В обороне на Магнушевском плацдарме

Наконец пришел приказ о переходе на плацдарм, и после марша новое пополнение было раскассировано по полкам. Вновь развертываю свой батальон, на сей раз в неполном составе, и выхожу в оборону на передний край. Потянулись боевые будни. Боев нет, хотя кто сказал, что нет? Обстановка напряженная, ночью не спим, все время в окопах. Идут постоянные поиски разведчиков. Стоит зазеваться, и противник утащит у тебя «языка», а это – трибунал для командира. Вот и ходишь всю ночь сам и тормошишь солдат и офицеров. То разведчиков-слухачей надо проверить, то боевое охранение.  Днем можно поспать, но «в один глаз». Непрерывно совершенствуем оборону. Правый наш фланг все еще идет по берегу быстрой и глубокой Пилицы, на другом берегу на возвышенности – противник. Надо сказать, что это было типичным во все периоды войны. Немцы были готовы пожертвовать 2-3 км ради удобной и выгодной позиции, мы же слишком злоупотребляли лозунгом «Ни шагу назад», ну и сидели по низинам и болотам. Окопы на правом фланге в 300-400 м от берега, на ночь в сторону берега высылается боевое охранение. Делать приходится это лично, лишь изредка поручая это замам или ротным. Немцы могли устроить здесь засаду. Один раз так и было, но со мной были неизменные разведчики (рисковать самому превратиться в немецкого «языка» желания не было никакого!), мы не растерялись и не только отбили их наскок, но и сами притащили одного раненого «языка». Отличился снова Мусуркеев, за что и получил свой первый орден «Славы». В то время окопного сидения таскать «языков» стало почти невозможно даже для дивизионной разведки, а тут такая удача!

Но этот фланг, доставлявший нам столько беспокойств, был для нас и очень ценным – он был расположен на огородах разрушенного хутора, которые были полны овощей. Ющенко получил распоряжение и по ночам в тылу боком боевого охранения организовал заготовку овощей.

Левый же фланг, наоборот, заворачивался под углом от Пилицы на юг и проходил по лесу, где расстояние между нашими и немецкими окопами не превышало 200 м. Здесь вся нейтралка была усеяна минными полями, а немцы укрепили свои окопы еще и колючей проволокой, и спиралями Бруно.  Насколько это серьезное препятствие, нам предстояло убедиться во время разведки боем в январе. А пока вылазки в этом секторе были маловероятны, но высунуть голову из окопов почти полного профиля в дневное время было невозможно – это было настоящее царство снайперов.[1]

Для меня в то время произошли два события большой важности:

Во-первых, сделали-таки свое грязное дело Непомнящий и Зориков. Ковельский прорыв, форсирование Буга, наступательный марш и бои на плацдарме были высоко оценены, и весь полк, включая тыловиков, был награжден. Ордена Боевого Красного Знамени получили комбат-2 и комбат-3, а вот комбат-1 не только не получил награды, а только был раскритикован на одном из совещаний Непомнящим, который припомнил мне «невыполнение приказа» при форсировании Буга и якобы неправильную информацию о занятии хутора Магнушев-Мнув. Не остались без его внимания и «отступление» из леса без ведома комполка, и эпизод с самоходками, оцененный как «паника». Последний инцидент был довольно типичен для войны, и стоит рассказать о нем. В один из дней слышу внезапный сильный артогонь немцев и шум  танковых двигателей в лесу. Соседи начали оттягиваться назад, а у меня проводная связь с ротами нарушена артналетом.  Рассылаю посыльных, и тут меня настигает звонок от комполка. Он в таком состоянии, что, как говорят, водочный запах слышен даже в телефонной трубке. «Смир-р-рных, что у тебя там, танки? Бей их!» — все это пересыпано крепким матом. Не выдержал я и отчеканил: «Товарищ 31-й, на меня идут танки, поговорим потом», и бросил трубку… Шишкин на меня не обиделся (если он помнил об этом!), а вот замполит все запомнил и доложил комдиву. А на самом деле, 2 наши самоходки заплутали в лесу, немцы их засекли и начали гонять по лесу мощным артналетом. Это и создало впечатление танковой атаки. Что ответить на эти обвинения? Да стоило только посмотреть на карту боев, все стало бы ясно, но комбат-1 – окруженец, так что его легко обвинить во всем. Обидно? Не то слово, но самое главное, обходя комбата, не награждали и тех солдат и офицеров, жизнями которых была проложена дорога полку!

