Встречи Нового Года

Под одеялом нас трое — сестра Юля, ей одиннадцать лет. С ней рядом брат Алик, в ноябре ему исполнилось четыре годика. Мне уже девять лет. Я лежу «валетиком». Отец в Архангельске, в инженерном училище. Мама опять уехала на «менку».

Оставаясь одни, мы долго не можем заснуть. Каждый выбирает удобную позу, накрываемся одеялом с головой, высовываем только нос. С сестрой обсуждаем, что придётся делать на следующий день. Брат хнычет, дрыгает ногами. Пальто, накинутые поверх одеяла, сползают. Мы с сестрой их поправляем, ругаем брата. Он хнычет, но постепенно притихает и засыпает.

Вечером я, как всегда, топил «буржуйку». Это моя обязанность. Втроём сидели у раскрасневшейся печки и пекли отрубное «печенье».

Осенью отец привёз бочку отрубей для свиньи, которую мама должна была купить, но так и не купила. Оставаясь одни, когда мамы нет, мы замешивали стакан отрубей на воде. Сестра столовой ложкой черпала «тесто» на раскалённую часть печки, очень ловко ножом и ложкой переворачивала отрубную котлету и снимала сверху поджаренную корочку. Я и брат ждали лакомства. Сестра по очереди давала всем тонюсенькую корочку поджаренных отрубей. Всё было очень честно, и до последней порции лакомства доставались всем поровну.

Мне надо было поддерживать огонь в печке так, чтобы в комнате, где мы спали, было тепло, можно раздеться и лечь спать на тёплую простыню под одеяло. Брат сидел и молча смотрел на нас. Я открывал дверцу печки, подбрасывал специально подготовленные поленья. А Юля после угощения нас готовила постель ко сну.

Кровать стояла рядом с печкой. Сестра взбивала перину, брала простыню и разогревала её у печки. Затем она так же грела одеяло и подушки.

Первым ложился спать брат. Сестра его раздевала, несмотря на сопротивление, укрывала одеялом с головой, а поверх одеяла укладывала самоё тёплое отцовское пальто. Простыня и одеяло были согреты. Брату, видимо, было жарко, и он всё время пытался раскрыть голову. Сестра ложилась рядом с братом. Она поправляла одеяло и следила, чтобы тот не раскрывался. Брат же требовал, чтобы Юля отодвинулась, не давила, не трогала его, и говорил всё, что позволял его четырёхлетний возраст.

Мне ещё предстояло дождаться, пока сгорят все дрова, убедиться, что угли не опасны, и после всего закрыть трубу. Затем я поправлял лежащее на одеяле пальто и осторожно залезал под одеяло.

Вчера мы заснули поздно. Как всегда, я лёг и высунул из-под одеяла нос. Было тепло и уютно. Стал вспоминать встречу Нового года перед войной.

…У нас на даче была большая комната, а на участке росло много больших деревьев — сосны, ели, берёзы. Наверное, поэтому к нам приезжало много гостей из Москвы.

За ёлкой ходили на рынок в Салтыковку. Это туда и обратно пять километров. До рынка брата везли на санках одного, назад до дома — с ёлкой. Ёлку папа выбирал высокую, чтобы касалась потолка, и пышную со всех сторон. Он обязательно нас, детей, спрашивал: «Красивая ёлка?» Втроём мы хором утверждали, что ёлка красивая. И только после этого папа её покупал. Затем ёлку аккуратно связывали и укладывали на санки так, чтобы брат мог сидеть. Дома нас встречала мама. Ёлку заносили в дом вчетвером. Брат, хотя и не нёс, но поддерживал. Ёлку торжественно перед мамой развязывали и хвалили перед ней пушистые ветки и большую высоту.

Устанавливали ёлку также вчетвером. Папа закреплял елку на крестовине, чтобы она не качалась.

Украшать ёлку нравилось всем. Из кладовки папа приносил ящик с украшениями, доставал их и раскладывал на полу. Подвешивать украшения помогала мама. Она брала хлопушку и спрашивала: «А ее где повесить?» Мы, дети, хором кричали: «Здесь!» При этом каждый показывал на своё место. Торжественно устанавливали наконечник ёлки — звезду.

