Трудности войны — борьба с природой вообще и своей в частности

Эмид Маркович

Эма, Эмка, как звали его все в институте, родился 12 августа 1914 года, Очень высокий, лохматый шатен с курчавящимися волосами, с большими серо-голубыми добрыми, ласковыми глазами. Всегда активный, чем-то увле­ченный, бескомпромиссный, для которого ни в чем не было серединки — или очень хорошо, или очень плохо, или белое, или черное. Серый цвет отсутст­вовал в его палитре. Общительный, доброжелательный, начитанный и музыкальный, отличный волейболист, он был душой коллектива.

Когда Эмиду было двенадцать лет, ушел из жизни его отец, и воспитание ей легло на плечи матери — человека редкой души и обаяния. Она посвятила свою жизнь детям, и дети отвечали ей пылкой любовью и большой привязанностью.

В 1930 году Эма вступил в комсомол и работал молотобойцем на Воронежском паровозоремонтном заводе им. Ф. Э. Дзержинского. В числе десяти комсомольцев он был послан в 1932 году помогать голодающей деревне. Девять человек не выдержали и сбежали. Эмид остался. Горком партии отозвал его из деревни, почерневшего, исхудавшего, едва живого.

В 1934 году Эма поступил в Московский институт истории, философии и литературы. Как и многие студенты, жил трудно, на стипендию. Подрабатывал на разгрузке, а в каникулы ездил экскурсоводом на прогулочном волжском колесном пароходе.

Окончив литературный факультет, Эма преподавал историю западноевропейской литературы в пединституте г. Энгельса, а затем в Петрозаводске, Государственном университете Карело-Финской ССР. К этому времени он уже был женат и имел двух детей — сына и дочь. Эма всегда трогательно и нежно относился к жене и детям и мечтал о полнокровной жизни после войны, о большом счастье жить и работать…

В первые дни Великой Отечественной войны Эму Марковича направили на курсы при Военно-юридической ака­демии (ВЮА), где он добивался отправки на фронт. В ноябре 1941 года его направили в Действующую армию рядовым бойцом. В начале 1942 года ему присваивают звание техника-интенданта второго ранга.

24 мая 1942 года при выполнении боевого задания Эма погиб. Ему еще не исполнилось 28 лет…

Л. Быковская
Печатается в сокращении.

«7 февраля 1942 г.

…Ну вот, и собрался я написать подробное письмо о себе. Ты совершенно права, когда говоришь, что не представляешь себе, как я живу, что я делаю, и еще более права, когда говоришь, что должна знать это.

Постараюсь рассказать о себе, и максимально подробно. Начну с того, что с кур­сов ВЮА я ушел один (когда мы эвакуировались из Москвы и добрались уже до г. Иваново)… Курсы уехали, и я ушел один. Направили меня в часть, которая форми­ровалась и готовилась к отправке на фронт. Прибыл я в часть в качестве рядового красноармейца. Рядовым я пробыл вплоть до февраля. В первых числах февраля была подана на меня аттестация — на присвоение воинского звания среднего командира — техника-интенданта второго ранга, и назначили меня помощником начальника трофейной команды по сбору интендантского имущества. Аттестация подписана командованием моей час­ти и находится на утверждении в армии — жду, что приказ о присвоении звания будет все же в феврале (в конце), а пока занимаю должность и согласно положения в армии денежное довольствие (или то, что некогда мной наз. «зарплата») — выплачивается по занимаемой должности — и это будет составлять что-то около 750 рублей. Я страшно дово­лен, что получу наконец возможность помогать тебе.

Так вот, своим командирским званием я очень горжусь: слишком уж большой це­ной оно мне досталось, слишком много пришлось перенести, чтобы дешево его ценить. Кем я только не был: и просто стрелком, и в разведке, и писарем, и на хоз. службе. Ка­кую работу мне только не приходилось выполнять… Что бывало трудно с едой — об этом я уж не говорю. Что я впервые узнал, так это холод: если хочешь немца моро­зить, так самому-то на холоде уж приходится бывать порядком. Спать в шалаше (шалаше, а не в землянке) — зимой — бывает не столь поэтично, сколь холодно. К се­му же это не только ночь на улице — этому предшествует день, за этим следует день, так что отогревание только у костра, и в чем я убедился, так это в том, что костер гре­ет с одной стороны, а с другой стороны — мерзнешь. Затем вечное желание выспаться буквально преследует меня.

Лидушокин, трудности войны — это, мне кажется, борьба главным образом с природой вообще и своей в частности. Ну вот, я и «поплакался в жилетку». Это о трудностях. Если чем я и горжусь, — это разведкой под Красной Поляной в начале декабря. Вообще, в разведку ходил я не один раз — ходил и в ночную (так встречал я Но­вый 1942-й год, разведка в ночь с 31 на 1 января) и в дневную. Но в той разведке я со­бой горжусь (может быть, потому, что дорого она досталась).

Послали нас 7 человек — вернулось 4. Опасность была на каждом шагу: 8 часов действия под непрерывным обстрелом автоматчиков и минометов. Расскажу по порядку. Занятая ночью 7 декабря Красная Поляна была оставлена батальоном утром 8-го. Нужно было выяснить, где же расположились немцы, их огневые точки. Наши минометы и артиллерия и танки били по зданию фабрики и левой стороне поселка. Да, кроме того, задачей нашей было уточнить, какая немецкая часть там находится.

