Сражение под Кассино. Часть 1

Альфред де Грациа родился 29 декабря 1919 года в Чикаго, штат Иллинойс. Политолог и писатель.

В королевском дворце в Казерте одновременно находились штаб 5-й армии США и штаб 15-й армейской группировки. В нем мог бы поместиться еще и штаб Алжирских вооруженных сил, предназначенных для военных действий в Средиземноморье. Это был лагерь исполинских размеров, соответствующих огромным масштабам военной бюрократии и ее оснащению. Мне, лейтенанту Альфреду де Грациа, военнослужащему военной разведки общевойсковых частей армии США, не удалось бы пересечь из конца в конец территорию этого лагеря ни пешком, ни на автомобиле. Дворец из роскошного золотистого камня, по размаху и великолепию сравнимый с версальским, построили в XVIII веке короли династии Бурбонов, владевшие Неаполитанским королевством. Грандиозные парки и экзотические деревья скрывают в своей тени аллеи изысканной красоты; по этим аллеям, возможно, в то время прохаживались военачальники, решая, как отвоевать Италию у немцев.

То, как все здесь было организовано, меня разочаровало. Создавалось впечатление, что армия уже долго-долго, лет десять, арендует этот дворец с парками. Но тут, к счастью для моего боевого духа, погода начала портиться, на мои сапоги и брюки стала налипать грязь, а наш отдел пропаганды среди войск противника разместили вне дворца; мы заняли две большие палатки защитного цвета.

Я ежедневно выезжал к частям, находившимся на линии фронта. В день, когда я начал работу, эта линия проходила у реки Вольтурно; затем в результате ряда кровопролитных боев передвинулась к окраине города Кассино и там остановилась. Приближался конец года, я ожидал вестей о рождении моего «сынишки» и часто крутился вокруг наших палаток; во всяком случае, подполковнику Уиверу (а он-то сам любил  в палатке сидеть) показалось, что часто, и он вежливо спросил меня, не следует ли мне отойти от палаток и совершать выезды к линии фронта. Меня смутило, что обо мне могут подумать, будто я бездельничаю, ленюсь или боюсь, но я не хотел признаваться в истинной причине того, что не тороплюсь убегать от палаток, надеясь, что в любой момент через Красный Крест может прийти долгожданное сообщение.

Я преданно писал дорогой жене о подробностях своей армейской жизни, почти не упоминая о будущем ребенке. Наступил и прошел важный для меня день 29 декабря — день моего рождения; для меня это был кризис, вестей не было, но я не хотел строить неверных умозаключений. Первого января я описал предшествующий день, 31 декабря 1943 года:

Новый год начался шумом и грохотом. Ночью поднялся ветер, и даже сейчас, спустя сутки, он грозится лишить нас средств технического и административного обеспечения. Пишу и ощущаю, что с моим зрением творится нечто безумное; кажется, что палатка все время то увеличивается, то уменьшается. Это очень беспокоит. Она действительно становится то больше, то меньше, а ветер налетает жуткими порывами, после каждого порыва удивляешься, что колышки удержались в земле.

Я провел ужасный день, до сих пор чувствую озноб. Дождь, мокрый снег и ветер проникали до мозга костей. Армия в жалком состоянии. Несчастные солдаты, насквозь промокшие. Одни палатки опрокинуты ветром, другие мокрые от дождя не только снаружи, но и изнутри. Море грязи; лужи, огромные, как озера. По краям дорог мчатся потоки воды, а на склонах гор, начиная с высоты в несколько сотен метров, почти везде снег.

Я пошел на склад, чтобы организовать переделку некоторых снарядов, и увидел там полное разорение. Складская бригада сгрудилась в маленьком помещении каменного сарая, с подавленным, несчастным видом глядя оттуда на враждебный внешний мир. Ветер не только унес их документацию, но и снес палатки, оставив только груду мусора, наполовину утонувшую в грязи. В этом хаосе обнаружился корнет, который осваивал один из парней; я попробовал звук губами, стосковавшимися по инструменту. Наверное, странно было с моей стороны играть тогда романтическую мелодию вот так, под открытым небом, с окоченевшими губами и пальцами, но это была малая капля абсурда в пространстве безумия.