Съел бы меня Непомнящий, но комполка был справедливым человеком, он-то знал, что и в эпизоде на Буге, и в случае с «танковой атакой» больше меня виноват был он сам, что Магнушев-Мнув взял-таки 1-й батальон, но спорить с комдивом я просто не мог. Дальнейших нападок он на меня просто не позволил. Да и начштаба полка майор Леонов был в курсе всех полковых дел, меня он уважал, и подрывать мой авторитет среди офицеров и солдат батальона он также не позволил. Вскоре Непомнящего куда-то перевели, а один Зориков не так был страшен. Но было тяжело и обидно, эта боль и незаслуженная обида остались на всю жизнь.

Во-вторых, наконец-то положительно решился жизненно важный для меня вопрос партийности. Много было проверок по партийной линии. Решающим оказался тот факт, что я сумел сохранить свое партийное знамя – партбилет. Но отпускать просто так меня не хотели, и армейская парткомиссия, разрешив уплатить партвзносы за период окружения, наложила на меня взыскание – строгий выговор с занесением в учетную карточку за «бездеятельность в период окружения». Обосновали все очень просто – работник армейского политотдела батальонный комиссар Смирных должен был не отсиживаться, а организовать крупный (?!) партизанский отряд и возглавить сопротивление (?!) в тылу, но этого не сделал. Как мне хотелось вступить в спор с членами парткомиссии! Эх, друзья мои, я же был политотдельцем, таким же как вы, только вам повезло, и вы не попали в окружение под Харьковом! Вовремя одумался – им тоже нельзя иначе, тем более, что мне пообещали снять взыскание после очередных боев.  Но даже при таком решении я был счастлив и бодро гарцевал на своем Гнедке обратно за Вислу. Кстати, вызвали меня в тыл на заседание, несмотря на довольно напряженное положение на фронте.

Ну а оборона шла своим чередом. Это было даже странно – держать гвардейские части в обороне. Какие тогда были преимущества для гвардейцев? В обороне быть на острие удара противника, а в наступлении быть впереди всех. Но тут участок был подозрительным для командования, и нас держали в обороне именно на нем.  Что такое будни в обороне? Противник притих, не атакует, но следит за нами внимательно, значит, и нам надо пристально наблюдать за всеми его перемещениями и быть готовым к отражению неожиданного и коварного удара. Согласно приказу, днем организовано непрерывное наблюдение, все собранные данные заносятся в специальные таблицы и помечаются на карте. Но к обороне привыкаешь быстро, а отсутствие боев приводит к привычке спокойствия, а само слово «привычка» — дело плохое. О нашей беспечности и расхлябанности можно говорить много. Полк уже долго стоял в обороне на одном участке, штаб полка нарыл себе глубоких и удобных землянок и блиндажей и все неохотнее из них выбирался.  Немцы, конечно же, засекли его расположение, как и дислокацию всех батальонных КП, что подтвердилось однажды, когда комбату-3 одним снарядом разрушили его собственный блиндаж (благо обошлось все испугом и контузией). Так вот, обычная картина: комполка собирает совещание комбатов и командиров всех приданных и поддерживающих подразделений … и  посереди белого дня из разных блиндажей примерно в одно время в чисто поле выходят один за другим полтора десятка офицеров, все с ординарцами, и неспешно толпой идут на КП полка! Тут уж немцы не выдержали такой наглости и дали артналет такой плотности, что совещание пришлось отменить. Были и потери.

Как жил комбат? Мой блиндаж, неглубокий, тесный, низкий (головы не поднять), под одним накатом бревен, очень похож на железнодорожное купе. Его положение известно немцам, но меня не трогают – попасть трудно, а артналет выдаст расположение батареи. Хотя порой немцы и устраивают фокусы. Так однажды они накрыли наш хозвзвод, чудом обошлось без серьезных потерь, и только 2 коновода были ранены. Налет можно объяснить лишь тем, что хозвзвод себя чем-то демаскировал. Да что других критиковать, в такой почти мирной обстановке по ходам сообщения я не хожу. В штаб полка почти ежедневно за 2 км иду по открытой местности. Хотя и в пилотке, и в ватнике, но без автомата и в сопровождении Мусуркеева. Наблюдателю ясно – идет ротный командир или выше с ординарцем. Но фронтовой опыт подсказывает – первой миной не накроют, значит, будет шанс вывернуться, да и … попривык как-то.

