Без папы

Папа, Харченко Сергей Михайлович, родом из Краснодара. Семья у его родителей была большая. В 1933 году папин отец умер от голода на Кубани. Папа посылал туда посылки, но в семье было много детей, и все отдавалось им. А во время гражданской войны старший брат папы пропал без вести.

Ольга Александровна

У нашей бабушки по маминой линии было 10 детей, но четверо умерли маленькими. Осталось три сына и три дочери. Моя мама, Ольга Александровна, была вторым ребенком. Отец моей мамы обосновался в Ленинграде у рынка близ Фонтанки. Дедушка служил у купца, занимался торговлей рыбы.

Папа получил образование учителя начальной школы. Он работал с С.М. Кировым [1] в Смольном. Они даже внешне были похожи. Мама говорила, что Киров называл папу «тезка». И папа много говорил о нем дома. У меня сохранилось много папиных фотографий, где он в военной форме, только без петлиц. Её называли «кировка», потому что так носил Киров. И так же, как Киров, он ходил в русских сапогах. Папа всегда задерживался на работе, тогда это было в порядке вещей: Сталин не спал ночами, и все обязаны были работать. Когда дома появлялся папа, это был для меня праздник.

Папа очень переживал, когда Кирова не стало. Это случилось 1 декабря 1934 года. И так как он был достаточно тесно с ним связан, у папы стоял в прихожей чемоданчик с собранными вещами. Очень многих людей арестовывали.

Тогда ходили почтальоны и разносили газеты и письма, заходили в каждую квартиру. Я была маленькой, всегда вылетала первая навстречу, и мне все это вручали. И тут я увидела в газете фотографию — портрет Кирова в черной рамке. Для меня это было потрясением: «Это же папа!». Я схватила газету, побежала в детскую комнату, залезла под стол и так рыдала, что меня не могли оттуда вытащить, потому что я подумала, что это папа умер.

Сергей Михайлович, Инна, Лара и Ольга Александровна Харченко

После смерти Кирова папу перевели на другую работу. Он стал директором ресторанов и кафе Куйбышевского района. В ноябрьские и первомайские праздники на площадях устраивали базары. И иногда папа брал меня с собой. В один из таких дней я говорю: «Папа, а давай купим мне самокат». А папа отвечает: «Это очень хорошо, но что скажет мама?» Для папы всегда было очень важно, что мама скажет. Я отвечала: «Нас же двое, а мама одна». Мы пришли домой, завезли самокат. Мама спросила:

— Сережа, это что?

— Мама, что не видишь, это самокат! — перебила я.

— Да, но у нас в доме нет мальчиков.

— А это не мальчику, это папа мне купил.

— Сережа, я понимаю – она, но ты?!.

В общем, самокат мне оставили.

В одну зиму Лара [2] заболела дифтеритом, а я заболела скарлатиной. Мне было 8 лет. Меня отправили на лечение в Раухфуса [3]. Там я умудрилась еще подхватить коклюш. В больницу никого не пускали, и папа один только раз воспользовался тем, что он депутат районного совета. Пошел к главврачу и попросил, чтобы мамину знакомую, которая была врачом, пустили ко мне. Хорошо помню: мне было там очень плохо. Я все время плакала и просилась домой. Выписали с тяжелейшим осложнением на ноги. Я не могла ходить. У папы был свой шофер, дядя Валя. Он по лестнице меня на руках спускал, по городу возил и так же на руках поднимал наверх. После в июне 1938 года меня отправили на лечение в санаторий в Петергоф.

В третьем классе у нас еще были уроки по рисованию и по пению. Причем по пению учителя звали Павел Лондович. Он приходил в класс со скрипкой и говорил: «Так, сегодня мы поем “Замучен тяжелой неволей”». Другую учительницу звали Лидия Алексеевна Шеронова. У нее вся семья была учительская (еще царского времени человек). Очень любила нас, детей.

А вот письмо 1940 года от папы: «… Спасибо за хорошую учебу во втором и за переход в третий класс! Ты своим старанием принесла радость мне и особенно нашей милой мамочке. Спасибо, целую тебя. Поцелуй мамочку и Лару за меня. Папа».

