Жестокие бои за Муравьи

Бои за муравьевские казармы
(Тихвинская оборонительная операция)

В сентябре 1941 года мне было приказано перейти на правый фланг обороны дивизии в муравьевские казармы и обеспечить огнем своей батареи поддержку второго батальона 1000-го стрелкового полка, который был на правом фланге обороны 305-й стрелковой дивизии и оборонял деревни Дубровка, Муравьи и Кирилловка. Деревней Дубровка (включительно) заканчивался Северо-Западный фронт и начинался Ленинградский.

В муравьевских казармах до войны квартировала воинская часть. Это была старая аракчеевская постройка, где господствовали двухэтажные казармы с толстыми стенами кирпичной кладки, разместившиеся вдоль реки Волхов и образующие прямоугольник с внутренним двором, в центре которого стояла водонапорная башня, тоже сложенная из кирпича. Внутри башни – винтовая лестница с деревянными приступками. Слева по Волхову – хозяйственный двор тоже с капитальными кирпичными постройками, где располагались баня, хлебопекарня, конюшни и т. п. Лишь в северной части городка, ближе к Дубровке, стоял современный двухэтажный оштукатуренный и побеленный каменный дом. Каждый дом имел бетонированный подвал с овальными окнами. Это была неприступная крепость, в которой мы и расположились.  

Наблюдательный пункт мы выбрали на втором этаже в левой части городка, что ближе к хоздвору. Обзор великолепный. На западном (левом) берегу Волхова были видны населенные пункты Германово, Жарки, Теремец, занятые противником. Вдали виднелись только крыши населенных пунктов, что были ближе к Новгороду.

Во дворе городка у самого нашего дома зияла огромная воронка из-под бомбы, наполненная прозрачной водой, что было для нас немаловажно, так как продукты питания мы получали сухими пайками и готовили себе еду сами. Доставка обедов тоже была небезопасной. До батареи было около шести километров, а напрямую около четырех, да прямо было не пройти, так как вся местность простреливалась. Сзади нас, на восток, метрах в пятистах начинался кустарник, переходящий в леса, где в двух километрах от нас была деревня Никитино. На огневую позицию батареи можно было ходить кустарником и затем лесом. Один разведчик расставил стереотрубу и приступил к изучению переднего края противника, а три других разведчика пошли осмотреть территорию городка, познакомиться с пехотой и их позицией. Связисты протянули провод до линии пехоты, чтобы подсоединиться к ним, так как своего провода не было в достатке.

Я выбрал ориентиры, измерил между ними углы, определил расстояние до каждого. Выбрал места для пристрелки, реперы, составил их схему и начал готовить данные для пристрелки реперов. Вскоре стали возвращаться разведчики, свободные от дежурства. Доложили, где расположилась наша пехота, что под нами справа – пулеметчики, далее есть несколько огнеметов и т. д., обнаружили в стенах казармы неразорвавшиеся артиллерийские снаряды противника. Снаряд пробил стену, не разорвался и торчит в стене. Другой разведчик обследовал водонапорную башню, забрался по винтовой лестнице на самый верх. Пришел и говорит, что кругом такая красота: река полноводная, луга, неубранные поля, а тут – война. Работать бы и работать, ведь весь урожай погибнет. И чего это Гитлеру не сидится, неужто у него дома делать нечего? И обращаясь ко мне, сказал: «Вот бы где наблюдательный-то пункт установить!» На что я возразил, сказав, что на месте противника, что бы ты подумал об этой башне? Есть там НП или нет? Тогда разведчик сам отверг свое предложение, а через несколько дней наши предположения подтвердил и противник, обрушив артналет на водонапорную башню, во время которого все дерево внутри нее выгорело. Но до этого я несколько раз на ней побывал и осмотрел тылы противника. Хорошо было видно, как на ладони. С нее я пристрелял несколько реперов в глубине обороны противника. Немцы, конечно, сообразили, откуда я мог просматривать их далекие тылы. Местность-то равнинная. Красиво обустроенные населенные пункты заняты врагом, и потому их придется разрушать в боях. До чего же жалко, а иного выхода нет. Жизнь человека как высшего творения природы дороже домов, которые можно снова построить, а убитого человека не возродить.

Вернулся второй разведчик после осмотра левого фланга нашей обороны – хозяйственных построек. Пехотинцы ему рассказали, что в этом городке до войны размещался штрафной батальон, где за различные нарушения отбывали наказания провинившиеся красноармейцы. В общем, та же служба, но с более суровым режимом, и время, проведенное в этом батальоне, в срок службы не засчитывалось. Пехотинцы ему показали помещение пекарни, где находился большой чан, полный теста. Так быстро ушли прежние хозяева городка, что и хлеб не успели выпечь, и тесто оставили. Из него уже научились готовить блинчики. Тесто для хлеба более густое, поэтому его разводили водой, сковородку слегка смазывали веретенным маслом или как его попросту называли «веретенка», оно использовалось для смазки стрелкового оружия. Попробовали – получилось. Только чуть-чуть с горчинкой выходили эти блины. Долго мы ели этот «деликатес», благо прохладная сентябрьская погода способствовала и сохранению теста. Конечно, оно продолжало киснуть, но не настолько, чтобы мы от него отказались. Долго ли, скоро ли, но общими усилиями стрелков, пулеметчиков, артиллеристов и огнеметчиков это тесто-блинчики закончилось.

