В тылу на спецпроверках

Георгий Владимирович Смирных, директор спецшколы ВВС в г.Свердловске, фото 1951 г.

Наши!

Милый, видавший виды броневичок передового дозора, как хотелось расцеловать твою заснеженную броню!

Вот он – итог мучений, скитаний, риска!

Вот оно – возвращение человека к жизни, то к чему так стремился, о чем так мечтал!

Вот оно – вознаграждение на стойкость и выдержку!

Нет, не сдался в плен батальонный комиссар Смирных, не продался врагу, не ушел из жизни, да, он виноват перед Родиной, но он морально чист и честен!

Ну, теперь держитесь фрицы, будем мы с вами счеты сводить за поруганную честь, за страдания!

Просим остаться с нашими ребятами, а те: «Ну, куда, вы же босые и голые! На вас еще фрицев хватит! Давайте в тыл!». Они двинулись вперед по маршруту, показав нам по карте куда идти и угостив настоящими советскими папиросами! Наш маршрут пролегал в хутор Орлов, километрах в 10 от того места, где мы встретили броневичок. Чуть ли не бегом преодолеваем с Зименко эти километры, а нам навстречу идут войска – они в погонах! Это для нас новость, погон мы еще не видели. Нам рекомендуют идти в Алексеевку, там какие-то штабы. Но идти в этот день мы уже не можем и проводим часть ночи у костра с солдатами, а утром продолжаем путь к Алексеевке.

17 января, часов в 12 мы подошли к дому, где располагался комендант. Я зашел в комнату и по-военному доложил: «Товарищ комендант! Разрешите представиться – вышедший из окружения батальонный комиссар Смирных» и протянул ему удостоверение личности и партийный билет.

В тылу на спецпроверках
(январь – октябрь 1943 г.)

Первые шаги по нашу сторону фронта

Молодой комендант, младше меня по званию (как помнится, старший лейтенант) внимательно рассматривает мои документы, явно не зная, что ему делать, но, наконец, решается и направляет меня в «особое хозяйство», которое остановилось «где-то за рекой». Выхожу во двор, рассказываю, что и как Ване Зименко и направляюсь искать «особое хозяйство». Один, Иван что-то не выходит от коменданта. По пути натыкаюсь на труп итальянца в добротном тулупе и, каюсь, стаскиваю с плеч свой заслуженный зипун и переодеваюсь. Тулуп явно русский, но без знаков различия. Нашел-таки я это «хозяйство» после долгих поисков. Помню, что это была типичная украинская хата, но внутри обставленная по-городскому. Крыльцо деревянное, захожу в комнату и первое, что бросается в глаза – пышная постель! Эх, в нее бы броситься да поспать, но натыкаюсь на строгий взгляд офицера, сидящего за столом. На плечах у него подбитая мехом безрукавка и погон не видно. Представляюсь ему и предъявляю документы. Он чем-то занят, пишет, задает несколько вопросов и … предлагает закусить и выпить – все необходимое у него на столе среди разбросанных бумаг. От волнения я совершенно не готов к такому повороту событий, в рот ни пища, ни тем более выпивка (явный самогон) просто не лезут. Тогда он, ухмыльнувшись, вызывает старшего лейтенанта (потом уже узнал его фамилию – Фомин) и предлагает ему отвести меня к «своим». Документы назад не отдает, а отодвигает в сторону.

На улице уже смеркается, она пустынна, но настроение у меня прекрасное. И вдруг слышу команду: «Руки назад! При попытке к бегству – стреляю», что подкрепляется щелчком взводимого курка пистолета ТТ. Сначала я остолбенел, но потом сам себе говорю: «А что ты хотел? Проверка!». После нескольких шагов пытаюсь завести разговор о самом для меня новом – погонах. Фомин отвечает, но осторожно и односложно. Подводит меня к простой хате, она забита солдатами. Следует команда: «Он под вашей охраной, никуда не отпускать!». Один из солдат спрашивает: «А он наш?», а в ответ — «А вот это еще видно будет». Дверь закрывается. После такого представления присутствующие не проявляют желания вести со мной беседы, и я устраиваюсь спать на полу.