Ветром повалены сотни деревьев, многие из них оливковые, вряд ли их можно будет восстановить. Это какой-то преступный сговор ветра и дождя. Дождь ослабляет, а ветер наносит смертельный удар…

Вчерашний вечер я провел в палатке. Мы выпили немного рома и вина, открыли банку с консервированным языком, которую мне, кажется, прислала мама, а может быть, ты. Поджарили консервы, спели несколько песен. В полночь стали стрелять из своего огнестрельного оружия, и эти звуки усилили впечатление того, что идет какой-то гигантский бой, где стреляют из автоматов, винтовок, пистолетов, браунингов и даже из пулемета, — могу поклясться, что я слышал пулеметные выстрелы. Затем мы вернулись в палатку и выпили кофе. Некоторое время я чистил оружие, а когда уже собирался ложиться спать, начался этот ветер. Сквозь полусон я слышал, как в палатку ударяют разные твердые предметы, как далеко в кронах деревьев зарождается пугающий шум мощных потоков воздуха, как эти потоки приближаются и обрушиваются на нас, подобно огромным волнам разрушительного прибоя…
Если верить приметам, то наступивший год будет бурным и страшным. Но он может быть и хорошим, потому что сегодня среди всеобщей суровости я видел радугу.

Четверо офицеров — Дабинетт, Фостер, Герц и я — спали в одной палатке. Канцелярия нашего отдела находилась в другой. Письмо, написанное через неделю, по большей части состоит из описания этой канцелярии (все еще ни слова о ребенке):

Принимая во внимание то, что ты говорила о своей ненависти к канцеляриям, я, пожалуй, опишу, что собой представляет полевая канцелярия армейского отдела. Во-первых, это палатка, из темно-зеленого или камуфляжного материала, а внутри вместо кроватей складные походные столы, на которых почти ничего нет, кроме карандаша и листка бумаги. Если повезет, то есть еще стул, подпертый столбиком, ящиком или каким-нибудь другим предметом, чтобы не опрокинулся. С помощью этого стола необходимо совершать чудеса ловкости, разворачивая карты местности, по техническому уровню исполнения равные всей другой продукции, которую когда-либо выпускала компания Standard Oil; на этих картах отображен каждый дом или бывший дом, самые мелкие подробности по размеру сравнимы с пулеметом. Время от времени приходят связисты, чтобы установить или снять телефон, но это не имеет большого значения, потому что телефонная связь никогда не работает, за исключением тех случаев, когда она вносит свой вклад в общую неразбериху. Следует признать телефон инструментом, который постоянно дразнит ложными надеждами. Половину того времени, что он работает, в нем слышится некий шепот, что побуждает, почти ничего не понимая, в ответ с энтузиазмом орать в трубку все громче и громче; в результате этих воплей передаются по меньшей мере два сообщения, которые не только неверны, но и оказываются неправильно понятыми. А может быть, и три таких сообщения или больше, это зависит от того, сколько еще подразделений подсоединились за это время к тому же кабелю связи. Если служащих описываемой «канцелярии» не отправят, в результате запутывания и запугивания по телефону, на розыск противника для рукопашного боя, то у них будет веселенькое время с картами и схемами обстановки. (Поясняю для тебя, что схема обстановки — это огромный полупрозрачный лист бумаги, который надлежит наложить определенным образом на часть карты, и тогда будут видны удивительные и интересные данные о военной обстановке, которые выявил некто из другого отдела.) В палатке может нормально поместиться один человек, размахивающий простынями карт и схем; больше двух человек — это уже адская теснота, сесть может только один человек. Деятельность по разворачиванию листов с картами и схемами и размахиванию ими приводит, в частности к маскировке печурки, стратегически расположенной в центре палатки таким образом, что об нее невозможно не споткнуться. За топкой этой печки, разумеется, тщательно следят. Время от времени в замкнутом пространстве, окруженном брезентом и плотно закрытым от доступа холодного воздуха, истопник открывает заслонку, подбавляет топливную смесь, и над печкой поднимается огромный толстый черно-маслянистый столб, он обволакивает палатку сверху вниз и проникает в грязную землю на глубину около метра. Сам истопник угольно-черный, в афро-азиатском стиле.