Наблюдение за противником мы вели круглосуточно, спали в соседней комнате. В комнату, где НП, иногда попадали «гостинцы» – снаряды противника, дальше – кирпичная стена, а за ней наша спальня, где мы спали на полу. Попасть в окно, где НП, с первого снаряда – это на грани фантастики. Обычно, когда первый снаряд летит в стену, успеваешь убежать во вторую комнату, а когда налет кончится, то возвращаешься обратно на НП, где в воздухе висит пыль кирпичная и ничего не видно. Снова уйдешь и поглядываешь, как там видимость? Посветлело – снова за бинокль или стереотрубу. Нам накрепко внушили еще в училище: научитесь уважать противника, никогда не умаляйте его возможностей, не считайте его глупее себя, не стойте к нему спиной. За все это – плата кровью, а нередко и жизнью. Стремитесь разгадать его замыслы. Для этого попытайтесь встать на его место и решить, как бы вы поступили. В общем, уважение противника – это целая наука.

Пристрелял реперы, составил схему огней на местах возможного скопления пехоты противника, заградительные огни на местах возможного прохода танков и пехоты. Начертил панораму местности, на которой нанес передний край противника с его огневыми точками, пока теми, которые выявили. В общем, при появлении противника в любом месте переднего края и ближайшей его глубине батарея могла накрыть его своими снарядами.

До прихода в Муравьи наша артиллерия мало беспокоила немцев. Вели они себя нагло до примитивности. Переоденутся в женское платье и ходят на открытой местности по одному или небольшой группой из 2–3 человек, изучая наш восточный берег Волхова. Но в стереотрубу, да и в бинокль порою видно все мужские приемы в поведении: военная выправка, резкие движения, широкий шаг, иногда использование бинокля, повышенный интерес только к нашей восточной стороне, а сверху просторное женское платье, что-то сродни сарафану, оставалось только еще закурить, но чего не было, того не было. Эти фигуры в женском обличии не курили.

Кроме листовок немцы вели здесь и наглядную агитацию. Так, напротив Кирилловки, что слева от нас на западном берегу Волхова, около Германова был отдельно стоящий новенький аккуратный одноэтажный домик с достаточно высоким крыльцом на север. Где-то в полдень на крыльцо выходила женщина, одетая в белое платье, прямо-таки по-праздничному. В руках у нее было что-то – или таз или лукошко с зерном, из которого она, не сходя с крыльца, бросала зерно горстями вразброс на землю. Со всех сторон к ней сбегались белые куры и торопливо его клевали. Недалеко от этого дома был построен тоже аккуратненький курятник. Других строений не было. Покормив кур, женщина удалялась в дом. Через два часа все повторялось с немецкой пунктуальностью. В других населенных пунктах, занятых противником, и на местности, которая примыкала к дому с курами, а все просматривалось в глубину и по фронту на несколько километров, не то что дома с курами, но и ни одной курицы ни я, ни разведчики мои не видели. Вот так немцы «топорно» демонстрировали «счастливую» жизнь наших граждан на территории, занятой ими.

Когда наступила пора убирать картофель, немцы демонстрировали нам свою помощь местному населению в уборке урожая.

Напротив Муравьев на западном берегу Волхова расположен населенный пункт Жарки. Левее от нас, или южнее Жарков метров на 200, на самом берегу росла небольшая и негустая сосновая роща, в которой просматривался крепкий блиндаж. Между Жарками и рощей – картофельное поле. И вот на этом поле, которое нам прекрасно видно, идет уборка картофеля. Неказистый мужичок, наверное, в армию по здоровью не взяли или года вышли, на нашей лошаденке, тоже негожей для армии, что мои конники враз определили на глаз, выпахивает ряды картошки. А женщины, уже в рабочей полевой одежде, и солдаты противника в своей форменной одежде, без оружия (это уже для нас, чтобы видели, как они дружно и согласно работают) помогают бескорыстно нашим солдатикам и вдовам убирать урожай. Вот такая показуха для нас разыгрывалась. Я решил эту наглядную агитацию прервать, тем более шрапнель на батарее была. На поражение не переходил, ведь перед нами ни в чем неповинные женщины, а немцы меряют на свой аршин, то есть они бы били на поражение. Первый контрольный выстрел произвел небольшим «журавликом». «Журавлем» называется у артиллеристов такой разрыв, когда стакан со шрапнелью рвется высоко над головой, не причиняя вреда. Увидев разрыв, «работнички» показуху, то есть уборку урожая, прекратили и завертели головами во все стороны. Увеличиваю трубку, чтобы снаряд полетел по той же траектории, но разрыв шрапнели произойдет ниже и несколько дальше уже неработающих в поле. Скомандовал: «Один снаряд, взводом огонь!». Два разрыва шрапнели разорвались дальше метров на 150. Первыми к блиндажу в сосновой роще рванули «бравые» вояки, чуть не топча друг друга. Затем неказистый мужичок с такой же лошадью и плугом спрятался за строениями в Жарках. А последними, как утицы вперевалку, затрусили женщины, выдавая бегом свой уже не молодой возраст. Выждав, когда женщины добегут до блиндажа в роще и спрячутся в нем, где давно уже сидят солдаты-завоеватели, дал для острастки два снаряда по роще. После этого такого рода показуха прекратилась. А вскоре пришлось разогнать и весь курятник с его «хозяйкой». Зато фрицы расшумелись, и огонь их батарей на наши головы усилился. Наша пехота где-то раздобыла патефон и иногда, когда стемнеет, ставили его на берегу у самого Волхова, заведут пластинку, а сами идут в укрытие. По воде музыку хорошо слышно. Немцы слушают со вниманием, никто не стреляет. Но вот музыка кончилась, и они открывают шквальный огонь. Только успевай засекать их цели, так как в сумерках хорошо видны вспышки огня из стреляющего оружия. Сначала бьют по предполагаемому месту нахождения патефона, потом переносят по нам, то есть по Муравьям, а нам приходилось прятаться. Особенно немцы любили слушать «Катюшу». Тишина была, пока эта песня лилась по Волхову, абсолютная. И когда «Катюша» заканчивалась, то и стреляли они меньше, чем после других песен. Попасть же в патефон было трудно, и он сравнительно долго помогал нам развлекаться, а противника заставлял почти попусту тратить боеприпасы. Наши бойцы от патефона уходили в укрытие.

