Некоторые без конца пили воду и, что было особенно вредно, соленую воду, от чего начинали пухнуть. Два челове­ка на нашей батарее умерли от голода, один на посту, другой — от перепоя соленой водой. Но я думаю, что в основе этих смертей было их психологичес­кое состояние. Если до блокады доминирующей темой досужих разговоров были бабы, то сейчас стала «жратва», и это страшно угнетало. Гнетущей была и вся обстановка в городе — он впал в спячку. Временами мертвящую тишину нарушали то там, то здесь разрывы снарядов.

Это был сплошной непрерывный обстрел. Стреляли и мы без перерыва. Впрочем, перерывы были, когда командир батареи рассчитывал новую цель. В один из таких перерывов все ушли в укрытие, а я, оставшись на орудии, присел за бруствером. Вдруг за моей спиной раздался страшный взрыв и одновременный удар по спине. У меня было впечатление, что кто-то изо всей силы ударил меня плашмя широкой толстой доской. Спина в первый момент онемела, и у меня промелькнула мысль, что это конец.

Над нами шел все время воздушный бой, стрелять было нельзя, т.к. можно было попасть в свой самолет. И мы были вынуждены смотреть на происходящее со стороны, как зрители гладиаторских боев. Это были, главным образом, бои Ме-109 и наших И-16 и И-153. С земли были хорошо видны достоинства и недостатки этих самолетов. Мессе­ры имели большую скорость и были хорошо бронированы.

26 сентября 1940 года меня призвали на срочную службу в армию, на флот. Отец проводил меня до призывного пункта. «Ну, давай поцелуемся», — сказал он, мы расцеловались, и он пошел на работу. Отец никогда нас с бра­том не целовал, это было первый раз, и я почувствовал значительность мо­мента.