Последний прорыв

Разведка боем моего батальона не прекратилась, когда залпы общей артподготовки в 5 утра 16 апреля 1945 года покрыли грохот ночного боя. Первый залп артиллерии трудно сравнить даже с ударом тысячи молний. Первое впечатление – не лопнула  ли черепная коробка. Даже на КП в подвале все инстинктивно прижались к полу, затем подавляющий психику гул тысяч снарядов, ад разрывов, и так долгих 40 минут. Но ощущение у нас радостное и даже слышны крики (разговаривать нормально во время артподготовки просто невозможно): «Вот это дали! Держитесь, фрицы!». Но ощущение растущей напряженности только усиливается – время атаки приближается.

И вот сигнал: «Вперед!». Даю свой сигнал в роты: «Вперед! Иду за вами!» и следующее сообщение в полк: «Пошел вперед. Отключаюсь». И уже после этого, обернувшись к своему КП, с улыбкой: «Вперед, славяне!». Выскакиваю из подвала во двор и физически ощущаю, что остальные следуют за мной. За остатками забора немедленно бросаемся на землю. Я не художник и не писатель, поэтому мне трудно описать картину, открывшуюся перед нами. Еще ночь и должно быть темно. Но ночной темноты нет – она уничтожена тысячами вспышек, слившихся в одно сияние. И этот искусственный свет лишь подчеркивает темному ночи у самой земли. Ко всему добавляется стена густого дыма и пыли, затягивающая все кругом.  Земля ходит ходуном, ощущение вселенской катастрофы, волна дыма постепенно застилает и звездное небо. К этой световой гамме надо еще добавить свист пуль, осколков, разрывов ответного огня немцев. Он не силен, но ощутим. Управлять в таком хаосе голосом невозможно, я всегда пользовался свистком, причем старался выбрать самый звонкий и пронзительный.

Физически ощущаю выстрелы тяжелых самоходный орудий где-то справа, при очередной вспышке вижу, что они буквально в 20-30 м от нас. Прожектора? Может быть, они и были, но я их не видел. Повернуть голову назад – это ослепнуть от вспышек десятков тысяч орудий, да и что можно увидеть в этом облаке дыма и пыли?  После войны я прочел множество мемуаров наших генералов, но мне запомнилась фраза из книги начальника штаба 8 гв. Армии генерала В.А. Белявского: «Трудно было представить, что в этом кромешном аду действуют люди». Вот мы и были этими людьми… Что человек чувствует в этот момент? Слабость? Страх? Да. Все эти чувства присутствуют, что здесь скрывать! Но чувство долга вызывает душевный подъем и рождает готовность к предстоящему. И еще… это непередаваемое чувство, что весь мир слышит этот финальный аккорд войны, скоро… очень скоро мы победим!

Но сейчас задача много проще и одновременно сложнее – вперед за ротами. Преодолеваю секундную слабость, медленно поднимаюсь… пошел, быстрее пошел, почти побежал. За мной Мусуркеев, разведчики и весь сбившийся в кучку КП. Кто серьезно воевал, тот хорошо знает, что в атаку не бегают, а ходят, и что есть один решающий момент – подняться и сделать шаг вперед.  Оторвать голову от такой теплой в любое время года земли, оторваться от земли, когда каждая маленькая ямка кажется надежным укрытием и броситься вперед, противопоставив лавине железа свое отнюдь не железное и уязвимое тело. Это важнейший психологический барьер, с переходом которого становится много легче.

Идем во мрак, вихрь, ураган, по сравнению с которым ад Данте был, наверняка, курортом Кавказского побережья. Идем медленно, задыхаясь от пороховых газов, не слыша вокруг себя ничего, кроме рева выстрелов и взрывов. Но меня уже обступили заботы,и первая из них – где роты? В такой обстановке сбиться с направления ничего не стоит. Ориентиры либо уничтожены, либо просто не просматриваются. Как самому бы не сбиться с направления! Посылать связных? Куда? Что они найдут? Да и куда им возвращаться? Если пригодится следующим поколениям офицеров – я всегда приказывал ротным оставлять своих связных через равные промежутки времени на месте. Обычно сразу же за проволочным заграждением, в первой траншее немцев. Вот и сейчас натыкаюсь на лежащего связного от роты автоматчиков Кравцова. Боец докладывает, что первую траншею захватили и вместе с 1-й ротой идут вперед.

Сваливаемся в первую траншею. Она разрушена не столь здорово, как можно было ожидать от такого огня. Ясно, что из-за ее близости к нашим траншеям артиллерия крупных калибров по ней не работала. Били минометчики и дивизионные гаубицы, но общий вал огня оглушил и парализовал немцев, и они не смогли оказать серьезного сопротивления.  На дне траншеи мы видели раненых и убитых, разбираться, кто они, времени не было – вперед! За нами идут санитары – это их дело. Отдышавшись, идем дальше.