Папа старательно подрезал вершину, очищал её от иголочек и спрашивал наш совет: «Ну, что, установим?» Затем осторожно надевал звёздочку, боясь, чтобы не треснуло стекло основания. Мы, как зачарованные, следили за каждым движением отца. Особенно нравилось нам, детям, украшать ёлку орехами, конфетами, пряниками. Орехи заворачивали в цветные бумажки. Мама давала иголки с нитками. Надо было сделать подвески. Каждый стремился укрепить игрушек побольше.

Подвешивали орехи, конфеты, печенье так, чтобы нитки можно было срезать ножницами в темноте. Вместо настоящих орехов и конфет подвязывали также «счастливые», бумажные, которые по виду нельзя было отличить от настоящих. Настоящие тут же делили на три части и съедали.

Украшение ёлки было торжественным предпраздничным ритуалом. Мы, дети, очень старались и надоедали папе и маме вопросами: «А у меня так?»

Завершалось украшение ёлки установкой свечей. Это папа не доверял никому. Подсвечник был выполнен заодно с прищепкой. Папа подрезал свечку со всех сторон, поджигал её и укреплял в подвеске. Погасив свечку, он подыскивал место для её закрепления на ветке. Свечей было мало — всего шесть. Но важно было обязательно их иметь на ёлке в новогоднюю ночь.

После украшения ёлки мама звала всех обедать. За обедом бурно обсуждали, кто, сколько и какие игрушки подвесил. Не обходилось и без ссор: каждому хотелось быть лучшим.

Но самое интересное было в последний день старого года. К вечеру приезжали гости. Войдя на террасу, они стучали в окно. Мы ждали гостей, и каждый стук сопровождали бурными возгласами. Гурьбой бежали к двери за мамой или папой и радостно встречали гостей. Знали, что после того, как они разденутся, нас будут чем-нибудь угощать. Гости привозили с собой разное — кто что: яблоки, конфеты, бутылки вина, водки, торты, колбасу, рыбу и даже селёдку. Нам перепадали сладости, сказав быстро «спасибо», мы убегали от гостей и уплетали угощения.

Чем ближе к Новому году, тем чаще раздавались постукивания в окно. Иногда приходили сразу две семьи.

В кухне у нас была русская печь. Она полыхала огнём и теплом. Папа любил, чтобы к столу на Новый год подавали пельмени. Их готовили задолго до Нового года, держали в сундуке на морозе в сенях. Варили в чугунке, который выносили прямо к столу. Гости были в основном с Урала и из Сибири. Так что пельмени были традиционным новогодним угощением.

Но вот наступало время усаживаться всем за столы — и взрослым, и детям. На встречу Нового года перед войной детей приехало много. Для них готовили стол отдельно. Родители подходили и следили, чтобы дети все ели и пили. Ели то же, что было за большим столом, а пили кисели и компоты.

Сколько было веселья! Все смеялись, шутили, улыбались, обнимались, целовались. В доме у нас был радиоприёмник «СИ-235», тогда это считалось редкостью. Он оповестил о наступлении Нового, 1941 года. Раздались возгласы: «Ура! С Новым годом! С Новым счастьем!» Кричали и дети за столом, подражая взрослым.

А что было на столе в тот последний предвоенный 1941 год? Да ничего особенного: картошка варёная, селёдка, колбасы, яблоки, кисели и компоты, сало и ветчина, какие-то салаты с солёными огурцами и помидорами, капуста квашенная, консервы рыбные. Подавали пельмени. Приносили утку жареную, отрезали мясо кусочками и давали каждому. Вот и всё. Однако было весело. Особенно хорошо стало детям, когда принесли чай, а к нему добавили конфеты, пироги и пирожки с вареньем. И каждому досталось по одному маленькому кусочку торта. Торт привезли Филенковы.

А потом папа зажёг свечи на ёлке и выключил свет. Свечи освещали игрушки, которые сверкали и блестели. И лица всех весёлых гостей были особенными при свете свечей.

Мама завела патефон. Взрослые стали приглашать друг друга танцевать. Дети тоже повскакивали и, подражая взрослым, начали танцевать у своего стола и под елкой.

Папа зажёг свет, погасили свечи. Дядя Витя Филенков взял гитару, стал играть и петь. Ему подпевали. Потом опять сидели за столом, о чём-то говорили, смеялись.

Мы, дети, тоже рассказывали что-то смешное, потому что всем было весело. Было так хорошо. Пили чай, ели конфеты, печенье, яблоки.