На другой день меня вызывают, называя по фамилии, но не по званию. Ведут под охраной, но встречает меня очень вежливо офицер, представившийся как капитан госбезопасности Ильин. Угощает меня чаем и после краткого расспроса заводит разговор о Свердловске. Разговор идет нормальный, единственно, что мне мешает так это моя плохая память на названия улиц… Поговорив и расспросив подробно о моих скитаниях, он дает указания переодеть меня и «привести в армейский вид». Меня подстригли, побрили, в я даже помылся в пределах возможного (впервые за многие месяцы!). Нашли мне гимнастерку и брюки шерстяные, простреленные, как оказалось с погибшего накануне танкиста, дали трофейные ботинки с портянками и невоенную шапку. Портупея у меня сохранилась еще с Белебеевских курсов, полушубок прожарили и отдали. Правда, после прожарки он потерял свой вид, но кто об этом тогда думал? Привели к Ильину, и он просто мне сказал: «Ну, вот вы и вернулись в офицерское обличье». Далее он мне сказал, чтобы я побыл «неподалеку» и он меня позовет.

По прошествии стольких лет некоторые моменты всплывают столь явно, что помнишь малейшие детали происшедшего. Тогда все эти мелкие события казались столь значимыми, что трудно ныне это себе представить. Вот меня назвали офицером, отпустили «погулять» уже без конвоя! Редко кто может понять, как я был счастлив в те минуты! А тут еще в хате появляется Зименко, он таки нашел меня! Потом в хату заваливается группа офицеров-танкистов (идут на переформирование после потери всей техники), они только что посетили итальянские склады, там всего в изобилии. Мы намерены отмечать победу, узнав, кто мы и откуда, от всего сердца приглашают к столу. Появляется вино, спирт, на стол сдвигаются солдатские кружки и … несколько хрустальных бокалов! Что греха скрывать – нервный подъем и счастье от выхода из окружения вкупе с физической слабостью привели к тому, что я крепко напился в тот вечер. Помню, что нас с Зименко много расспрашивали, а мы все пытались переключить собеседников на их бои. Отнеслись к нам очень хорошо.

Впоследствии меня всегда поражало, что отношение к окруженцам меняется к худшему по мере удаления от переднего края. Это объяснимо – на переднем крае все понимают, что любой может очутиться в такой беде, может быть, даже в худшем из худших – в плену. Да и тот же Ильин… сколько его коллег-особистов побывало в Харьковском котле! Но чем глубже в тыл, тем больше «героев», все знающих, всем все советующих-вменяющих, но никогда под пулями не бывавших…

Батальон окруженцев

Кажется, уже на другой день Ильин меня вызывает и ставит задачу – сформировать батальон из окруженцев, солдат и офицеров, в большом количестве поваливших в наши части после того, как они двинулись вперед и начали освобождать территории, на которых замкнулись немецкие клещи в 1942 г. Комбатом назначили также окруженца, капитана-кавалериста Задеру, а меня – комиссаром. Назначение сопровождалось неизбежным и, увы, нужным призывом к бдительности.