Со временем вода в воронке стала портиться, но мы продолжали ею пользоваться для умывания и приготовления пищи. Сначала она стала кисленькой, а затем с какими-то противными примесями на вкус и даже запах. Послал одного красноармейца к пулеметчикам выяснить, откуда они воду берут и почему из нашей воронки не пьют? Выяснилось, что они берут воду из другой воронки, которая хоть и подальше расположена, но вода в ней хорошая. А из нашей воронки они не берут потому, что еще в конце августа или начале сентября в ней своих двух убитых захоронили. Таким образом, мы пили эту воду месяца полтора. Пришлось и нам брать воду из воронки пулеметчиков.

Как-то разведчик Лебедев пошел за тестом в пекарню, а по пути обследовал пустые конюшни и нашел от седел ленчики. Ленчик – это недоукомплектованное седло, в котором не хватало крышки и крыльев, все кожаные. Мы обрадовались, что теперь все верховые лошади тоже будут ходить под седлом, хотя и недоукомплектованным. Оказалось, что Лебедев и в Муравьях до войны успел послужить. Николай Лебедев прибыл к нам с одной из групп пополнения. Однажды я пришел на огневую позицию батареи и вижу у старшины С. О. Виноградова нового ездового, фактически помощника старшины. Разбитной такой человек лет 27, сообразительный. Подошел я к старшине и говорю, что рано ему еще обзаводиться такими помощниками. У меня разведчиков мало, а тут смотри какой молодец-удалец, разведчик, да и только. Обращаюсь к Лебедеву: «В разведчики пойдете?». Вижу, немного замялся, но через небольшую паузу согласился. Так наш взвод пополнился, как выяснилось позже, очень хорошим человеком и разведчиком. В кадровой армии он не служил. Но воевал в финскую войну, где был награжден орденом «Красной Звезды», освобождал западные Украину и Белоруссию. Был веселым человеком, всегда поднимал настроение бойцов, а на войне такой человек – клад. Всегда что-нибудь находил нужное и приносил на батарею.

Противник в те дни обычно производил артиллерийский обстрел в одно и то же время, по одним и тем же местам. Зная этот график, можно было выбрать период затишья для безопасного прохода на огневую позицию батареи, что мы и делали, тем самым избегая потери людей. На нашем участке обороны обстрел начинался в 9.00 с Муравьев, то есть там, где мы занимали оборону. Затем он переносился в направлении деревни Никитино, по опушке леса, где уже никого не было, и последний налет правее второго метров на 700 и в глубине леса метров на 200, где тоже не было наших. Затем все обстрелы прекращались до 14.00 и начинались так же по тем же участкам. Примерно с 11.00 до 14.00 можно было ходить, не опасаясь налетов. В дальнейшем, когда мы немножко «разбогатели» снарядами и начали существенно беспокоить противника, педантичный график обстрелов был нарушен и, если не принять меры маскировки, то немедленно снаряд противника прилетит к вам в «гости».

Вскоре немцы активизировали свои действия по захвату плацдармов на восточном берегу Волхова, прощупывали наши фланги, но получали решительный отпор наших подразделений и частей. Активизация действий проявлялась и в том, что они начали накапливать боеприпасы непосредственно на передовой, создавая их склады. Так, разведчики 5-й батареи 830-го артполка обнаружили в деревне Жарки склад боеприпасов в здании школы. Местность мною была пристрелена. Перенес огонь на склад, два прямых попадания. Школа загорелась, и начали трещать патроны, взрываться гранаты и вылетать во все направления осветительные и сигнальные ракеты. Склад боеприпасов для пехотных подразделений был уничтожен. Стали с большей результативностью работать разведчики стрелковых подразделений, добывая «языков» и тем самым пополняя наши сведения о противнике, в том числе и об огневых позициях врага. Все эти данные позволяли укреплять наше противостояние противнику. Например, артиллеристы уже знали, куда в случае реальной угрозы наступления врага нужно в первую очередь направить артиллерийский огонь.

Стойкость воинов 305-й стрелковой дивизии не оставила противнику никаких надежд на прорыв в направлении Новгород – Москва и достижения каких-либо успехов на рубеже Новгород – реки Малый Волховец, Волхов, Муравьи и Дубровка включительно.