Пехота постоянно что-то роет – совершенствует оборону. Начинается осень, пошли дожди, и в песчаном грунте все наши окопы «плывут». Если в блиндаже тихо, то отчетливо слышно, как сочится песок. Так что каждый день нужно не только подправить имеющееся, но и откопать какое-нибудь новое укрытие. И все это делается руками простого солдата. Посчитал ли кто – сколько земли было передвинуто солдатом за войну? А зимой, в стужу, когда земля насквозь промерзла?

Так идет малая война. То снаряд взорвется, то мина лопнет. Снаряд именно рвется с грохотом и взрывной волной, а вот мина – ехидно лопается, с характерным звуком и запахом, который я сравнивал всегда с запахом тухлого яйца. Пишут, что пули пролетают бесшумно, слышны лишь пролетевшие пули. У меня другое воспоминание: несмотря на все законы физики, звук приближающегося снаряда, мины и даже пули слышен. Стрельба идет постоянно. Вот и немецкие шестиствольные минометы (так называемые «Ванюши»), нет — нет, да ахнет неподалеку, аж земля дрожит. С дежурными артналетами приходится считаться, и хотя бьют по площадям, у нас есть и убитые и раненые. С боеприпасами становится лучше, даже минрота накопила 2-2,5 боекомплекта, но нас сдерживает жесткий лимит – 1-2 мины в день.  Вот и цель видим, а ее надо пристреливать в вилку, это означает расход 3-5 мин. А это может разрешить только комполка, по каждому случаю его беспокоить не будешь. Но ружейно-пулеметный огонь никто не ограничивает, и треск стоит круглосуточно, особенно усиливаясь по ночам.  Днем работают снайперы. Одно время к нам в батальон выходило «на работу» отделение девушек-снайперов.  Девчата не только смелые, но и красивые, работают высокоточно, солдаты очень их хвалили. Чего еще было много у немцев, так это осветительных ракет. Ночью по всякому поводу освещали они и свой передний край и нейтралку. У нас же ракетницы – только у командиров рот. Но и они не прижились. Мою ракетницу должен был носить Мусуркеев, но он постоянно ее забывал, да и отношение к ней было презрительное – что от нее толку? Разведчики вообще считали, что привыкший к темноте глаз много лучше видит, чем при вспышке яркого света.

Я уже упоминал, что 2-ю роту у меня забрали для прикрытия стыка Армии на другом берегу Вислы. Пользуясь относительным затишьем, я как-то съездил проинспектировать ее. Расположилась рота как на курорте, я бы сказал «как немцы», под прикрытием реки. Днем выставлялись отдельные наблюдатели на широком фронте в хорошо замаскированных укрытиях, ночью – настоящая оборона в траншеях по берегу реки. Помню, что дал указание командиру роты вывести один взвод в резерв – в случае переправы противника редким огнем стрелков его не сдержать, надо контратаковать, а резерва у него не предусмотрено. Но больше запомнились другие детали той поездки. Командир роты спит в избе, куда уже вернулись хозяева-поляки, спит на настоящей кровати с постельным бельем! Рацион дополняется картошкой и молоком… да, тут «деликатесам» Шарипова делать нечего! Почему-то еще запомнилось, что у уцелевшей курицы бегают цыплятки, маленькие взъерошенные комочки. Это уже идиллия совсем мирной жизни.

Ночью возвращаемся верхами с Мусуркеевым к будням и заботам переднего края на плацдарме. За наше отсутствие ничего не случилось. Как же оно выглядело, это наше сидение в обороне? От КП батальона на передний край протоптана тропинка. Вокруг нее довольно много ям и воронок от снарядов и мин всех калибров. Там, где их нет, какая-то добрая душа вырыла несколько неглубоких щелей. Тропинка скрыта от глаз противника молодым сосновым леском, но ее расположение хорошо известно немцам. Немецкие артиллеристы обычно ведут по ней беспокоящий огонь между завтраком и обедом, а к вечеру переходят к обстрелу разных участков леса. Иногда (как говорят бойцы, «сдуру») они устраивают непредсказуемые артналеты. Но кто на них обращает внимания? Их не предусмотреть, если попал под обстрел, срочно «приземляйся», а дальше — уж как повезет. Война вырабатывает и еще одну привычку: на ходу все время внимательно осматривать местность перед собой в поисках укрытия при неожиданном артналете, а также, чтобы не наступить на мину.