На главной площади Алексеевки в одном дворе стоит одноэтажное здание комендатуры, а за ним еще один большой 2-этажный дом. Опять направляюсь к коменданту, он уже в курсе поставленной задачи, там у него уже расположился командир. Знакомимся. Задера – высокого роста, кадровый кавалерист, худощав. Почему-то он сразу признает меня за старшего, у меня на руках предписание, а у него, как я понял, нет никаких документов. Сразу же навалилась уйма забот. Заняли двухэтажное здание, и сразу же повалил народ – офицеры, сержанты, солдаты, все полуодеты, грязны до ужаса, почти все голодны, уже есть и пьяные. Первым делом назначаем офицеров на штабные должности, подыскиваем ротных и взводных. Кстати, наш начштаба (или как тогда называли – адъютант старший) старший лейтенант Алексеев родом был из самой Алексеевки. Начали с пехотных рот, ибо нам было сказано, что они могут потребоваться в первую очередь. В то же время решаем специалистов в пехоту просто так не назначать – появился костяк артиллерийской и минометных батарей, пулеметная рота, Задера рьяно охраняет своих любимых кавалеристов. Из девушек-окруженок стали формировать санчасть. Я из объявивших себя коммунистами и лучших комсомольцев создал что-то типа политотряда, не значившегося ни в одном штатном расписании. Их Ильин разрешил даже вооружить трофейным оружием.

Командиры подразделений тут же составляли списки, со следующего дня начались утренние поверки и вечерние переклички. Начались и первые занятия – с неизбежных уставов по памяти. Подремонтировали дом, затем сараи, потом пришлось занимать и соседние хаты. Много времени было потрачено на организацию питания, благо в предместьях нашли несколько брошенных итальянских и мадьярских походных кухонь. Комендант же еще в первый день дал наряд на богатейшие склады, захваченные в Алексеевке. Нашли поваров (а их оказалось в избытке!) и дело пошло – как только появилось горячее питание состав батальона чуть ли не удвоился, приходили даже мужики призывного возраста, т.к. военкомата в Алексеевке еще не было. В одном мы только не могли походить на регулярную часть – одеты кто во что горазд. Комбат имел штаны, изъеденные немыслимым количеством дыр и остатки кожанки. Часть командиров – полубосые. Комиссар был виднее всего – под прожаренным полушубком у него почти полная военная форма. По докладам командиров и назначенных мною замполитов мы с командиром знали изумительное настроение людей. Прежде всего, радость от выхода из окружения. Кто этого не испытал – не поймет, но чувство «я у своих» непередаваемо. Значительно поднимало настроение и наше долгожданное наступление. Попали мы все в окружение в период «генерального драпа», а тут – драпают уже немцы! И поэтому гордость за нашу армию и надежды на скорую (увы! как оказалось далеко не скорую!) победу. Не последним фактором нашего приподнятого настроения было и то, что каждый день через Алексеевку шли колонны пленных. Правда, это были в основном итальянцы и мадьяры, но и это обыгрывалось в наших беседах с бойцами – уж если немцы на таких союзников позарились, что им совсем плохо!

На вопрос о готовности идти в бой наши бойцы отвечали одно — «как можно скорее». Должен сказать, что я не пытаюсь приукрасить картину – у нас собрались те, кто самостоятельно вышел из окружения, никто из личного состава батальона не сдавался в плен. Они много испытали на своей собственной шкуре и жаждали отомстить за унижения. Мы сами выловили двух полицаев-карателей. Женщина из близлежащего села прибежала и показала, что эти двое бросили несколько дней тому назад полицейскую форму у нее на огороде. Доказательства были налицо и они сознались… После краткого следствия Ильина, комендант приказал расстрелять их перед строем.

Не помню уж точно числа, но я получил от Ильина команду вести батальон маршем в Россошь. Мне было выдано оружие и дано разрешение на его применение в случае необходимости. При этом мне был возвращен партбилет и удостоверение личности. Я был счастлив – вот она реабилитация! Утром марш начался. Колонна растянулась почти на километр – в наших рядах было более тысячи человек. Взяв с собой несколько человек и пару подвод, я отправился на склады за продуктами. Несколько специально построенных пакгаузов были до верху забиты продуктами. И какими! Там было все, вплоть до консервированных ананасов, были и такие банки, что мы даже не знали, что в них. Надо честно признать, что на том этапе войны мы еще не умели распоряжаться попавшими в наши руки трофеями. Склад охранялся караулом, но его начальник, получив простую записку от коменданта, открыл свои «закрома» и просто сказал: «Берите сколько и чего вам нужно» и все. Конечно же, никаких деликатесов я брать не разрешил, взяли мы консервы, муки, сахару, несколько огромных караваев сыра. К нашему огорчению, хлеба на складах не было и нашим поварам пришлось вместо него готовить галушки. Стоит ли говорить, что, изголодавшись в окружении, бойцы были в восторге от этой «неуставной» пищи. Приходится повториться, что мы страшно жалели, что противник не «подкинул» нам и вещевых складов… Главная проблема была с обувью и нам пришлось разрешить обматывать ноги лоскутами немецких и мадьярских шинелей, снятых с убитых.