Вскоре, когда это станет уже не опасно для жизни, хотя и вредно для здоровья, можно будет распрямиться, чтобы продолжить работу. Однако может оказаться, что оставленные перед этим бумаги уже вовсе не там, где вы их оставили, потому что сотрудник канцелярии, воспользовавшись тем, что вы были деморализованы, а он скрыт клубами дыма, уже начал наводить порядок в том, что забавно называется «массивом документов». Это значит, он смахнул все лежавшие на столе разрозненные листы бумаги в неуклюжую деревянную корзину, безразлично, с какой пометкой — «входящие» или «исходящие». Несколькими днями позже, когда у него не будет времени для чтения юмористического журнала или газеты «Stars and Stripes», он, возможно, совершит ритуал, называемый «приведение массива документов в порядок». Ритуал совершается так: он берет корзину с документами и пачку старых папок, которые прежде уже использовались три-четыре раза во время перерывов в чтении журналов и газет (темы папок, например, такие: итальянские налоги на социальное страхование, «Фашистская молодежь», учет инвалидных колясок); раскладывает бумаги из корзины по папкам, большинство бумаг кладет в тонкие папки, а в толстые папки не кладет ничего. В тех случаях, когда логики избежать абсолютно невозможно, он делает адекватный выбор, — например, кладет личную входящую почту в соответствующую папку.

Ввиду чрезвычайной занятости этого служащего для него недавно выхлопотали помощника из центра пополнения личного состава. Если бы этот помощник старался помогать, то, может быть, у него бы и получилось, но поскольку он мелочен и склочен, он работает подобно Геббельсу, разрабатывая генеральные планы пропаганды. Сегодня все, кроме полковника, сотрудники нашего отдела захватили все доступные средства передвижения и рванули к линии фронта, поскольку нас всех предупредили об этом новичке. А полковника новичок загнал в тупик, предъявив ему длинные отрывки из Библии, которые, в частности, доказывали, по его мнению, что немцы победить не могут.

Он хотел забросать врага этими убедительными мощными словами. Ответ полковника прозвучал для него, как гром среди ясного неба, — полковник сказал, что, если немцы используют его листовки как туалетную бумагу, как они обычно поступают с лишними листовками, то это, наверное, произведет впечатление кощунства. Пораженный этим доводом, парень удалился в угол палатки, что-то бормоча о том, что бумагу для листовок надо делать грубее. Он один из тех, кто всех терроризирует своим поведением. Один раз я дал ему записку, чтобы он передал ее человеку у линии фронта, а он отдал ее в самолет для курьерской связи, который бог знает куда направлялся. Пожалуй, единственная польза от него в том, что он накладывает пластырь тем, кто обжигается об печку.

Тут встречаются также всякие чудаки, например, заезжие посетители из оккупационного отдела, которым хочется ощутить запах пороха или получить впечатление о том, что такое армия. Или может вызвать к себе контрразведчик, чтобы выяснить, не является ли итальянец, который у нас служит, каким-нибудь тайным агентом, не шпионит ли он за каким-нибудь тайным агентом или нет ли у него желания стать каким-нибудь тайным агентом. Наилучший ответ на это может дать наш разведчик, но сохранение тайны у него доведено до абсурда, так что он уже не понимает ту ситуацию, в которой сам находится.

Затем приходит почта, но от этого наша жизнь не становится более упорядоченной. Открывается пакет, оттуда высыпаются конфеты. Карамельки прилипают к столу или к каким-нибудь секретным документам, и они становятся секретными навечно. Когда ругань тех, кто оказался лишенным информации, становится чересчур громкой, Герц встает и произносит яростную речь о необходимости тишины. Но тут оказывается, что мы все равно опаздываем на обед.

Вернемся к тому, что касалось ребенка. Поначалу я думал, что это «он», а не «она», потому что у моей мамы было четыре сына и ни одной дочери. Задолго до Рождества я получил по телефону сообщение о «нем» от Красного Креста. По какой-то непонятной причине сообщение было очень запутанным и противоречило сведениям, которые передавала мне моя жена. В сообщении секретаря доктора «Джека» Гринхилла (известного акушера-гинеколога, отчима лейтенанта Джонни Гесса) говорилось, что должна родиться девочка, и что родится она в январе. Это предсказание было во всех отношениях из ряда вон выходящим, учитывая то, что оно было дано за пятьдесят лет до разработки метода определения пола будущего младенца, а предсказываемый срок родов был неделями позже ожидаемого.

