама сказала: «Хватит, 7 классов кончила, — иди работать. Материальное положение тяжелое, учишься слабо». В 1951 году я закончила одногодичные курсы машинописи и стенографии и пошла работать, а учиться перешла в 8 класс вечерней школы. Работать и учиться было очень тяжело. Но курсы я закончила на 4 и 5. Так как хорошо училась, дали направление в штаб МВО. Там я проработала всего полгода — и была уволена в связи с сокращением штатов. Затем у меня и сестры была интересная работа лаборантами в институте эпидемиологии и микробиологии им. Н. Ф. Гамалеи. Мне очень нравилась работа по разливу ампул, подготовке и сортированию препаратов. Там я ходила в кружок по балетным танцам, которые преподавала нам артистка Большого театра. Я любила танцевать. Там же я познакомилась с мальчиком, который стал моим мужем. Имею троих детей и внуков. Живу в Москве.

Источник: Великая Отечественная война в воспоминаниях детей того времени : сборник воспоминаний. — М., 2013. — С. 77-81.