Путь на Запад

Георгий Владимирович Смирных, директор спецшколы ВВС в г. Свердловске, фото 1951 г.

ПУТЬ НА ЗАПАД (1944 год)

Если быть до конца честным, то трудно писать о самом себе спустя 34 года… Память уже ослабла, вспоминаются отдельные факты, сцены быта, эпизоды боев, связать их вместе уже очень непросто. Да и скитания в тылу я запомнил яснее только потому, что мне много раз их приходилось излагать многочисленным особистам.

Но, попав в ноябре 1976 года в клинику по сердечным и каким-то там еще делам, я был водворен стараниями Ниночкиного кумира – Октябрины Сергеевны – в отдельную палату и … захандрил от одиночества. Скукотища неимоверная. Сначала лежал и читал. Потом обратился к воспоминаниям, а когда уже разрешили вставать, то решил записать все то, что сохранилось в памяти. Пишу исключительно для себя; правильно говорят те, кто старость сравнивают с периодом подведения жизненных итогов. Но излагать мысли становится все труднее – оскудел словарный запас, стало необходимым подолгу обдумывать каждую фразу. Но стоило начать, как понял, что кое-что еще могу, а будет время – перепишу все набело. Ну а не будет – так не все ли равно, в какой форме эти записки будут выброшены.

5-й отдельный штурмовой батальон офицерского состава

Так называлось это подразделение численностью до 800 человек. Штрафники? Нет, на первом же построении нам разъяснили, что это совершенно не так, а вызвано обстановкой на фронте. Немцы судорожно стремятся закрепиться на Днепре, если им это удастся, то форсирование потребует немыслимых жертв. Нужно сходу захватить хороший плацдарм, а если удастся, то и продвинуться вперед. Фронт все свои резервы уже исчерпал, и на нас вся надежда. Что ж – логично, я одним из первых поддержал это решение командования – хватит хлеб жрать в тылу, пора драться! Быстро провели митинг, разбили на роты, погрузили на машины и повезли.

Привезли в какой-то большой хутор, помыли в полевой бане — большая палатка, там горячо натоплено и воды вдоволь. Для меня это был настоящий праздник – в бане не бывал со времен курсов в Белебее – ну не строят бань на Украине! Стали раздавать оружие. Я получил карабин без шомпола со сбитой мушкой, два десятка патронов россыпью в шапку и гранату. В отделение со мной попал только один знакомый – батальонный комиссар Вася Румянцев. На построении поинтересовались – кто хочет в разведку, и весь строй без всякой команды сделал шаг вперед. С наступлением темноты вывели на передний край и приказали окапываться. А чем? В отделении ни одной саперной лопаты! Но тут уже не до шуток, народ понимает, что тот, кто останется в чистом поле – с рассветом не жилец… Первым догадался Вася – перед выходом нам выдали сухпай, и в нем баночка камчатских крабов (из расчета на 3 суток!). Ныне это деликатес, а в те времена и не особо-то и ели. Но этот деликатес нам жизнь и спас. Мясо тут же сжевали, а жестянками начали упорно вгрызаться в грунт, благо земля еще не промерзла. Мне было немного легче – еще в Алексеевке я разжился хорошим и длинным ножом. Он мне здорово помог. Я его сохранил до самого Берлина, но после ранения и сумка моя, и нож так и остались в батальонном хозвзводе… Общими усилиями к утру у нас были окопчики глубиной 50-70 см… шутили еще, что только задницу в них можно спрятать, но и то много лучше, чем в чистом поле.

Рассвело, и мы начали осматриваться. Разместили нас плохо – почти на самом гребне пригорка, неподалеку от Днепра. Виден его правый высокий берег и какое-то полуразрушенное сооружение типа небольшой плотины. До среза воды еще 3-4 километра по хорошо простреливаемой местности, за ночь подморозило – видимость прекрасная. Слева от нас посадка, до нее метров 300, что за ней – не видно. Прямо перед нами небольшая лощинка, полого поднимающаяся на запад. Следующий гребень в 2-2,5 км и выше нашего. Окопчики наши разбросаны на расстоянии метров в 10 – редкой цепью разбросали наш батальон! Сзади наш же расчет станкового пулемета (неизменный «Максим»), которым командует бывший командир пулеметной роты, знакомый мне старший лейтенант. Не успели как следует оглядеться, как по цепи передается команда: «Приготовиться к атаке!». Откуда-то сзади прозвучало несколько орудийных выстрелов, и в атаку справа пошли «чернорубашечники» – так в то время называли мобилизованных на освобожденной территории, которых даже не переодевали в военную форму. Пошли густо, сразу сбившись в кучки, видно, что не обучены и от страха жмутся друг к другу.