Тропинка приведет на КП роты, расположенный в блиндаже в один-два наката, вокруг которого при длительном сидении в обороне вырастают окопчики, блиндажики, щели, покрытие легким накатом. Это и есть сам по себе узел обороны, способный принять на себя удар в случае прорыва противника через первую траншею. Отсюда уже отступать нельзя без приказа, и здесь, как правило, и погибают остатки роты, если такого приказа не поступило. В основном блиндаже располагается командир роты с ординарцем, командир приданного ему взвода пулеметной роты, старшина роты у пункта боепитания, несколько ординарцев для связи со взводами и КП батальона, а также пара телефонистов. Могут здесь размещаться и «гости» — наблюдатели от приданной полку или батальону артиллерии, своей минроты, разведчики свои и  старшего начальника, отдыхаюшие днем после ночного поиска. Весь этот «приблудный народ» к роте отношения не имеет, но в случае нужды может составить последний резерв командира роты, который их поэтому не отваживает, а размещает у себя по мере возможностей. Это важно еще и потому, что собственный резерв ротный позволить не может – мало людей в роте, а первую траншею оголять нельзя…

При длительном сидении в обороне периодически приходится давать приказ о смене места КП, ибо как его не маскируй, противник все равно его обнаружит и устроит артналет в самое неудобное время.  Командиры рот встречают такой приказ  без особого энтузиазма, любое перемещение означает необходимость перелопачивать горы земли, но старый КП остается и не разрушается – как-никак готовая запасная позиция.

От КП роты к передней траншее уже идет не тропинка, а ход сообщения, обычно это полузасыпанная канава, укрепленная плетнем из веток на последних метрах.  Траншея переднего края шириной около полутора метров, глубиной едва ли в рост среднего человека, глубже она лишь в выносных «усах» — окопах бойцов и наблюдателей. Позиции на плацдарме постоянно заносились песком, «плыли», и даже густо заплетенные сетки не спасают от осыпания. Это не дает соорудить в задней стенке траншеи землянки для отдыха, КП взводов и укрытия санинструктора. Такие объекты – эта та же траншея, только перекрытая местами крышами из сучков и ветвей.

В «усах» траншеи каждый боец по-своему просверливает «глазки». Они плохо прикрывают от пуль и осколков, но через них можно вести наблюдение, не высовываясь из траншеи. Бойницы не в почете – по ним активно бьют снайперы. При атаке противника огонь по нему ведется с самого бруствера с частой переменой места. Перед самой траншеей очень редкие сосенки, местность ровная и хорошо просматриваемая. За короткий срок боец изучает свой «фронт» до мельчайших подробностей. Неизменным является и доносящийся с нейтралки запах тлена, после попытки наступления поляков не все трупы удалось вынести… Гнезда станковых пулеметов, в зависимости от чистоты сектора обстрела, вынесены метров на 20-30 в тыл и соединены с траншеей глубокими ходами сообщения. Там же рассредоточены неглубокие блиндажики и землянки, куда на коленках может втиснуться 5-7 человек. Печурочка, сосновые ветки на полу – это уж кто как сумел, тут и стол, и стул, и кровать, а если что – и братская могила… У стены – ящики с патронами и гранатами, развешаны немудреные вещи – котелки, фляги, вещмешки, плащ-палатки. Как говорят солдаты, «кулак под голову, ладонью закрылся, так и выспался». Если есть печурка – вокруг нее сушатся портянки, если нет дождя, их сушат уже в траншее. Обувь же сушить у печки нельзя – ее скоробит. Спать лучше по двое – одну шинелку или бушлат кладут под себя, а второй накрываются. Солдат прекрасно знает, что спать, укрывшись шинелью много теплее, чем спать в ней. Но такая возможность существует только в «устойчивой» обороне. Очень ценится плащ-палатка. Из всех трофеев боец переднего края в атаке прихватит именно ее, да еще хорошую лопату. Позднее к этому списку прибавился и фаустпатрон. В начале войны хватались за немецкие автоматы, в конце войны их уже не брали, предпочитали даже винтовку, но только отечественную. Что еще? А кроме хода в яму взводного туалета и описывать нечего. Как говорится, весь интерьер налицо.