13 января я написал:

Вернувшись с передовой, я нашел сообщение, в котором говорилось, чтобы я позвонил в Красный Крест. Я позвонил, и едва слышный голос сказал, что я — отец новорожденной дочери. Он сказал, что и ты, и ребенок чувствуют себя хорошо, я больше ничего не смог спросить. Наверное, всю жизнь мне теперь придется отпихивать от нее поклонников. Это должно быть забавно. Теперь я точно так же счастлив, как если бы родился мальчик. Ведь девочка, учитывая особенности ее пола, очень многого может достигнуть по сравнению с мальчиком… Думаю, мы вырастим ее всесторонне развитой, будем учить ее плавать, активно мыслить, общаться с людьми. Герц уже просил ее руки, но я ответил ему, предполагая, что ты мой ответ одобришь, что она не хочет иметь ничего общего со старым чудаком.

Жена, конечно, много писала мне, но письма шли медленно; 24 января я написал, что только что пришли письма от 24, 25, 27 и 29 декабря и от 3 и 4 января, полные подробностей о том, как рождаются дети, о том, что роды нашего ребенка были трудные, длились много часов; что головка девочки была слишком большая и сплющилась при родах, пришлось облегчить роды с помощью разреза, но Джек Гринхилл своими сильными умелыми руками все восстановил, как искусный скульптор. И, — вот что такое материнские чувства женщины! — она написала, что хуже всего было то, что все это время страдал я. Джек Гринхилл шутил, что он старается отдалить срок родов, чтобы у ребенка и отца была одна и та же дата рождения. Совершенно очевидно, что он сделал все возможное, чтобы помочь родиться привязавшейся к животу своей мамы крикунье весом более 4 килограммов.

Таким образом, вся наша последующая переписка шла, так сказать, над головкой этого ребенка; о девочке мы писали так много, что этого хватило бы на целый учебник по педиатрии, притом написанный в русле новейших педиатрических тенденций, потому что в написанном было очень много любви. Мы назвали ее Кэтрин Эстер, в честь бабушек как с отцовской, так и с материнской стороны.

Параллельно с этими событиями разворачивалась военная кампания на западе России, это была тяжелейшая кампания войны, хотя некоторые, как ни странно, в этом сомневаются. Нашим солдатам казалось невероятным, что это будет продолжаться так долго, они все время ожидали прорыва на каком-то другом участке фронта. Многочисленные танковые и моторизованные части союзных войск нельзя было эффективно использовать в горах и в грязи. Итальянским сельскохозяйственным фирмам приходилось снабжать мулами французские, индийские и польские пехотные войска, которые пытались овладеть немецким укрепленным районом, атакуя его со стороны северо-восточного горного массива. Большинство животных были убиты в боях или разбились насмерть, падая со скользких грузовых прицепов.

Физические особенности местности и трудности передвижения превращали военные действия в сражения стрелков-пехотинцев, минометчиков, пулеметчиков и саперов. (Стрелки-пехотинцы, обученные стрельбе из винтовок, фактически были также автоматчиками и метателями гранат; их обучали также владению противотанковыми гранатометами для взрывания бункеров на тех участках фронта, где они не могли поражать сверхтяжелые немецкие танки.) Практически все потери в войсках союзников были в пехотных батальонах; в этих батальонах, каждый из которых изначально насчитывал 400 винтовок, 80% потерь составляли рядовые стрелки и лейтенанты. Гибли также санитары. Ужасная погода и постоянные обстрелы делали условия жизни невыносимыми даже для тех, кто не был ранен или болен. Боль и смерть вокруг тоже не способствовали радостному настроению. Когда солдат войска специального назначения сидит на трупе врага, запихивая в рот еду из консервной банки, входящей в боевой паек, у него нет намерения надругаться над убитым, просто это лучше, чем сидеть в грязи.