Вообще-то надо сказать, что пехота наша в Отечественную ходила в атаку упорно, но без выстрела, и обучена была очень слабо. Мы все массами перли, а у немцев плотность огня, как в обороне, так и при атаке была очень высока. Вот немецкая цепь в атаке – это шквал огня, а у нас даже в конце войны рота автоматчиков идет вперед и не стреляет! И еще уж одно замечание – наша привычка поднимать бойцов в контратаку при походе противника на 100-150 м. Им только этого и нужно – прострочили нашу пехоту с самого выгодного расстояния и залегли. А мы еще и радовались – положили немцев! Вот откуда несоизмеримость наших и немецких потерь!

Ну, вернемся на поле боя. На наших глазах густая цепь поднялась из окопчиков и медленно пошла в гору. Атака бегом – это только в кино, бросок вперед – это когда до траншеи противника остается метров 20, не более. У немцев, судя по всему, сплошной обороны по холму нет, но там и тут натыканы пулеметные гнезда, а еще из-за Днепра постреливали минометы. Цепь на глазах таяла, но все еще шла вперед. Тут из-за бугра появился немецкий танк и открыл огонь из пушки и пулемета. Наша артиллерия оживилась, и около машины довольно кучно легли несколько разрывов. Немцы долго судьбу испытывать не стали и быстренько ретировались за бугор. Совсем уж редкая цепь залегла у самого верха – сил на бросок и рукопашный бой уже не было. Продвинулись они на 2,5 – 3 километра, но какой ценой?

Наблюдая за этим боем (нам было приказано не демаскировать себя и огня не открывать), я обнаружил хорошо замаскированную огневую точку немцев. Покричал о ней пулеметчикам, они обещали ее обстрелять в самом начале атаки. Успокоилось. И тут по склону идет немец. Нагло, открыто, до него километра полтора, и кто он – солдат или офицер – рассмотреть невозможно. Между пулеметчиками спор – попадем или нет с первой очереди? Обнаруживать себя нельзя, но если короткой очередью! Старший лейтенант в том споре победил – 2-3 выстрела, и немец упал и больше не шевелился. Постепенно мы привыкли к обстановке, даже подремали по очереди. Тихонько углубляли и наши окопчики. С наступлением темноты привезли питание, из цепи уходить не разрешили, раздатчики сами ползали и раздавали хлеб и что-то горячее. Следующую ночь мы также работали над углублением наших окопов, но, как оказалось, зря только силы тратили.