Вот так и получается все наоборот – в передней траншее крыша из сучков и ветвей, на КП роты – блиндажик в один накат, в батальоне изредка и в 2 наката, а на КП дивизии (уже далеко от противника!) сам видел прекрасно отрытые просторные блиндажи в 4-5 накатов, да еще разделенные на комнаты. Парадокс – у командира взвода одна крыша, а у какого-нибудь бухгалтера финчасти дивизии или артистов ансамбля песни и пляски – прочные блиндажи. Не поэтому ли, количество боевых наград на груди росло по мере удаления от переднего края?

Частично такое положение можно объяснить еще и тем, что любое движение на переднем крае вызывало реакцию противника. Попытайся вбить кол для укрепления стенки траншеи – обязательно обстреляют, ну а поваленное дерево — почти гарантирован короткий артналет.  Мы установили, что по участку обороны моего батальона работало с разных направлений 4-5 батарей среднего и не менее 2 батарей тяжелого калибра, а также и батарея тяжелых минометов «Ванюш», хотя и не припомню, как их называли в то время. Поэтому любое «благоустройство» позиции ограничивалось и требовало предельной осторожности.

При нашей разведке боем в январе 1945-го я с горечью обнаружил, что немцы проявили большую находчивость и умение. Первую траншею они сделали ложной, оставив в ней лишь отдельные ДОТы и укрепив ее спиралями Бруно, увешанной противопехотными минами. Сделать это они сумели под самым нашим носом, предельно тихо и не вызывая нашего огня.  К сожалению даже захотев, я вряд ли мог им противодействовать. Я не помню ни одного случая, когда бы мне придавали хоть артбатарею в период обороны. А моя собственная минометная рота сидела на описанном выше жестком пайке. Сразу же за первой траншеей у немцев была устроена «путанка» — та же колючая проволока на низких колышках, а перед основной второй траншеей – и проволока в 2-3 ряда, и минные поля… Частично такое построение немецкой обороны можно объяснить тем, что для ее создания безжалостно разбирались все ближние хутора. А вот насчет колючей проволоки … я просто не могу понять, но за все время моего командования батальоном я не получил ни одного (!) ее метра. Если уж быть до конца правдивым, то представителей  инженерной службы дивизии (не говоря уже о корпусе и Армии) я за все время обороны на плацдарме не видел – так что получить профессиональный совет просто было не от кого.

На левом фланге обороны батальона лес резко обрывается и открывается большая поляна шириной около километра, вдающаяся в нашу оборону и переходящая в открытое поле в направлении противника. Это – стык с правым батальоном соседнего полка. Немецких окопов на ней не видно, но она, перекрытая многослойным огнем, непроходима.  В этом мы убедились, наблюдая однажды неудачную атаку соседа… Наша же траншея, завернув немного, продолжается как ложная. Связь с соседом только огневая. По сути – это дыра в обороне, но одновременно и страшный огневой мешок, и даже немецкие разведчики, попробовав однажды и попав под сосредоточенный огонь, больше сюда не суются. Вот такая вот жизнь в этом царстве смерти.