Тогда противник активизировал свои действия на рубеже обороны нашего правого соседа – 267-й стрелковой дивизии. Он предпринял меры к дестабилизации ее обороны, развернул пропагандистскую деятельность: вел агитацию через громкоговорители и листовки, призывая, как он выражался, «братьев черниговцев» прекратить боевые действия и сдаться в плен, обещая им отправку на родину. В листовках, которые забрасывались с самолетов, говорилось, что в Черниговской области идет передел земель колхозов крестьянам под лозунгом: «Свободолюбивому крестьянину – своя земля». Воинам-крестьянам нужно поторопиться, чтобы не остаться без земли. Несмотря на всю лживость этих листовок, отдельные группы людей начали перебегать к немцам, слепо поверив этим обещаниям. Конечно, эти отдельные перебежчики особого урона 267-й стрелковой дивизии не нанесли, но скидывать со счета этот факт нельзя.

Противник, в свою очередь, пополнил свои ряды новыми силами двух дивизий, переброшенных с других фронтов, и в середине октября 1941 года форсировал р. Волхов на рубеже обороны 267-й стрелковой дивизии. Дела нашего правого соседа шли плохо, а точнее, хуже некуда. Противник смял боевые порядки 267-й стрелковой дивизии, нанес удар в направлении Малой Вишеры, взял ее 24 октября и нанес вспомогательный удар на захват правобережья р. Волхов в направлении Новгорода. 848-й стрелковый полк 267-й стрелковой дивизии под натиском превосходящих сил противника был вынужден оставить населенные пункты Шевелево, Змейское и Посад. Предпринятые попытки восстановить положение успеха не имели. 

305-я стрелковая дивизия получила задачу: сдержать продвижение противника на правом фланге, измотать его силы и остановить дальнейшее продвижение. С этой целью из-под Новгорода в полосу обороны 267-й стрелковой дивизии были переведены 1002-й и 1004-й стрелковые полки. Воины 305-й стрелковой дивизии не могли сразу остановить противника, превосходящего нас по всем родам войск. Ведя активные бои, подразделения 305 стрелковой дивизии наносили ощутимые удары по наступающим частям противника и сумели их остановить на рубеже Дубровки, Никитино и далее на северо-восток к Посаду.

В то время очевидцы событий рассказывали о боях подразделений 305-й стрелковой дивизии. Наши бойцы заняли оборону на одном из участков, никаких оборонительных сооружений не сделано, они даже не успели окопаться. Показалась колонна немцев, идущих по дороге. Впереди идет офицер в белых перчатках. С нашей стороны при подходе колонны начались одиночные винтовочные выстрелы. Офицер снял с правой руки белую перчатку, переложил ее в левую, и начал махать по очереди руками: то левой влево, то правой вправо. Колонна начинает разворачиваться в цепь и ускорять шаг. Офицер падает – убит. Из цепи выскакивает другой офицер и начинает, как и первый, махать руками. И в это время два «Максима» ударили по колонне. Основная масса противника была перебита, а оставшиеся в живых обратились в бегство.  

Примерно такая же ситуация была и с нашей стороны. Из разрозненных неорганизованных групп 267-й стрелковой дивизии и части бойцов 305-й стрелковой дивизии сформировали батальон, в который послали 26 командиров и политработников, в основном из 305-й стрелковой дивизии. Перед батальоном поставили задачу: остановить наступающего противника и вернуть утраченный рубеж. Двадцать шесть командиров и политработников поднялись в атаку, и их всех перебили немцы из стрелкового оружия, а из лежащих бойцов этого батальона никто не поднялся. Тогда еще командиры и политработники должны были идти впереди наступающих цепей. Лишь позже, когда было потеряно много командного состава, был издан приказ, по которому впереди идут младшие командиры с бойцами, а средние командиры идут за своими подразделениями и руководят боем. А батальон, о котором идет речь, был пополнен командирами и политработниками из резерва и занял оборону правее Никитино.

 В эти дни октября 1941 года вечером к нам на наблюдательный пункт пришел командир стрелкового батальона капитан Белоусов. Он отозвал меня в сторону и сказал, что сейчас бойцы его батальона оставляют Дубровку и занимают оборону в Муравьях, а немецкие войска втягиваются в Дубровку. Этот тактический маневр оставить без боя Дубровку и закрепиться в Муравьях был единственно правильным решением в той обстановке. Белоусов пояснил, что в его батальоне насчитывается всего тридцать активных штыков. Батальону были приданы пулеметная рота и несколько огнеметов. С рассвета противник будет атаковать Муравьи. Моя задача – огнем артиллерии не допустить захвата Муравьев, иначе говоря, уничтожить пехоту противника на подступах к Муравьям.

 Еще сегодня в светлое время суток Дубровка была нашей и о ее пристрелке не могло быть и речи, невозможно ее вести в темноте. Остается ждать до рассвета. В сумерках противник пытался захватить наши позиции на северо-западной окраине Муравьев, но был выбит нашей пехотой, которой помогли огнеметчики.