Еще на рассвете сзади ударили по гребню орудия. Назвать это артподготовкой нельзя, пехота очень четко такую характеризовала: «Повоняли немного». И орудий было мало, и снарядов они выпустили немного. Ну а потом команда: «Вперед». Встали и пошли, цепь редкая, но очень дружная – подбадриваем друг друга шутками, не жмемся друг к другу, не идем на одном уровне – чувствуется профессионализм. Но не стреляем, кое-кто вообще оружие несет под мышкой. Шли мои товарищи, все офицеры, сколько полков можно было нами укомплектовать? Выйди из-за бугра 2-3 танка, и все мы останемся здесь – нет ни одной противотанковой гранаты! Спустились с нашей горки, миновали лощинку и начали подниматься в горку. Тут уж засвистели пули, цепь стала редеть, но мы все шли. Ударили минометы, кажется откуда-то из-за посадки – что, и там немцы? У меня все не выходила из головы огневая точка, но я уже ее не видел. Когда мы подобрались к траншее, я каким-то боковым зрением увидел перебегавших двух немцев с ручным пулеметом и автоматами за плечами. Еще несколько шагов, и они скрываются в подготовленном окопе, вот уже пулемет ставят и направляют в противоположную от меня сторону. Почти беззвучно, в каком-то остервенении я сделал несколько прыжков по брустверу и что есть силы ударил прикладом пулеметчика по голове. Из-под приклада брызнула кровь, и он повалился в траншею. Второй, обернувшись на крик, рвет автомат из-за плеча. Почти машинально стукнул стволом моего карабина ему в грудь и нажал спуск. Карабин таки выстрелил, в чем я сильно сомневался, глядя на его состояние. Надо бы подхватить пулемет, но вижу, что цепь ушла уже вперед и, перескочив через траншею, бегом устремляюсь вперед. Только поравнялся с цепью, как в ногах что-то лопнуло, и я почувствовал запах тухлого яйца. Тухлое яйцо – да, да, именно такой запах давал разрыв небольшой немецкой мины. И сразу чувствую боль в левой ступне. Взглянул и увидел разорванный сапог и проступающую кровь.

— Вася! Меня ранило!

— Уходи скорей назад…, — кричит он и бросается вперед, чтобы не попасть под серию после пристрелочного разрыва.

Оперся раненой ногой на карабин и поковылял под гору. Только тут я услышал, что пули свистят как осиный рой, впечатление, что все бьют по тебе и со всех сторон. Подпрыгивая на одной ноге, добрался до лощины, а там уже, где ползком, где на боку, продвигаюсь, держась ближе к посадке. Чувствую, что теряю кровь, а вместе с ней и силы. Но оставаться в поле рискованно – добьют, да и санитары не найдут. Приметил дерево и подполз к нему. И вдруг сверху, прямо надо мной раздается автоматная очередь, и несколько гильз падают вокруг меня. Поднимаю глаза и … вижу немца, пристроившегося в раструбе стволов, метрах в 3 от земли. Он ведет огонь короткими очередями куда-то в направлении нашего тыла. Опусти он глаза – все, мне конец. Начинаю его выцеливать из карабина, но руки дрожат, мушки нет, карабин ходуном ходит. Промах – смерть. Кладу голову на приклад и на секунду закрываю глаза, вздохнул спокойно, приложился и выстрелил. Рука тянется перезарядить, но этого не потребовалось – немец как куль валится вниз и застывает, выбросив вбок руку. Вот так Георгий Владимирович научился убивать. Далее – слово за чудом сохранившимся у меня документом:

Боевая характеристика

на батальонного комиссара Смирных Георгия Владимировича, 1909 года рождения, уроженец гор. Соликамска Молотовской области, из совслужащих, в рядах РККА с ноября 1941 г., проходил службу в 5-м отд. Штурм. Батальоне ЮЗФ с 06.10.1943 по 10.10.1943 г.

Участвуя в боях с немецкими захватчиками в прорыве сильно укрепленной полосы обороны противника на подступах к гор. Запорожье, показал себя дисциплинированным и мужественным офицером.
В боях с фашистами проявил мужество и геройство: одним из первых поднялся в атаку, своей отвагой воодушевляя товарищей, прорвался к траншеям обороны немцев, на ходу расстреливая немецких мерзавцев, и уничтожил огневую точку врага.
Тов. Смирных, будучи ранен в бою и выходя из боя, уничтожил оставшегося в тылу немецкого автоматчика, продолжавшего вести огонь.
Тов. Смирных в боях с фашистскими захватчиками показал себя преданным делу партии Ленина-Сталина и социалистической Родине.