Проклятый туман! Ко всем напастям и он навалился на нас. Молочная мгла? Нет, в безветрии с примесью пороховой гари он какой-то серо-черный, напоминает студенистую массу, липучую, обволакивающую, скрадывающую звуки и дурно пахнущую… В душе – какая-то стесняющая тревога, воздушный кисель давит, угнетает и клонит ко сну. Но впадать в дремоту нельзя, надо тормошить командиров рот по телефону, придумывать людям любые задания, лишь бы они действовали, а не забывались в полудреме. Взгляните в октябре-ноябре из окна вашего дома – тянет ли вас на улицу? Взгляните на улицу из теплой квартиры в декабре… и представьте себе, что это вы в шинельке или бушлате, в ботинках или сапогах в открытой траншее, со стенок которой скатывается перемешанный с водой песок, сверху крапает дождь, порой переходящий в снег, а под ногами каша из того же песка с водой, которая на ночь превращается в лед. Вам негде обсушиться, даже на слабый дымок маленькой печурки в любую секунду могут прилететь снаряд или мина. Значит, что хоть как-то согреться можно только тесно прижавшись к товарищу. Пища и чай согревают только ночью или ранним утром, когда ротные повара принесут свои термосы. Днем есть возможность лишь погрызть сухарь или ломоть хлеба, причем всухомятку. Вы стоите наблюдателем и днем, и ночью. Малейшая оплошность грозит вам бедой, неосторожное движение, и немецкий снайпер не преминет этим воспользоваться. Вы не обращаете никакого внимания на такие пустяки, как простуда, фурункулы, паропрактит или зубная боль… бюллетеней здесь не дают, да и не просят. Не отпустят из траншеи и при легком ранении. Как просты ваши радости – старшина принес из хозвзвода чистое белье и портянки; табачок хорош или бумага на самокрутки подходящая, добро кашу подмаслил повар, а уже полное блаженство – это когда из дома дошел треугольник письма. Как просты ваши мечты – в баньке бы попариться, посидеть спокойно на сухой соломе, во второй бы эшелон на недельку! Но главная надежда – остаться живым! Разве можно забыть ответ одного пожилого солдата на вопрос, всем ли он доволен: «На войне, товарищ гвардии майор, живому недовольным быть стыдно». Выжить в таких условиях – не только и не столько личное дело. Выжить можно только тогда, когда все вместе сильнее врага, когда вы лучше противника сумеете приспособиться к обстановке, грамотнее будете воевать, проявите больше выдержки, терпения, смекалки, отваги и разумной осторожности.

Обходим ночью траншею на берегу Пилицы. В траншее бойцов мало, они расставлены далеко друг от друга. Оборона, по сводкам идут поиски разведчиков, вот и берегись, чтобы тебя не утащили на пытку и верную смерть. Приближаясь к одному из постов, услышал, как тявкнула собака. Откуда? Но вот с солдатом рядом маленькая лохматая дворняжка без передней лапки.

— Откуда собака?

— Да Санька ее подобрал в Мнишеве, лапка была оторвана, люди вишь дерутся, а твари страдают. Кореш в обозе ее подлечил, теперь вот сюда привел. Чуткая собачка, только по Саньке вот скучает, с прошлой недели, как его снайпер…

Молодец солдат! Это же гениально! И сигнализация, и дополнительная страховка при вылазке, да и бойцу в этой жуткой окопной жизни отдушина… Надо дать Ющенко задание пособирать в тылу собак. Почему-то в траншее, особенно в присутствии начальства, разговоров нет, и никогда почти не поминают погибших. Всеобщее возбуждение, разговоры и шутки вызывает только прибытие Шарипова с кашей. Что еще из развлечений, так это карты. Многие обзавелись немецкими картами и дуются в «шестьдесят шесть», можно встретить неудачника с покрасневшими и подпухшими губами – получил за дело, не иначе! Синяков почти нет, знают, что за это уже можно получить взыскание. А какое взыскание на фронте – на нейтралку слухачом на ночь, а это повышенный шанс не вернуться назад живым. Вот и скрывают побитые места. Ну и еще одно разочарование – в обороне «наркомовские» не дают, даже на переднем крае…

Замполит докладывает, что во взводных блиндажах в моду входят сказки. Причем, что интересно – старинные народные, многие из сказителей пользуются популярностью, их зазывают в блиндажики, ублажают табачком и сухариком. Политинформация, читка газет, все это есть, но вот сказка… она не так официальна. И на этом я сумел заполучить минус от начальства, когда замполит полка Непомнящий узнал, что комбат крамолу сказок не только не запретил, но и сам на память пару раз читал солдатам Пушкина…

При обходе траншеи, стоя рядом с наблюдателем, слышу деловое обсуждение, как выгодно держать кроликов.

— Жрут они что ни дашь, приплод – большой,  на зиму 3-4 пары оставить, за лето столько намечут – вот тебе и мясо, и шкурки!

— А мясо лучше зайчатины?

— Где ты нынче зайца-то найдешь? Вот, помню, в детстве петель на огороде наставишь, и к утру добыча. Шкуру на воротник, бабка мяса не ела, все говорила, что ободранный он как кошка. Эх, было дело…

И разговор переходит на другую популярную в солдатских кругах тему – кто что ел. Вот тут обязательно помянут и итальянцев, пожравших всех жаб в украинских садках!