Артиллерия перенесла огонь вглубь немецкой обороны, и пелена тумана и пыли начинает понемногу оседать. Кое-что становится видно. И первое – ходы сообщения и укрытия буквально завалены немецкими трупами. Я еще никогда такого не видел! Не зря мы имитировали атаку в течение почти двух дней! Противник не стал отводить пехоту в тыл, а скорее начал придвигать резервы,  и тут их застала наша артподготовка. Я читал поздние воспоминания про этот прорыв, но я пишу только то, что я видел на узком участке фронта. Второй траншеи просто не существует – ее полностью сравняли с землей. Над головами волна за волной пошли наши штурмовики. По ним ведется массированный огонь из-за Зееловских высот. На моих глазах прямое попадание превращает один из штурмовиков в огненный шар, который падает в сотне метров от нас. Но выстроенная штурмовиками карусель над высотами дает ощутимое снижение огня противника. Мы это не слышим, но количество разрывов в наших цепях становится зримо меньше.

Развалины какого-то хутора в километре от переднего края. Трупы, трупы, трупы… пока это только немцы, своих я еще не видел. Но поток раненых назад уже потянулся, один из них говорит, что роты уже совсем рядом, уже проскочили и третью траншею. Перед полуразрушенным блиндажом под фундаментов дома натыкаюсь на труп немецкого полковника с большой колодкой наград. Разведчики заходят в разбитый КП и снимают со стены карту с детальным расположением наших войск. Немецкая оборона не прорисована, и карта летит под ноги – она нам неинтересна!

Догоняем нашу минометную роту. Она меняет позицию. Васин докладывает, что впереди автоматчики и они быстро продвигаются вперед, стрелковые роты, уже немного смешавшиеся, идут справа. Он пока «безработный» — целей для него нет. На окраине хутора у остатков дома нахожу тяжелораненого командира роты автоматчиков Кравцова. Его охраняет легкораненый боец и докладывает, что ротного ранил немец из траншеи в 50 м от дома. Он все еще там, и видно, как его каска появляется то тут, то там. Он остался один, но не бежит, а стреляет. Бью по нему из обоих пистолетов, но куда там… Мусуркеев срывает с плеча фауст и, быстро прицелившись, делает выстрел. На месте, где только что торчала каска, большая воронка. На немца наплевать, но вот Кравцов… Эх, какой был командир! Даю команду двум бойцам нести ротного назад  и искать медпункт. Это все, что я могу сделать для него. Прощай, друг!

За хутором открывается ровная местность, до высот еще далеко. Раньше в бинокль они казались совсем близко, а идти нам до них еще далеко. Наша артиллерия отстрелялась и стихла, штурмовики потянулись назад. Стало заметно тише, уже почти светло. Впервые вижу впереди свои роты – бойцы группами продвигаются довольно быстро. Некоторые группы вырываются вперед, другие поотстали. Хорошо! Молодцы! С направления мы не сбились, и я отыскиваю в бинокль дальние ориентиры. Пока все идет, как задумано. Вижу, как какой-то уцелевший «станкач» открывает огонь трассирующими пулями, но они идут явно вверх. Раздаются несколько выстрелов идущих за нами танков, и на месте огневой точки вырастают разрывы. Разрывы немецких снарядов начинают приближаться к нашим цепям – немецкая артиллерия на задних скатах Зееловских высот не подавлена и быстро восстанавливает систему огня. Приближается очередной критический период наступления – самое время для немецкой контратаки. Наша пехота уже подустала, понесла потери, артиллерийское сопровождение атаки еще не налажено. Но от меня пока мало что требуется – пока роты продолжают выполнять оговоренные в деталях задачи. Сейчас главное – не пропустить момента немецкой контратаки. Посылаю связных в роты с простой задачей: подтвердить планы и показать ротным, что они находятся под контролем. Попытки связаться с полком по рации пока не удаются – весь эфир забит «под завязку».

За мной следует целая толпа народа, приданные, поддерживающие, связисты… цель прекрасная! Принимаю решение и даю команду: «Все – в цепь!», получается довольно внушительно – вот он, несуществующий второй эшелон моего батальона! Продолжаем движение, я обхожу большой неразорвавшийся снаряд – такого «поросенка» я еще в своей жизни не видел! Запоминаются детали: … откуда-то справа слышится нарастающий рокот танковых моторов и в колонне по 3-4  появляется большая группа «тридцатьчетверок». Около меня притормаживает головной танк, и оттуда через открытый люк раздается вопрос:

— Майор! Ваша задача?

— Уже последующая – Хунгрисер-Вольф.