Ночь прошла в тревожном ожидании. Были усилены посты и наблюдение за противником. Свой НП еще с вечера я перенес на второй этаж казармы, расположенной в северо-западном углу городка, что ближе к р. Волхов и в 500 метрах от Дубровки. Саперы всю ночь ставили минное поле около муравьевских казарм. Пулеметчики так расположились в подвалах Муравьев, что могли своим огнем обеспечить практически их круговую оборону. Наряду с решением многих вопросов по обороне велась и разъяснительная работа о значении Муравьев в предстоящих боях. Все понимали, что их оставить нельзя. Если противник возьмет их, то в последующих населенных пунктах, не имеющих оборонительных сооружений, мы не задержимся и будем разбиты и уничтожены. Слишком не равные были силы наступающих и обороняющихся в пользу наступающих.

Волхов только-только начал у берегов покрываться льдом. Напряженность в ожидании предстоящего боя и подготовка к нему возрастала. Наконец начал брезжить рассвет. Густой белый туман как молоко – ничего не видно. Со стороны реки легкий порыв ветра, пелена тумана разрывается, и я четко вижу в бинокль, метрах в 200 от нас плотной цепью стоят во весь рост в черной эсэсовской форме солдаты противника. Рукава гимнастерок засучены до локтя. За первой цепью стоит вторая, за второй третья… Только вчера мы вели бои за Волхов, а сегодня немцы рядом стоят, самоуверенные, улыбаются. Ветерок стих, и туман снова поглотил все виденное. Срочно подготовил данные для ведения огня своей батареи и передал их по телефону на огневую позицию. Стрелять нельзя. Видимости никакой. Связь – одна нитка кабеля на всю дивизию, галдеж страшный, пойми-разбери команды артиллеристов. У нас был уговор, что по команде «Снаряд на линии!» пехота прекращает разговор по телефону. Но обстановка сложилась очень напряженная, и я такой команды не передавал, и не было случая, чтобы мою команду наши телефонисты перепутали. Вот высочайшая оценка работы наших связистов-телефонистов.

Наконец туман начал рассеиваться. Налетели «юнкерсы» и давай нас бомбить, сменяя одну эскадрилью другой. Проутюжили так, что все перемешалось: и земля и небо; видимость – нуль. Оглохшие от разрывов, засыпанные кирпичной пылью и крошкой, которая набилась и в рот и в уши, заняли свои места, как обрушилась артподготовка. Наш дом весь в дыму и кирпичной пыли, снаряды рвутся в соседней комнате, под нами на первом этаже и над нами на чердаке. Я ничего не вижу. Чуть пыль осядет, начинаю стрелять, а противник опять обрушивает шквал снарядов, наш НП снова ослеплен. В конце концов, свою батарею пристрелял. Снова артиллерийский налет противника, ну никакой передышки! Надо вести прицельный огонь, а видимости нет. Послал командира отделения разведки сержанта Черноусова с разведчиком на правый фланг, где огонь противника тоже был жестокий, но все же чуть меньше, чем у нас, с заданием выбрать новый НП, возможно в крайнем белом доме. Сам же приступил к выполнению приказа пристрелять другую батарею нашего дивизиона. И так одну за другой пристрелял наш второй дивизион и еще две батареи другого дивизиона нашего же полка. Сообщил им данные, по которым они и приступили к самостоятельному ведению огня. Вернулись с правого фланга сержант Черноусов с разведчиком и доложили, что наиболее удобный НП будет в белом доме на 2-м этаже. Обзор хороший и видимость лучше, ибо там огонь ведется, но не так прицельно, как здесь у нас. Наш-то теперешний дом у корректировщиков на виду, а белый дом они не видят. Послал Черноусова с другим разведчиком и связистом, чтобы подготовили связь с батареей и организовали наблюдение за противником, и сказал, что через час мы придем к ним на новый НП. Закончив здесь пристрелку, перебежками от здания к зданию перебрались на новый, теперь уже третий по счету НП в Муравьях. Действительно, на новом наблюдательном пункте обзор хороший, несколько скрадывает одна из казарм правый фланг противника, разрывы снарядов своих батарей я вижу, прямо по фронту обзор великолепный.

Здесь же на правом фланге обороны Муравьев, несколько вправо и метров на 20-30 вперед, была оборудована пулеметная ячейка, в которой находился расчет пулемета со своим «максимом». Неподалеку от дома стоял политрук пулеметной роты Павлов Василий Андреевич, который руководил обороной Муравьев на этом участке. Политрук Павлов был высок, строен, хорош собой, со светло-русыми волосами, лет 25. Он спокойно отдавал распоряжения своим пулеметчикам, указывал, на что следует обратить внимание в первую очередь. Голос его был ровным, без срывов на крик и ругань. Говорил, как об обычной работе, которую нужно выполнять добросовестно. Справа от нас была открытая местность, а дальше метров через 200 начинались кусты, преходящие в лес. На этом открытом и ровном пространстве не было ни наших, ни немцев. Спокойствие и рассудительность политрука Павлова действовали успокоительно и на нас, артиллеристов.

Между Муравьями и Дубровкой примерно на 500 м была также ровная местность, где и развернулся этот бой. Перед Муравьями наше минное поле. Пехота и пулеметчики в подвалах каменных казарм, где окна сверху были овальными, а низ и бока прямыми, как раз по размеру щита пулемета «максим». Когда пулеметчики установили пулеметы в эти окна, то щит пулемета закрывал окно. Ни одна бомба не пробила подвал, а артиллерийский снаряд тем более. Обстрел же из окна очень хороший. И вот эсэсовцы совместно с голубыми, а тех и других было по полку, решили взять Муравьи в лоб.