Командир 5 ОШБ подполковник /Пташкин/
Зам. Командира 5 ОШБ майор /Власов/
Подписи заверены
нач.штаба гв. Подполковником Еременко
Копия заверена гв. майором Леоновым

Добрался я до ротного медпункта с большим трудом. Прямо за горкой в посадке старик-ездовой отбирает оружие (легкораненые сами должны нести свое оружие в медпункт), а медсестра наскоро перевязывает. Двое ребят из нашей роты, помогли стащить сапог с затекшей ноги, вылили из него кровь, сестра посмотрела на рану и дала мне индивидуальный перевязочный пакет (ранение было легким) и, кое-как перевязав друг друга, мы втроем двинулись на батальонный пункт. А там … там уже картина страшная, пусть ее сами военные медики описывают…

Симпатичный старик-фельдшер сделал мне нормальную перевязку, заполнил карточку-формуляр ранения и отправил отдыхать в сарай на солому. Среди раненых на батальонном пункте уже похаживали особисты (но видел я их и после, на ротных перевязочных пунктах), карточки просматривают, кого и куда… ясно, что ищут самострельщиков. Я мог быть спокоен – у меня ранение осколочное, а вот моего попутчика, раненого навылет в плечо, долго опрашивают, вызывают доктора, снимают бинт, ищут нимб от порохового заряда – верный признак самострела.

Чувствовал я себя довольно хорошо и потому, узнав, что рядом в хате находится штаб батальона, отправился туда сам и получил справку о выбытии из части по ранению. Вернулся, а тут как раз пришла машина за ранеными, я в нее и сел. Потом мне сказали, что поторопился, всех оставшихся наградили – батальон прошел аж до самого Днепра.

Госпиталь в коммуне им. Ленина

С машины нас разгрузили в довольно большой и наскоро подремонтированный дом. Сначала поместили на 2-м этаже, без разбора характера ранений и воинских званий – это карантин. Прямо на пол, если не считать пучка соломы под головой. Но кто обращал тогда внимание на эти мелочи? Состояние было довольно необычное – тут и сознание выполненного долга, это и оценка самого себя в первом бою – не струсил и даже отличился, воюя примитивным оружием. Что скрывать – тут и радость от того, что живым и, судя по всему, малой кровью вырвался из боя. Тут и надежда на окончательное и полное восстановление в правах. Появились и мысли о том, что надо приглядывать за раной – лишь бы не загноилась. Но, как оказалось, старик-фельдшер свое дело знал – рана была обработана профессионально.

Я пытался проанализировать мой первый настоящий бой с профессиональной точки зрения. Ведь скоро мне предстоит вести людей в атаку, и от моего умения будет зависеть их жизнь. И выводы получались неутешительные. Думал, прикидывал варианты, а перед глазами вставала преступно организованная (если организованная вообще!) атака «чернорубашечников». А сколько наших офицеров осталось лежать на поле? Ковыляя в тыл, я многих узнал, тех, кто уже никогда не пойдет в атаку… Была и какая-то бесшабашная радость жизни – на второй день ввязался в картежную игру и, конечно же, проигрался в дым – немногие бывшие у меня деньги перекочевали в чужой карман. Был ли это азарт? Да нет, я человек не азартный, я бы сказал, от полноты чувств… Вот описываю моменты, которые меня не красят – там напился, здесь проигрался… свидетелей нет, можно было бы и промолчать, но зачем? Не нужны мне чужие свидетели – я сам себя сужу сейчас, подводя итоги своей жизни.

Выдержав какое-то время в карантине, нас распределили по палатам. Для офицеров выделили отдельную. Палата? Да разве она похожа на мое местопребывание ныне – там забитые неструганными досками оконные проемы, доски худые, все в щелях – где на Украине в прифронтовой полосе найти нормальные доски? Но уже кое-где вставлены стекла и даже побелены стены. Кто-то даже марганцовкой их расписал, но что нарисовано – понять трудно. Подушки соломенные и даже постельное белье, пусть стиранное-перестиранное со следами всего чего только можно, но постельное белье! Девчонки-санитарки постарались от души. Это даже не уют, а фронтовой комфорт! Но палата только офицерская, все остальные выгороженные помещения – операционные, перевязочные, какие-то административные помещения. На всем остальном пространстве – разложенные рядами раненые. Тяжелые – на кроватях в углу. Офицеров в палате всего несколько человек, но из моего батальона нет никого – куда их вывозили, я не знаю. Раненых также не запомнил, за исключением молоденького лейтенанта Вовки – красавца в прямом смысле слова. Очень интеллигентный, в этом госпитале уже по второму заходу и здесь у него настоящая любовь с очень милой и приятной медсестрой, Таней кажется, студенкой-третьекурсницей… Вовка ко мне привязался, все время, за исключением свиданий, мы проводили вместе. Прилично кормили, очень хорошо заботились. Силы быстро восстанавливались, и я уже приловчился «ковылять», стал своим для медперсонала. Сохранился в памяти и номер госпиталя – 22003.