Я смотрел иногда на маму… На правах хозяйки мама приглашала всех к столу, петь или танцевать.

Затем начали играть. Детей и взрослых мама поставила к ёлке лицом. Разыграла, кому первому повязать на глаза. Дала ножницы и сказала, что есть счастливые подвески и тот, кто найдёт игрушку, получит приз: для детей — кусок торта…После игры опять танцевали, пели, пили чай. И так много, много раз.

Выходили несколько раз на участок, резвились, бегая вокруг деревьев. Водили хороводы. На участке росла ель большая, толстая и высокая. А мы ходили вокруг, взявшись за руки, и пели: «В лесу родилась елочка…». Было очень и очень весело.

Поздно, уже за полночь, дети стали проситься спать. Нас повели в подготовленные комнаты — отдельно мальчиков от девочек.

Утром долго лежали, разговаривали, вспоминали новогоднюю ночь. Потом к нам стали приходить родители. Одели нас, повели умываться. Опять сели за столы. Снова шум, веселье. Угощали горячими пельменями, гусем с картошкой.

После обеда гости стали разъезжаться, каждого провожали с поцелуями и объятиями. Настроение у всех было хорошее, праздничное. Звали друг друга в гости. Мама одаривала детей сладостями…

А сейчас? Мамы дома нет, уехала «на менку» в деревню под Рязанью. Взяла в мешок своё красивое платье, пальто, туфли, в которых была в ту последнюю перед войной новогоднюю ночь. Сказала, что привезёт картошку и капусту. Поехала мама не одна. Собрались несколько женщин и поехали в деревню к родственникам. Мама обещала приехать сегодня. Встречать Новый 1942-й год должны вместе, но без папы.

Папа сейчас в Архангельске, в военном училище. Будет лейтенантом, приедет домой, а после — на фронт. Жаль, что папы не будет с нами.

Ёлку в этом году я тайком срубил в лесу и принёс домой. Она маленькая, но пушистая. Поставили её в тёплой комнате, где стоит «буржуйка». Мы её украсили. Только все конфеты, орехи и пряники были сделаны «счастливыми» — пустыми, из бумаги. Подвесили их, висят, как настоящие. Патефон поставили рядом, как в прошлый Новый год. Мама приедет, будем встречать Новый год с музыкой, но, правда, без папы и гостей. А мама приедет, обязательно приедет. Сварит картошку, щи из свежей капусты. Будем пить чай с конфетами из жжёного сахара. Мама сделает конфеты из сахара, который мы не ели целый месяц, даже от брата спрятали, когда получили по карточкам.

Карточки у нас московские, мы их получили на заводе, где работал папа, пока его не взяли в армию. На этом заводе главный инженер — дядя Витя Филенков. Он продержал папу на заводе по брони до декабря 1941 года.

Когда получили карточки в первый раз, то дядя Митя повёл меня в заводской магазин прямо в кабинет директора, и сказал: «Это Женя — сын нашего инженера, которого призвали в армию. Прошу относиться к нему как к сыну фронтовика».

Директор магазина и дядя Витя повели меня в торговый зал. Затем подводили к каждому продавцу и представляли меня: «Сын фронтовика, будет получать у нас по карточкам продукты».

Кроме того, дядя Витя вызвал к себе в кабинет двух женщин и попросил их показать, куда мне заходить за соевыми котлетами и суфле — искусственным молоком.

Карточки на продукты были детские, иждивенческие и рабочие. Кроме того, карточки давали отдельно продуктовые и хлебные. Хлебные карточки надо было «прикрепить» к булочной, а продуктовые — к продовольственному магазину. «Прикрепить» карточки, — значит, поставить печать в магазине. Это давало право покупать хлеб и продукты только в том магазине, печать которого стояла на тыльной стороне карточки. Магазинам давали лишь столько хлеба и продуктов, сколько требовалось на прикреплённые к магазину карточки. Московские карточки лучше подмосковных. На московские карточки положен белый хлеб. Продуктов также дают больше.

Хлебные карточки я прикрепил к булочной, в которой всегда был хороший белый хлеб и не так много людей стояло в очередях. Мне приходилось ехать на трамвае № 2 до заставы Ильича. Раз в неделю заезжал на завод за соевыми котлетами, суфле и продуктами.