А вот другое: «Доченьке Инночке от папочки. Хочу видеть тебя такой: здоровой, пухленькой, как луна. Целую тебя и Ларочке привет. 1940. 30 мая».

Папины родственники Захарченко жили на Гороховой улице. У них всех звонкие голоса. У папы был баритон, у дяди Йони (Ионы Петровича) — бас, у тети Вассы — красивый меццо-сопрано, у Алешки – альт, у брата тети Вассы – драматический тенор. Когда они пели украинские песни, это звучало изумительно.

Мама каждый год уезжала в Крым, у нее было очень плохо с легкими. Она писала из Ялты в 1938 году (написано карандашом): «Здравствуй, доченька Лорочка. Целую тебя крепко и сообщаю, что получила вчера первое письмо. Передай Инночке мою благодарность, ведь она первая написала мне. Жду твоего письма с карточкой. Пиши, как идут твои занятия, что дома. Я продолжаю лежать, так как температура держится. Днем еще ничего, а вечером с 18:00 до 23:00 поднимается. Очень скучно, потому что нет света, и все много гуляют. Вчера вечером ко мне принесли в комнату патефон, и соседка по комнате тоже осталась со мной. Днем погода чудесная. Пишу по очереди [вам] каждый день. Целую тебя. Мама».

Началась война. Появились аэростаты. Мы бегали посмотреть на них, такие они были необычные. Папа в это время работал директором, я бы сказала, крупного треста по созданию концентратов. И от папиного производства должны были отправить детей из города в эвакуацию. И так как папа был директором, он должен был показать пример, ведь никто не хотел своего ребенка отправлять. Он позвонил домой, сказал собрать вещи. У нас был установлен телефон для связи со Смольным. Во время войны его сняли, и потом у нас долго его не было.

Мы прощались в маленькой комнате, и я так сильно плакала, что не стояла на ногах. Я просила его не отправлять меня, но он проявил характер и сказал: «Лялечка, я сейчас не могу этого сделать, я вырвался на несколько минут попрощаться. Возьми вещи и поезжай на вокзал».

Нас должны были увезти под Лугу. Через несколько дней она была занята немцами. Трудно сказать, что там было. Сумели бы мы оттуда вырваться? Может быть, нас убили бы по дороге или мы остались бы в оккупации. В этот день 4 июля к нам прибежала младшая мамина сестра Нина. Она была женой военного. Они жили в городе Новогрудок, который один из первых подвергся фашистскому обстрелу и бомбардировкам. Ее муж был артиллеристом, ушел на фронт. А она надела на себя два или три платья и прибежала босиком без туфель к нам. Была напугана и говорила: «Только бы из города уехать». В этот же день моя бабушка, мамина сестра Нина и я были на вокзале. Мама сказала, что она пока не поедет. Меня подсадили в окно, потому что из-за большого числа народа в поезд невозможно было зайти.

Приехали на станцию Волга [4]. Стали искать подводы. А бабушка там давно не была. Ее спрашивают: «Где село находится? Что там?» Она говорит: «Деревня Олифники с церковью Михаила Архангела». В общем, нас довезли. Мы были одни из первых эвакуированных.

Так мы приехали к бабушкиному брату. Нине – она была грамотная – сказали, что она будет носить почту. Причем почта находилась в Шипилово [5], где сельский совет – в противоположном направлении через лес. А здесь – ни радио, ни света, ни какого-то сообщения. Мама приехала к нам в конце августа и надеялась еще вернуться в Ленинград. Ведь как ехали – думали, война будет закончена, и мы к первому сентября вернемся в школу.

Пока нас было трое, было еще ничего. Дом, помню, был построен по-дурацки, в зимней избе негде развернуться! Когда приехала мама, мы спали с ней вдвоем на большой кровати. Нина с бабушкой спали на печке. На приступке у печки, на так называемой «корженке», спала хозяйка. Дяде Косте, хозяину дома, каждый день раскладывали козлы, клали доски, на них – перину.