Услышав разговор, из землянки вылезает сержант, командир отделения.

— Здравия желаю, товарищ гвардии майор! Во втором отделении 2-го взвода все налицо, двое ведут наблюдение, остальные отдыхают.

— Здравствуйте, гвардии сержант! Где у вас РПД, почему не видно в траншее?

— Пулемет в землянке, пулеметчик чистит. Сейчас тихо, а при такой сырости ржа так и хватает. Ружейного масла бы получить…

Вместе с ротным отправляемся осматривать траншею. Все грамотно сделано, основная и запасная позиции для пулемета, запасные ячейки для стрелков. Услышав похвалу, сержант решается показать свою осведомленность.

— Вчера обнаружили новый ДОТ у немцев – вон там, под сбитым деревом. Только бойницы не к нам обращены, а вбок, не по нам, а по соседу бить будут. По нам, видать, другой бить будет, его с нашего участка не видать. Разведать бы… Да, в самом ДОТе немцев трое, один серьезный, ночью только зашурши, он моментально всадит очередь. Второй-то более трусливый, если что, весь бруствер прострочит из звонницы, ракету обязательно шурнет. Мы раз его из ПТР шугнули, так он скрылся и вообще не стрелял. Но потом опять стал стрелять, видать, от унтера взбучку получил. Третий спать любит, как заснет, так потом по верхам очередь дает.

— А можно поиск тут организовать?

— Да тут не получится – место больно открытое, крепко они стерегут ДОТ этот с флангов, да и смену они проводят хитро – все по разным часам. Немцы столько банок поразвесили, что сами на них напарываются.

— Спасибо, сержант, за наблюдения. За своих не боитесь?

— Нет, у меня белорусы, народ добрый, уже обсмотрелись.

Хотя пишу по памяти, но от этого разговора остался набросок в блокноте и по ДОТу, и по расчету из 3 человек.

Плацдарм жил своей жизнью, нас пару раз даже выводили во второй эшелон для приведения себя в порядок. Очень удачно все сложилось для нового пополнения, они постепенно «обстрелялись» и превратились в прекрасных солдат. Отвод во второй эшелон считался настоящим отдыхом. Штаб Армии даже организовал какой-то дом отдыха за Вислой, комбат-2 ездил туда на несколько дней, но это был какой-то исключительный случай. «Нормальный» отдых для нас заключался лишь в том, что ночью можно было поспать, не опасаясь, что немцы утащат «языка», а сами дни проходили в непрерывной учебе. Изучаем уставы (часто по памяти), роем оборону и учимся атаковать. К этому надо было хорошо готовиться, особенно к отработке атаки за огневым валом с боевой стрельбой минометов.  Для молодого пополнения крайне важны и рассказы старожилов, участников предыдущих боев, ведь порой рассказ такого же солдата много полезнее, чем лекция командира.  Так как звание «сержант» присваивал командир полка, то я проталкивал своих ветеранов.

Во второй эшелон много чаще наведывалось и начальство. Так вот однажды ко мне в блиндаж зашел комдив генерал Бакланов. Без сопровождающих и совершенно неожиданно. И застал он меня за занятием не совсем обычным – я сочинял стихотворение памяти моего зампострою П.А. Голубкова. Генерал молча прочитал мой труд, комментировать его не стал, а поставил мне задачу подготовить к завтрашнему дню учение по теме «Батальон в наступлении». Тема была не нова, и мы успешно справились с задачей. Наутро комдив не смог обнаружить батальон на исходном рубеже даже подъехав к нему на машине почти вплотную. У меня создалось впечатление, что именно с этого момента он начал приглядываться ко мне внимательнее.

Дни шли, к январю 1945-го на плацдарме началось оживление. Появились группы новых людей, внимательно изучавших позиции наши и противника, спешно устраивались новые наблюдательные пункты, усилилась разведка, давно стоявшие макеты танков постепенно заменялись настоящими, гуще стали артиллерийские позиции у нас в тылу. Мой батальон снова вывели во второй эшелон полка и провели специальную подготовку с отработкой короткой атаки против сильно укрепленной позиции. Всем было ясно, что готовилось крупное наступление.