Впереди шли небольшие группы с задачей сделать проходы в нашем минном поле. Часть этих саперов шла с автоматами и стреляла по земле впереди себя по минному полю, а другая часть шла с длинными шестами перед собой и прощупывала мины. Если мины попадали под пули автоматов или под конец шеста, то они взрывались, не причиняя вреда этим разминировщикам. А за ними двинулись цепи пехоты противника. Наша артиллерия существенно проредила эти цепи и нарушила их стройность. В конце концов, из трех цепей пехоты противника осталась одна, собранная из всех остатков. Упорство противника овладеть Муравьями не ослабевает. Видимо, он посчитал, что после многочасовой бомбежки и артиллерийской подготовки, которые обрушились на Муравьи, в них ничего живого не осталось. И вот очередная атака, которая уже – со счета сбились. Противник приблизился к Муравьям, осталось сделать последний бросок, как дружно ожили наши пулеметы. Все построение смешалось; поле, до этого ровное, покрылось бугорками, как кочками на низком месте, – это тела погибших незваных пришельцев. Оставшиеся в живых отошли на исходные позиции и попрятались в Дубровке. Но они не оставили своих планов по взятию Муравьев, что выяснилось через небольшой перерыв.

Через Дубровку проходила дорога, и я ее неплохо просматривал. От меня слева к дороге примыкал не очень глубокий овраг, часть которого мне тоже было видно. В этом овраге начала накапливаться пехота противника, численность которой мне было трудно установить, но куда больше роты, – это то, что я просматривал. Коль скоро на нашем левом фланге и в центре не удалось пробиться к Муравьям, то, видимо, решили попытаться овладеть ими на нашем правом фланге, что почти напротив нашего НП.

В это время меня вызвали к телефону. И мне говорят, наверное, командир дивизиона капитан Домнич или кто-то из штаба полка: «Корректируй огонь 152-мм пушки-гаубицы!». Конечно, не так прямо, закодировано, но я понимаю, что это значит. Говорю, что готов. Передают: «Выстрел!». И через некоторое время вижу разрыв снарядища в самой гуще скопления пехоты противника. Мне лишь осталось скомандовать: «Беглый огонь», затем перенести огонь туда, где я не видел людей. Но, что они там есть, не сомневался. Атака противника была сорвана. По телефону позвонил в полк, попросил поблагодарить «старшего брата» за отличную работу. Для них это было к месту, ибо их батарея стояла в районе Посада, и обстановка там была тревожная. Там находились тылы, в которых служили, как правило, люди старшего поколения, не строевые и не обстрелянные, да еще кое-кто с передовой донес слух «наших бьют!», ну и пошло-поехало, чуть ни паника.

Наступило некоторое затишье, и мы вспомнили, что со вчерашнего ужина ничего не ели. Мы на своем НП по моей инициативе посоветовались и решили приготовить завтрак, обед и ужин сразу из всех имеющихся у нас продуктов по двум причинам: во-первых, почти сутки мы были без пищи и чувство голода подтолкнуло к такому решению. И, во-вторых, неизвестно, как военная фортуна к нам повернется, и сможем ли мы найти время еще раз приготовить себе обед. Лебедев еще пошутил, сказав, что если съедим все продукты, то нас помянут: «Вот черти, все съели!», а если нет, то съедят наши продукты, а о нас ничего не скажут, т. е. не помянут. На НП-1 у нас была кухонная утварь и все приспособления для приготовления пищи. И я отправил туда трех человек для выполнения единогласного решения. Эти трое во главе с сержантом Черноусовым ушли, вернее сказать убежали, так как шли они не так, как принято, а то делали рывок вперед, то лежали, вжавшись в землю, чтобы избежать осколков рвущихся снарядов, снова бросок и так далее, пока не достигли НП-1.

Налетела авиация, и началась очередная бомбежка, правда, послабее, чем с утра, но весьма ощутимая. После бомбежки начался довольно продолжительный артналет. Затем наступила тишина. А тишина на войне, как и затишье перед бурей или грозой – предвестник боя, то есть жди атаки со стороны противника. Теперь главное определить, откуда они пойдут? У нас недостаточно было людских ресурсов, чтобы обеспечить должную безопасность юго-западной части муравьевских казарм. Противник, видимо, об этом догадался, когда проанализировал все свои попытки захватить Муравьи и свои наблюдения за нами.

По берегу Волхова две группы немцев под прикрытием артиллерийского огня просочились в эту часть Муравьев. Одна группа, человек 30, проникла в Муравьи с той стороны, где находился хозяйственный двор с постройками – баней, пекарней, манежем и др. другая группа залегла в канаве, что проходила вдоль городка со стороны р. Волхов под окном нашего НП-1, куда ушли трое наших бойцов готовить обед. Двое готовят пищу, а третий ведет наблюдение. Смотрит вдаль и вдруг, можно сказать у себя под ногами, видит в канаве лежащих солдат противника, один из которых машет руками над своей головой, давая знать своим прекратить огонь. Артиллерия огонь прекратила, и наши три человека по команде Черноусова начали сверху забрасывать этих немцев ручными гранатами. Группа противника была уничтожена, так и не успев подняться для броска в казарму. Вот так трое, сержант Черноусов, разведчик Лебедев и связист Суворов, проявив смекалку и выдержку, уничтожили 15 солдат противника и доставили нам на НП-3 обед, вернее, завтрак, обед и ужин. И еще осталось еды на завтрак следующего дня.