В Ярославской области я пошла в 4 класс. Наша учительница вела 2-й и 4-й классы, а ее муж Африкан Федорович 1-й и 3-й. В одном помещении сидели ученики 2-го и 4-го класса. С мылом было очень плохо. Учительница сказала всем подстричься, чтобы не разводить вшей. Мама просила сделать исключение, так как у нас было мыло, но учительница не согласилась.

В середине декабря к нам пришел человек, который служил вместе с папой, принес его вещи. Рассказал, что в блиндаж попал снаряд. Папу похоронили в отдельной могиле около церкви. В ту ночь мне снился папа: мы шли вчетвером по реке, и на реке образовалась трещина. Папа оказался на противоположной стороне трещины. Я хотела прыгнуть, а он строго сказал: «Не смей!» Я кричала: «Папа! Папа!» Когда война закончилась, мы ездили к нему на могилу в Усть-Ижору. Но, к сожалению, зима была такая снежная и морозная, что ничего не нашли. Лара говорит, папа не хотел, чтобы, когда его не будет, ходили на его могилу и плакали. Так пожелание его исполнилось.

Как только получили известие о его гибели, дядя Костя сказал, что им в доме с нами очень тесно и что Ларе нужно поискать другое жилье. Он был прав. Мы вообще-то ему были никто. Мама пошла к председателю. Нам предложили два варианта: один вариант – сторожка на кладбище, где-то на окраине, или же дом с большой комнатой, в которой хранился овес, где сбоку находились коридорчик и небольшая комнатка. В доме были кровать, стол, лавки, полка для посуды. Мы перешли сюда жить.

Когда меня привезли в Ярославскую область и когда уже получили извещение о папе, я много болела, и меня решили окрестить. И я как-то перестала болеть. Лара была крещеная. А папа себе такого позволить не мог. Это стоило бы ему партбилета.

Первое время было очень тяжело, потому что не было дров. Мужчин тоже не было, и мы сами ездили в лес. Мы с Ларисой пилили, а у меня сил мало. «Дергай!», — командует Лара, а пила у меня не дергается. Это был кошмар. Самое большое, конечно, счастье, что мама, белошвейка высшей категории, имела золотые руки, прекрасно шила. У нее была машинка Зингер с ручным приводом. Это спасло нас. Деньги тогда ничего не стоили, они никому не нужны были, ничего нельзя было на них купить. В знак благодарности ей приносили что-нибудь. Первое, что нам принесли — курочку. Она была такая пестренькая, как жавороночек. Мы ее кормили овсом. Потом мама принесла вторую курицу. Я каждое утро проверяла, есть ли яичко. Как-то нам мама привезла петуха. Это было что-то! Он был такой красавец!

Однажды случилось, что нам нечего было есть. Мама сказала, что пойдет в какой-нибудь колхоз и что-нибудь принесет. И, действительно, ей там дали горох, каких-то овощей. Она никогда не приезжала пустая, как-то умела находить слова, которые доходили до сердца людей. Мы всегда считали, что мама очень нежный человек. И как только мне исполнилось 12 лет, все хозяйственные дела стала выполнять я: мыла полы, стирала. А Лара ушла в армию.

Жизнь была тяжелейшая, но мама, хотя и человек хрупкий, болезненный, при этом сохранила оптимизм, любовь к людям. Ей надо было носить сводку в сельский совет за 7 км и работать, нас кормить. И кто, думаете, носил сводку? Пришлось это делать мне. Я должна была идти с ней в любую погоду. Дорога малоприятная, через лес. До сих пор очень неприятные ассоциации с лесом. Особенно трудно было в слякоть и холод, ведь добротной обуви у меня не было. И вот бежишь, одну ногу погреешь, бежишь дальше, остановишься, вторую ногу греешь. И это после плохо сказалось на моем здоровье, я периодически падала в обмороки.

Помню, когда в школе работала, нас с ребятами послали на Рицу [6]. Это 1952 год. Мы везли старшеклассников на озеро Рица как сопровождающие. Мне было 22 года. Я не хотела ехать из-за нехорошего предчувствия. Доехали до Москвы, где у нас была пересадка на другой поезд. В перерыве между поездами, естественно, поехали на Красную площадь. Был полдень, 30 градусов жары. Выстоять огромную очередь в мавзолей я не смогла, упала в обморок и выбила себе зуб. Приехала неотложка, повезли меня в Склифосовского [7], привели в чувство.