Что мне еще запомнилось в Алексеевке? В одном из пакгаузов лежала гора лыж – все новенькие, с ременными креплениями. Договорившись с начальником караула, я прихватил себе пару и дал команду обозу трогаться, сказав, что догоню их. Но что это – лыжи «не идут»! Посмотрел и рассмеялся – они были выкрашены шершавой белой краской полностью со всех сторон! Вот что значит южный народ. Пришлось бегом догонять ушедший обоз. По пути нам навстречу из леса вышел очень колоритный мужчина. Одет в гражданское, однако добротное. Немецкий автомат на шее, кобура на боку и 2 гранаты (немецкие с деревянными ручками) заткнуты за пояс. Первая мысль – переодетый немец или недобитый полицай. Колонну батальона он явно пропустил, а вышел только на обоз. Я вооружен — у меня «Вальтер», но что он против такого арсенала? На обочине дороги бьется в конвульсиях раненая лошадь, рядом с ней тело ездового-казаха. Кто напал на них? Подхожу к незнакомцу и предлагаю ему лошадь пристрелить и только тут замечаю, что около саней кратер от разрыва, а у лошади на боку рваную рану… Мина? Дорога минирована? Раздается короткая очередь – незнакомец прекратил страдания животного… Разговорились. Он сказал, что выходит из окружения, предложил ему присоединиться к батальону, но он предложение отверг, вздохнул и просто сказал: «С удовольствием бы, но у меня своя дорога». И неожиданно подает мне маленький никелированный пистолет – «это вам на память о нашей встрече!». Прощаемся и расходимся. Очередная мимолетная встреча на войне, оставившая только вопросы. Кто он? Так я и не узнал, но могу предположить (по его манере общения), что передо мной был крупный чин, вышедший сам из окружения. Идет своей дорогой – представляться и держать ответ…

Марш на Россошь был для меня радостным. Да, были заботы, нужно было поддерживать дисциплину строя, инструктировать командиров подразделений о действиях при возможных авианалетах, встречах с остаточными группами противника (мы же не были вооружены!), потом обычные вопросы назначения привалов, организации питания. Но настроение было приподнятое, я просто не мог ожидать, что случится в самое ближайшее время… Назначение в батальон, возвращение документов, выдачу оружия – все это я расценивал как полную реабилитацию. Мне поверили, думалось, что Ильин послал уже запрос и скоро все окончательно станет ясно.

Прекрасная январская погода – все покрыто искрящимся снегом, самолетов противника не видно, поскрипывает снег. Полушубок расстегнут. Колонна бывалых солдат под командой бывалых офицеров идет организованно, отставших мало. Я думаю, что и у них на сердце легко – ну чем виноват командир взвода, роты, даже батальона или полка, честно дравшийся пехотным оружием с самолетами и танками противника? Как мог он знать, держа оборону где-то на Осколе, что немцы уже вышли в его тылу к Дону? Разве он сдался противнику в этой ситуации (как сделали ли бы большинство наших англосаксонских союзников)? Нет, он продолжал рваться к своим, чтобы продолжить борьбу. Опыт 1941 года научил и немцев укреплять свой передний край и тыловую зону, особенно в периоды стабилизации фронта. Часть окруженцев гибла, другая же «ховалась» по необходимости, ожидая своего шанса перейти линию фронта. Были ли гады-предатели? Конечно же, да! Но погоды они не делали. Были ли старосты и полицаи? Были, но пройдя десятки (если не сотни) километров по немецким тылам, только в одном хуторе натолкнулись мы на подлинных предателей (когда меня отбили от группы). Были ли партизаны? Были, но не все могли с ними связаться и делать большие дела. Но даже миллионы малых дел складывались в дело сопротивления поработителям.