Вторая группа противника состояла человек из тридцати. Она вплотную подошла к зданию конного манежа с запада, то есть тоже от реки Волхов. Там был наш станковый пулемет пулеметной роты, который открыл огонь, но вскоре смолк. В это время подошли на помощь полковые разведчики с автоматами и смело атаковали противника, ведя прицельный огонь из своего оружия. Фашисты бросились бежать и попали под огонь второго пулемета Ивана Яроша. Одним из этих разведчиков был Михаил Михайлович Беляев, который войну закончил капитаном. И эта группа немцев почти вся была уничтожена.

Противник посчитал, что нанесение удара по Муравьям одновременно с двух направлений – с фронта и тыла, обеспечит их захват. Если бы не подоспевшие разведчики, мы бы не смогли Муравьи отстоять. А было нас, защитников Муравьев, всего человек пятьдесят, включая артиллеристов.

К вечеру стало спокойнее. За первый день боев наши потери, со слов пехоты: один человек убит и двое ранено. Все трое – связные, которые, невзирая на огонь, бегали с приказаниями командира батальона по организации и ведению боя и выяснению обстановки. Другой-то связи между подразделениями батальона в Муравьях не было.

Жестокие бои за Муравьи продолжались до середины ноября 1941 года. Хотя их накал постепенно ослабевал, но каждый день нас и бомбила вражеская авиация, и свирепствовала его артиллерия, не говоря уж о стрелковом оружии врага, которое вообще не переставало бить по нам.

На другой день мне принесли очень теплое и сердечное письмо от нашего командира дивизиона капитана Домнича, в котором он всех нас благодарил за стойкость и выдержку, что мы не дрогнули под напором врага, который и численно и вооружением превосходил нас. Что мы отлично справились с поставленной перед нами задачей и отстояли Муравьи. В конце письма он сообщил, что я и вся моя группа разведчиков и связистов представлены к правительственным наградам и что, он надеется, не последний раз. Это благодарственное письмо с такой высокой оценкой нашего ратного труда согрело нас и подняло настроение. Долго я хранил это письмо в нагрудном кармане гимнастерки, пока оно не истлело. Обещанных наград никто из защитников Муравьев не получил, а ведь это была самая западная точка на карте из всех фронтов Советского Союза после Ленинграда. И отстояли ее 50 человек, выиграв бой у двух полков пехоты вермахта.

Реальной наградой нам был обед, который специально для нас по распоряжению капитана Домнича приготовил старшина батареи Виноградов Сергей Осипович (свои-то продукты мы еще вчера съели!). Это было первое признание нас и награда. Похваливали и раньше, но чтобы обед, да еще с чаем! Впервые на войне.

Постепенно напряженность боев стала снижаться. Получив хорошую нахлобучку, противник перешел к строительству оборонительных сооружений. Мы тоже предпринимали некоторые оборонительные работы, устройство в простреливаемых местах ходов сообщения, маскировали огневые точки. Наши связисты старались провести связь так, чтобы при обстреле провода сохраняли свою целостность. Не подвешивать их по деревьям, как учили до войны, а, наоборот, по земле и еще лучше по окопам, да чтобы не мешать проходу людей, и противник не просматривал. Мы выбирали новые ориентиры, пристреливали новые репера, так как старые в процессе боя были ликвидированы или искалечены так, что использовать их было нельзя. Составляли новую систему огня, разведчики изучали противника, отыскивали новые огневые точки и выполняли прочие немаловажные работы.

Пунктуальность в ведении артогня у немцев была окончательно подорвана. Теперь они открывали огонь, когда считали нужным, а не тогда, когда час наступил. Но время приема пищи соблюдалось, конечно, если мы не вмешивались. Работы у них велись ночью. Вечером ничего не было, а утром смотрим – дзот стоит и пулемет торчит. Когда успели? Вначале они их плохо маскировали, а иногда их сооружение напоминало русскую деревенскую баню без крыши, попасть в которую, да еще прямой наводкой, труда не составляло. Мы такие сооружения старались не трогать, пусть думают, что у них все хорошо, а когда понадобится, сразу разнесем по бревнышку. Прошли по Европе строевым шагом, а настоящей войны не видели. Только у нас и начали учиться. Но нужно отдать им должное, схватывали все налету и быстро освоили приемы войны. Колоннами в бой больше не ходили, окапывать и возводить укрепления научились быстро и добротно, порой на зависть нам.

Вскоре Волхов встал, покрылся льдом. Но лед был тонкий и не выдерживал лошадь. Немцы выход нашли быстро. Отобрали у перебежчиков теплую одежду (а мы с октября месяца перешли на зимнюю форму одежды), переодели их в свою летнюю с пилотками и заставили в легких конных санях возить боеприпасы с западного на восточный берег Волхова. Некоторые из перебежчиков начали возвращаться обратно к нам. Прибежит, его, конечно, спрашивают: «Ну, как, свободолюбивый крестьянин, получил обещанную землю? Много вас немцы отправили в Чернигов?» А он отвечает, что не сдавался добровольно, его немцы в плен взяли насильно. В Чернигов никого не отправили, сказали, что сначала надо помочь рейху. Суточная норма питания немцами была установлена: пять вареных в мундире картошек. Хлеба совсем не давали. Мы этих перебежчиков отправляли в особый отдел, который и разбирался с ними.