Когда мы обжились на новом месте, приехал в Шипилово – 9 км от нас – детский дом из Ленинграда. Там такие были изумительные люди! И мама туда пошла с просьбой взять ее на любую работу. У нее было среднее образование, она хорошо шила. Ей сказали, что она пригодится, так как будут рваться пододеяльники, простыни, наволочки. Все это надо чинить.

Я маму, помню, просила: «Мама, давай купим козленочка». Средства у нас были, за папу получали. В общем, мама сдалась. Это было такое очарование! Козу назвали Майкой, так как она родилась в мае. А чем поить? Нужно было молоко. А оно безумных денег стоит. Первые несколько дней я водила ее на веревочке, потом отпустила, а она все возле меня ходит. И дамы – все были образованные – говорили: «Вон Эсмеральда идет со своей козочкой».

На зиму я козе ломала ветки. Сена-то у нас не было. Была столовая, куда приезжали рабочие. Они оставляли сена лошадям. Я подходила и просила немножко сена для козочки, которая со мной всегда ходила. Мешочек с собой был. У одного — в мешочек, у другого – в мешочек, у третьего – в мешочек. Майку кормить чем-то надо. А зимой, когда она была беременная, обожала гороховый суп, и мы его делили пополам.

Я вела дневник, правда, к сожалению, только с 1944 года, потому что до этого у меня не было бумаги.

Инна

Когда пошли овощи на огороде, стало легче. А в Шипилове вообще была райская жизнь. В августе — начале сентября мы убирали морковь. Вырастили очень хороший урожай. В огороде мне помогала женщина из Ленинграда. Мы носили с ней навоз. В Ленинграде она попала под бомбежку и поэтому плохо слышала. Ей за 30, а мне 13. Вот она накладывает навоз – а навоз очень тяжелый. Я чувствую, что уже нести не могу, кричу ей, а она не слышит. На уборке моркови Майка подбегала и покусывала плоды. Потом слышу – притихла. Смотрю – лежит, объелась морковью. Мы побежали к ветеринару. Он сказал, что нужно, чтобы она двигалась. Козу мы заставили бегать и спасли.

В доме я была рабочей лошадкой: убирала, поливала, стирала, гладила. Мама к этому отношения не имела. К счастью, я еще не готовила, но каждый вечер мы вместе делали драники. Мы чистили картошку, натирали, а молоко у нас было свое. Каждый вечер – еще это был 1944 год – я приносила корзиночку малины из леса. Лес назывался Бездушники. В нем было столько малины! Весь детский дом ходил. Там рядом располагалось кладбище для «бездушных людей», их не хоронили возле церкви.

Я вспоминаю жизнь в Ярославской области с благодарностью, потому что, если бы мы остались в Ленинграде, было бы труднее.

Инна

В школе я никогда не выдерживала третью четверть. Она была такая длинная, и у меня всегда было в это время хуже с успеваемостью. Мама кричала, что в ремесленное училище меня отдаст. Выпускные экзамены мы сдавали с 20 мая по 20 июня. По реэвакуации детских домов мы могли вернуться в Ленинград раньше. Но мама сказала: «Зачем я буду Инну срывать? Пускай закончит школу, сдаст экзамены, и тогда поедем».

Мы смогли вернуться в свою ленинградскую квартиру. К нам никого не подселили, квартиру не разбомбили. Когда мы приехали, город я совершенно не узнала. Где-то около Московского вокзала на улице Восстания была школа, в ней временно разместили тех, кто приехал и у кого не было родителей. И нам сказали, чтобы мы туда приходили и ели. В школе нужно было дежурить, чтобы дети не оставались одни. И мама там иногда была, и я туда приходила. Завтрак и ужин мы дома ели, а на обед я приходила в школу к маме.