Невероятно, но в течение семи месяцев, с ноября 1943 года по июнь 1944 года, Италия рассказывала сражающимся войскам басни о своем замечательном климате, отличной еде, удовольствиях и комфорте. Люди этой страны оставались людьми, несмотря на постоянные страдания и несчастья: некоторые женщины развешивали на просушку выстиранное белье и одежду в пределах дальности орудийного огня, это заставляло солдат чувствовать себя глупо. Для тех читателей, которых интересуют подробности моей военной биографии, поясню, что именно в этот период я, лейтенант де Грациа, прибыл на этот участок фронта, затем уехал и опять вернулся.

Военная кампания в этом районе прошла через несколько фаз; я связываю это с национальной принадлежностью тех войск, которые в основном в ней участвовали. Командование 5-й армии США состояло из американцев; оно, в свою очередь, находилось под британским командованием группы армий, которое управляло на территориях до Восточного фронта и 5-й армией США, и 8-й армией Британии. Эти войска были самыми многоязычными из всех войск, участвовавших в войне: в их состав входили британцы, американцы, канадцы, новозеландцы, уроженцы Ост-Индии (индусы, сикхи, гуркхи и др.), поляки, французы (не только из европейской части Франции, но также из африканских колоний — алжирцы, марокканцы. тунисцы), евреи, бразильцы, итальянцы. Охрана американского штаба была испаноязычной, это были пуэрториканцы. Для точности картины можно упомянуть также шотландцев, ирландцев и ряд других контингентов в составе войск различных государств. Позором Америки было то, что из-за своих расистских традиций она держала чернокожих американцев, — как сформированные отдельно от белых военные подразделения, так и отдельных граждан, — вдали от зоны боевых действий, хотя они и участвовали в обеспечении работы военных транспортных потоков в направлении от Неаполя. В противоположность этому, войска Франции и Британии включали боевые части чернокожих африканцев. Продовольствие, оборудование, оружие были по преимуществу американскими, и доставлялись они американским транспортом.

Контакты с Адриатическим регионом добавили к этим объединенным силам югославских партизан; к концу 1942 года мои убеждения сформировались в пользу поддержки партизан-коммунистов под руководством Тито, а не монархистов-националистов (четников), которыми руководил Дража Михайлович. Почему? Потому что мои разведывательные источники приносили один рапорт за другим, указывающие на то, что люди Тито наносили гораздо больший ущерб нацистам и фашистам, чем монархисты. Как бы то ни было, мне вообще не нравились монархи. Мои люди, разведчики подразделения «D» в Неаполе, пришли к мнению, что следует поддерживать Тито, и, как будто между разведками существовала некая связь, Уинстон Черчилль также решил, что Тито — именно тот, кого следует поддерживать. И когда мне представили парочку энергичных югославских партизан, я сказал: «Друзья Тито — мои друзья».

Первой фазой страшного сражения, длившегося всю зиму, был ряд боев с целью дойти до линии Густава, с ее ключевыми пунктами в городе Кассино и грандиозным бенедиктинским монастырем Монте-Кассино, возвышающимся над этим городом. Американцы и британцы впоследствии спорили, кто больше сделал для того, чтобы выйти на эти позиции. Самой значительной частью второй фазы было форсирование реки Рапидо, осуществленное главным образом силами 36-й американской дивизии, которая вела свое происхождение от техасских частей Национальной гвардии. Выдающуюся роль начинал играть 442-й японско-американский батальон, впоследствии — полковая боевая группа. 34-я американская дивизия также была брошена на выполнение невозможного, она потеряла половину своих стрелков. Чье поражение было тяжелее — 36-й или 34-й дивизии? Кто потерпел неудачу?

Вскоре стали известны все факты, касающиеся этих двух военных эпизодов. Но там, где известно множество фактов, правда обретает многогранность и сложность, и вопросы о ней никогда не могут быть разрешены одним-единственным ответом. В одном можно было быть уверенными: лобовое наступление на Кассино была безумием. Но командование снова и снова отдавало приказы идти в атаку.

Читайте также: На военную службу был призван в Чикаго

продолжение:
Сражение под Кассино. Часть 2

 

Перевод для сайта www.world-war.ru Марии Шеляховской

Источник: Alfred de Grazia “A Taste of War”. – Princeton, N.J. : Metron Publications, 2011.

www.world-war.ru