Выпал первый снег. Я решил осмотреть с чердака окрестности. Стал проделывать отверстие в крыше, а снег с этого участка крыши сполз, образовалось темное на фоне снега пространство. Немцы сразу открыли пулеметный огонь по крыше. Я же успел спрятаться за кирпичную трубу, от которой летела пыль и кусочки кирпича, отбитые пулями. Пришлось незадачливому наблюдателю ретироваться снова на второй этаж. Но впоследствии я рискнул несколько раз корректировать с чердака огонь батареи, и все обошлось.

Наконец-то мне разрешили сходить на огневую позицию батарей помыться в бане. Все мои разведчики и связисты поочередно уже вымылись. Баня была – обыкновенная землянка, но с полком в парилке. Там же стояла железная бочка, которая топилась, а жара в землянке-бане была большая. Два месяца мы не были в бане. И каждый день в поту, копоти и грязи. Огневики еще нет-нет да и помоются, а мы такой возможности не имели. Вместо мочалки – щетка, которой коней чистили. Дерет, но два раза намылишься и блестишь. Да еще и веником похлещешься. Вся усталость проходит.

После бани разведчики и связисты предлагают выпить водки, я отказываюсь, но они настаивают и говорят: «Пей, лейтенант, все равно убьют!». В конце концов, протянул ложку, мне в нее наливают, беру в рот – противно, и выплевываю. А наливший мне водки лишь сказал: «Эх, пропало добро!». Так повторялось несколько раз в разные дни, пока не привык, но что убьют – сомневался. Водке предпочитал сладкий чай, который, к сожалению, был редчайшим исключением. К вечеру уже был в Муравьях, где разведчики мне рассказали, что во время обеда солдаты противника оставили одного пулеметчика дежурить, а сами ушли обедать. Этот дежурный схватил пулемет и быстро пошел в нашу сторону, изредка поднимая вверх свободную руку, сжатую в кулак. Надо же, бежит в нашу сторону, да еще и кулаком грозит! Он один, а наших десять человек, да еще пулемет в его сторону направлен. Решили, пусть подбежит поближе, а там посмотрим. Оказалось, это испанец, его «угроза» – поднятая вверх рука со сжатым кулаком – означала «не пройдет», что фашизм не пройдет. Испанец рассказал, что он республиканец и записался волонтером в армию, чтобы перейти к нам. Об этом факте в то время писала газета «Правда».

Закрепившись в военном городке и создав небольшие дополнительные оборонительные сооружения, мы превратили Муравьи в неприступную крепость. Противник довольно легко мог окружить нас, и мы были бы лишены возможности нанести ему такой сокрушительный удар, но он почему-то предпочел лобовую атаку в пределах городка и потерпел разгром, потеряв два полка от небольшой группы (где-то человек 50) наших воинов. После такого отпора, которого он никак не ожидал, противник перешел к обороне и все силы бросил на Малую Вишеру.

А мы сели на «голодный паек» по расходу снарядов, в пределах 10 штук в день. Числа 5 ноября противник не стрелял, не вел артогня, не слышно было и стрелкового оружия, – тишина. С нашей стороны тоже тишина – экономили боеприпасы. 7 ноября было так же тихо. Но с 8 ноября началась пальба с обеих сторон, как и прежде. Говорили, что, видно, сначала был какой-то праздник у противника, и если мы его не нарушили у них, то есть не вели огня, то и они 7 ноября не вели огня по нам.

В порядке краткого итога боев за Муравьи следует отметить не только выгодные условия местности, где они проходили, крепкие стены, перекрытия и подвалы казарм. Но и хорошо продуманную и организованную нашими командирами и, в первую очередь, командиром батальона капитаном Белоусовым оборону городка, его умелое руководство боем; хорошо обученный и подготовленный личный состав гарнизона Муравьев; четкое взаимодействие пехоты и артиллерии; твердость духа, высокая воля к победе, выработанные многими боями у воинов 305-й стрелковой дивизии. В достатке было и боеприпасов всех видов. Сюда же следует отнести и своевременное оставление Дубровки, и закрепление всех сил этого участка в Муравьях.

Если бы мы приняли бой в Дубровке, состоящей из деревянных крестьянских домов, без всяких укреплений, и на нас бы обрушился такой же огонь, как и на Муравьи, мы бы все погибли, а противник почти безнаказанно захватил бы и Муравьи и все последующие деревянные деревеньки. И таким образом выполнил бы свою задачу – расширить плацдарм до озера Ильмень. А дальше – прекрасное шоссе и железная дорога на Москву. Реальность такого развития событий была вполне очевидна для всех защитников муравьевских казарм – городка Муравьи.

Материал для публикации передал:
Владимир Александрович Добров

Продолжение следует.

Воспоминания ранее были опубликованы «Бои под Новгородом 1941-1942″ Екатеринбург 2005, Издательский дом УрГЮА. Тираж 100 экземпляров.