Город, конечно, был сильно разрушен, но ленинградцы – потрясающие люди – самоотверженно восстанавливали его. Наш центральный район не так сильно пострадал, например, осталась целой моя школа, в которую я ходила до войны.

Надо было получать профессию, и мама отдала меня в зубоврачебную школу. В ней было два отделения: зубоврачебное и зуботехническое. Для учебы на зубоврачебном отделении нужно было закончить 10 классов. При моем образовании брали на зубного техника. Надо было сдавать экзамены, и я сдала, по-моему, хорошо. Но когда мы с теткой пришли, меня в списках не оказалось. Я расстроилась. А мама говорит: «Ну, хорошо, тогда пойдешь в школу». Потом выясняется, что почему-то пропустили мою фамилию. А в списках группы фамилия есть! Два года я отучилась.

Мне 17 лет. Меня направляют работать в Кемеровскую область, в город Прокопьевск. И тут мама вспомнила, что у папы был очень хороший товарищ, который, к счастью, был жив. Мама пошла к нему с просьбой помочь. Он позвонил куда-то, и мне дали свободный диплом. Но мне эта работа была не по душе.

Инна Харченко

Я пошла в вечернюю школу, закончила 8 — 10 классы и поступила в Герценовский институт [8]. Набрала 24 балла, перезнакомилась уже с девочками. Мы мыли окна перед началом учебного года в институте, все прекрасно, вдруг появляется моя мама и говорит: «Я забрала твои документы. Сейчас мы поедем с тобой в 1-ый ИнЯз [9]. Ты там должна будешь сдать экзамен». Мама была в этом плане диктатор. И мне ничего не оставалось, как поехать с ней в этот институт, сдать экзамен. Я прошла по конкурсу. Но это опять был не мой выбор. Я отучилась первый триместр и потом сказала маме, что не хочу быть преподавателем английского языка. Мне 20 лет, и я уже взрослая. В ИнЯз я перестала ходить.

Наконец, в 1951 году я поступила на вечернее отделение филологического факультета Герценовского института. Здесь я познакомилась с Ингой Александровной [10], и с этого времени мы с ней дружим много лет. На третьем курсе нас разделили по специализации.

Мама устроила меня подработать в свою школу. Школы были мужские и женские. Мама во всех классах преподавала рукоделие: шитье, вязание, вышивку. Она отдала мне все младшие классы. Часть девочек ушла в мужскую школу, а часть мальчиков пришла в женскую. Мальчишки занимались мужскими делами, а девочки все равно у меня учились.

В 1956 году, когда я окончила институт, меня устроили работать в школу рабочей молодежи. Это была очень хорошая школа, в ней учились ученики старше меня. Смены в школе были и утром, и вечером. Те, кто работал вечером, приходили учиться утром, и наоборот. Сначала мне дали 8 класс. Первый мой выпуск состоялся в 1960 году. Старостой в классе был капитан милиции. Когда опаздывал, говорил: «Передайте, пожалуйста, Инне Сергеевне, что капитан Ерошин задерживается на 10 минут». Это были отличные ребята, изумительные!

[1] Сергей Миронович Киров — советский государственный и политический деятель. С ноября 1927 г. по декабрь 1934 г. — первый секретарь Ленинградского обкома ВКП(б).

[2] Лариса Харченко — старшая сестра Инны Сергеевны.

[3] Детская городская больница им. К.А. Раухфуса в Ленинграде на Лиговском проспекте.

[4] Станция Волга — пассажирско-грузовая железнодорожная станция Ярославского региона Северной железной дороги.

[5] Поселок Шипилово — Ярославская область, Мышкинский район.

[6] Рица — горное озеро ледниково-тектонического происхождения на Западном Кавказе, в Гудаутском районе Абхазии.

[7] Научно-исследовательский институт скорой помощи им. Н. В. Склифосовского.

[8]Ленинградский государственный педагогический институт им. А.И. Герцена.

[9] 1-ый Ленинградский государственный педагогический институт иностранных языков.

[10] Шомракова Инга Александровна — российский книговед, доктор филологических наук, профессор Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств, заслуженный работник высшей школы России.

Записала Татьяна Алешина
для www. world-war.ru