Подходим к поселку. Перед самым поселком стоят наши танки и обстреливают фабрику. Кстати, я и командир нашей группы были без маскировочных халатов, ос­тальные в халатах. До первого домика добрались благополучно. Но вот дальнейшее продвижение от дома к дому уже пошло под огнем немецких и финских автоматчиков, засевших на чердаках передних домов, и под пулеметным огнем, который открыли немцы с правого флангового окопа.

Я шел первым — впереди группы. Короткими и быстрыми перебежками продви­гался вперед. Ребята же ползком. И вот я, командир и еще один разведчик добрались уже до 4-го или 5-го дома, когда перебиравшийся вслед за нами один наш разведчик попал под пулю автоматчика. Первая пуля попала ему в спину, он закричал и упал (немцы вели перекрестный огонь). Командир послал меня ему на помощь. Только я подбежал, как автоматчики дали очередь-другую — пули ложились рядом со мной. Разведчика, к которому я подбежал на помощь, убило (пули 3 или 4 попали в грудь и руку). Я взял его винтовку — и назад, добежал благополучно. Продвинулись еще немного, отметили огневые точки — обнаружили, что немцы перебрались в окопы (эти окопы были вырыты местными жителями, немцы их повыгоняли оттуда и сами раз­местились в них), до этого они находились по левой стороне поселка.

Стали возвращаться назад. Я шел опять первым, не прикрывался, не полз. По-видимому, внезапность перебежки или то, что я перебегал открыто, на них подейство­вало, — во всяком случае, «прославленные» финские (там были и такие) и немецкие автоматчики не смогли взять на мушку мишень около 2 метров длины, которая от­крыто передвигалась и каковой имею честь быть я. Отчаянный огонь открыли авто­матчики, когда мы перебрались к последнему дому (возвращаясь назад). Я перебегал благополучно. Ребята-разведчики ползли. Автоматчики открыли огонь. Чтобы от­влечь их внимание, я из своего полуавтомата стал отвечать им из-за угла дома. По­стрелял немного, перелез на новое место. В это время приползли два разведчика. Пер­вый раз номер, что называется, «удалси».

Но не удалось мне обмануть немцев, когда пополз наш командир. Это старший лейтенант Сторожко, с которым я очень сдружился в последнее время. Очень славный парень. Не дополз он 50 метров, как пуля попала ему в ногу, затем вторая — во вто­рую ногу. Ползти ему было почти невозможно. Он позвал на помощь. Только я высу­нулся — огонь из автомата, я с другой стороны дома — прополз немного и дальше — ну, просто как бы стеной из пуль отрезает. С трудом удалось втащить Сторожко в дом (он получил и третью рану — в бок). Перевязал, положил на санки (с разведчиками). И вот, как только (через минут 20—30 после перевязки) начали подходить наши, — мы бегом с санками до опушки. Но как только вышли на опушку леса, немцы открыли минометный огонь. Ребята мои, разведчики, — в сторону, но недалеко: один отбежал метров 30, и его тут же ранило осколком в живот, другой — помогать ему добираться до госпиталя.

Я остался один. Тащишь санки по глубокому снегу — на дорогу нельзя выйти, автоматчики были и в лесу, легче могли подстрелить на дороге. В общем, через час примерно где ползком, где как (я уж выбился из сил) доставил я Сторожко в госпи­таль (дер. Носове). И когда он вскоре на моих руках скончался, сдал и я (слишком тяжела была потеря).

Славный бесстрашный командир и добрый хлопец (он очень молодой), и так он просил по дороге: подержи за руки, отогрей, а то стынут. Так человечно — и смерть. Это для меня был урок гуманизма. Но ничего, вскоре я снова пошел в разведку. В этой разведке я проверил себя, понял, что могу быстро, точно выполнять задания, где 1 из 100 за то, что вернешься целым, умею презирать смерть и т. д. Убедился я еще и в том, что нужно даже бравировать храбростью — я слишком много видел трусов, которые прячут свою трусость под личиной того, что не желают якобы бессмысленно рисковать. Когда-когда, а в войну — и такую! — рисковать — долг каждого, и ты, За­инька, можешь гордиться: я этот долг выполнял и выполню.

Ну, о сегодняшнем дне. Теперь я, как уже писал, помощник начальника трофейной команды; сбор трофеев — дело, конечно, более прозаическое, чем разведка, но тоже нужное. (Прозой меня теперь ничто не запугает — я же был и красноармейцем хозяйственной службы.) Нахожусь теперь сравнительно куда в лучших условиях. О том, что меня приняли кандидатом в члены партии, я уже писал. Итак, в феврале 1942 года — новый этап жизни.

Часто думаю о тебе и, как ты, дорогая, вспоминаю нашу жизнь и работу в Петро­заводске как сказочный сон (и как только я тогда не мог этого оценить!). Успокаивает одно, что скоро, как только уничтожим немцев, мы снова соберемся и заживем еще лучше, чем прежде. Ну, вот и все. Пиши, дорогая, о детках, о Сереже особенно. Целуй детишек и родных, а тебя крепко-крепко целует твой Эмка.»

Источник: В том далеком ИФЛИ. Воспоминания, документы, письма, стихи, фотографии. /Сост. А.Коган, С.Красильщик, В.Мальт, Г.Соловьев. М., 1999. с. 185-189.