Колонна батальона идет ходко, с песнями. А что еще надо недавним окруженцам – они у своих, они сыты, им дается возможность поквитаться с немцами за пережитое. По дороге попадается брошенное немцами имущество, подбираем то, что может пригодиться. Поражает количество брошенных лошаков, их набрали больше сотни. Бедные животные сами выходят к нам на дорогу. Проходим через какой-то большой хутор и на нас с Задерой просто обрушивается председатель колхоза с просьбой поделиться тяглом – у него не за горами сев, а кроме коров сеять не на чем. Даем распоряжение отдать 2 лишние походные кухни и почти половину нашего тягла, в т.ч. всех лошадей. Председатель счастлив до слез. Настроение поднимали и попадавшиеся навстречу колонны пленных. Вот навстречу нам бредет толпа (иначе не назовешь) итальянцев – в тоненьких шинельках, на головах накручены какие-то немыслимые тряпки, помороженные руки, лица. Ноги укутаны в какие-то «соломенные валенки» (так бойцы окрестили эту немыслимую обувку). По носом – чуть ли не сосулька из соплей, глаза слезятся. Зрелище просто жалкое, но поднимающее дух. Надо сказать, что прекрасно смотревшиеся итальянские горные ботинки на шипах не брали даже наши полубосые солдаты – шипы уходили вовнутрь и никакая прокладка не спасала. Вот еще одна картина, отложившаяся в памяти: при приближении нашей колонны старик загоняет арбу с дороги в снег. В упряжке два вола (как шутила пехота, машина МУ-2, километр в час, только столбы мелькают!). Арба … наполнена мадьярами! Действительно, они лежат друг на друге, винтовки свалены сверху. «В хутор вот заползли, — говорит старик, — требуют плена, вот везу, им не дойти – померзнут!». И делится опытом – «я их и бегом заставляю пробежаться время от времени, чтобы не померзли совсем». Так и поехал дальше.

В следующем большом хуторе сразу 2 события поражают меня. Во-первых, тамошний комендант немедленно приказал разоружить нас, узнав, кто мы и откуда. Это очень неприятно и настроение резко снижается. А вот второе событие – просто замечательное. В приемной коменданта я застаю своего знакомого Геннадия Ушакова. В форме, при погонах, он остолбенел, увидев меня, и явно побоялся откровенно разговаривать при посторонних. После нескольких фраз мы расстаемся, но Ушаков уже вечером того же дня напишет письмо домой, упомянув жене о встрече со мной (большего он сделать и не мог!). Так мои родные впервые за полгода получили обо мне весточку – я жив и у наших!

Отряд наш дошел в Россоши до пересыльного пункта. Получили мы с Задерой приказ расформировать отряд, людей сдать на пересыльный пункт, имущество также было передано какой-то проходившей через городок части. Задере, мне, начштаба Алексееву и Зименко было приказано разместиться в хате и ждать решения. Так мы и сделали. Я сделал попытку разыскать Ильина, но мне отрубили – его здесь нет и не будет…

Через несколько дней меня опять вызвали к следователю, но после формальной беседы он сказал, что не уполномочен решать судьбы офицеров и снова велел ждать. То же произошло с Задерой и Алексеевым, а вот Зименко моментально включили в состав какой-то команды и направили на пополнение. Не без слез расстался я с этим человеком, который так помог мне в трагическую минуту своим советом. На память я подарил ему маленький пистолет (каюсь, не сдал его при разоружении), расстались, больше я о нем ничего не слышал.

Продолжение следует.

Материал подготовлен внуком полковником запаса
Игорем Александровичем Сабуровым