Начал даже писать «поэму». Рана постепенно зажила, и начальник госпиталя майор Давыдов попросил меня принять участие в подготовке концерта для раненых. Взялся, даже скомпоновал какое-то одноактное «представление» под звучным названием «В землянке», вспомнил и школьный опыт исторических монтажей. Более того, я попал на смотр госпитальной самодеятельности в Запорожье и даже был отмечен благодарностью. Особенно запомнился хор, исполнявший с большим чувством «Землянку», я даже солировал. Тогда же вышел обновленный гимн СССР, но мы знали только один куплет, который и спели под подобранную гармонистом мелодию.

Но самого Запорожья я так и не увидел. Привезли нас туда затемно, днем никуда не выпускали, а сам концерт был уже в ночь. Потом – снова в путь. Говорили об угрозе бомбардировок, но, насколько я помню, к тому времени прежние налеты уже ушли в прошлое. Что еще помню из госпитального быта? Первое, что приходит на ум – лежу на перевязке, а тут немца заносят! Здоровенный, откормленный, на носилках. Положили рядом, разбинтовали ногу – а там газовая гангрена, вид ужасный, и это после сквозного осколочного ранения бедра! Ранка пустяковая, а нога уже вся черная. Начмед посмотрел и приказал уносить – все, поздно что-то делать… Но сопровождавший его другой немец, немного говоривший по-русски, тут же упал на колени перед начмедом и стал умолять спасти его брата! Как потом мне подтвердили, когда брата ранили, он бросил оружие и принес его к нам в окопы. И как-то по-другому взглянул я на этих несчастных солдат, что-то екнуло в моем сердце. Что стало с ними – не ведаю.

Другой случай связан с солдатом, сыном украинского кулака, он остался на оккупированной территории и, не желая идти в армию, разыгрывал из себя глухонемого. За столом – комиссия из трех врачей, а меня попросили вести протокол. Вводят подозреваемого в симуляции, и начинается процедура освидетельствования. Он играет свою роль отлично, и уже начмед готов признать его негодным к службе. Объявляют ему, он ничего не понимает, машут рукой на дверь, он поворачивается и идет, и уже у самой двери начмед его окликает: «А справку-то об освобождении забери!», он быстро поворачивается и возвращается к столу! Но, сделав несколько шагов, понимает свой промах и разражается отборным матом. А начмед наш был не промах!

И еще одно воспоминание о госпитале: после зарплаты мы сходили на базар (которые у нас на Урале были нищими, а тут – торгуют всем!), и я купил себе отличную немецкую бритву «Бисмарк». Долго она мне служила и пропала только в боях на Кюстринском плацдарме.

Но все хорошее кончается, кончился и срок моего лечения, остались только прекрасные воспоминания о доброте персонала. Дали мне почти новое обмундирование, фуражку я сумел сохранить шитую еще в 258-м лагере, выдали и офицерскую шинель, а вот сапоги старые оставили – только осколочную дырку хорошо залатали. Попрощался и пошел пешком в Синельниково, а оттуда на поезде в Днепропетровск в резервный полк офицерского состава ЮЗФ. В пути встретил и Новый 1944-й год, а в качестве подарка в одном из хуторов встретил старшего батальонного комиссара Иванова. Его почему-то в батальон не взяли, и он пожаловался, сказав: «Ты теперь – человек, а мое положение совсем стало запутанным. И восстанавливать не восстанавливают, да и на фронт не пускают». Он искренне как-то посетовал: «Уж скорее бы все на свои места встало – убит, так убит, а если ранен – так ранен». Так и расстались мы, чтобы больше не увидеться.

Продолжение следует.

Материал подготовлен внуком полковником запаса
Игорем Александровичем Сабуровым