— Нам по пути. Майор, прикрой меня от фаустников! Я уже несколько машин потерял! Я на каждого твоего бойца по танку дам!

Отлично! Это как раз то, что мне сейчас надо. Я быстро указываю на свои цепи впереди, и вот уже в метрах 50-80 за цепью моего КП разворачивается около батальона танков. Сориентировавшись, они открывают огонь по целям, ожившим перед нашей пехотой.  Роты пошли быстрее, почувствовав такую поддержку. Надо и самому КП двигаться быстрее.  Неожиданно натыкаемся на препятствие – ров, которого нет на наших схемах.  Глубина – 2-3 метра, по дну жидкая грязь. Но на схеме у танкистов он есть. Танкист опять просит:

— Продвинься со своими метров на 500 и прикрой меня! Переправлюсь, опять пойдем вместе! У нас с тобой как на учениях получается.

— Хорошо, но не забудь – мне хутор брать надо! Долго отлеживаться не могу.

Предложение принято, и танкисты стаскивают свои запасные бревна для организации переправы.  Я же продвигаюсь вперед к обсаженной старыми деревьями дороге. Впереди, немного справа, горит хутор Хунгрисер-Вольф, объект моей атаки, над ним уже нависают сами Зееловские высоты. Метрах в 700 левее вижу КП соседнего батальона, но соседние роты мне не видны. Навстречу идет боец с группой пленных, их около десятка. Вот это хорошо! Когда появляются пленные, это говорит о развале обороны противника. На душе становится радостно – батальон выполнил задачу без больших потерь, полоса обороны противника практически прорвана. Остается овладеть хутором. Оттуда противник ведет несильный огонь. Я разворачиваю минроту, и она открывает огонь по окраине хутора, потом переносит его дальше. И почти сразу же я получаю доклад, что хутор занят! Совсем хорошо – задача выполнена! Уточняя обстановку, присаживаюсь в кювет над развернутой картой. Замкомбат гв. капитан Ванин с группой бойцов уже выдвигается к хутору. Танкисты все еще копаются на переправе, но мне надо вперед. Бойцы должны видеть комбата, да и самое время принимать решение по действиям за хутором – указаний пока нет, как и связи с полком.

Рядом со мной группа «приданных и поддерживающих», им нужно уточнить задачи, без их действенной поддержки батальону дальше не пройти. После ухода Ванина я уже не могу «рвануть вперед», нужно организовать взаимодействие, не оставлять же за себя офицера-артиллериста! И в это время один из разведчиков обращает мое внимание на группу немцев на 2 машинах левее нас. Быстро навожу бинокль и вижу, что это минометная рота, они быстро устанавливают свои стволы в готовности открыть огонь куда-то не в нашу сторону. Но в это время вблизи от нас раздается артиллерийский выстрел. По звуку – это полковая батарея, разрыва я не вижу, но немцам-минометчикам этого было достаточно, и они моментально переносят огонь на мою группу.

Первый разрыв оглушает, и я не чувствую, как осколок впивается в меня, но тут же второй разрыв сбоку, чувствую удар, но боли еще нет! … Проклятие! Какого дьявола они палят из своего горшка? И запоздалая мысль — почему не рванул вперед? Где Ванин… как его известить? Я, кажется готов… И тут еще один сильный удар в позвоночник. Теряю сознание, потом, как в пелене, вижу Мусуркеева, он орет: «Сюда! Гвардии майора ранило!» и ощущаю его руку, по которой струится кровь….

… Кто-то поднимает меня на носилки… разрыв … я лечу с носилок… удар об землю … сознание опять покидает меня… Опять несут, слышу крик: «Осторожно! Позвоночник!», опять падаем, тащат уже под руки… кто? Понять не могу, почему такая дикая боль? И еще мысль: «Вот тебе и Берлин! Проклятая случайность! Где Ванин? Как батальон?» Опять провал…

Немного проясняется сознание. Вижу в кювете под березами подполковника Шишина, вокруг него много людей. Меня подносят к нему, и я еще нахожу силы доложить: «Задача выполнена, хутор взят!» и даже пошутить: «А вот майор Смирных накрылся…». Он наклоняется к одному из несущих меня санинструкторов:

— Что у него?

— Тяжелый, в позвоночник, — и уже ко мне:

— Ничего, ничего! Спасибо!

Я что-то еще хочу сказать, но комполка командует: «Скорее в медсанбат!» и поворачивается к подбежавшему офицеру. Я кричу: «Ванина, Ванина известите!», но меня уже никто не слушает…

Меня тащат быстрым шагом на носилках, и я вдруг понимаю, что не ощущаю ног! Мелькает мысль-осознание: «Они говорили, позвоночник?», и передо мной всплывает детское впечатление ужаса от виденной собаки с перебитым позвоночником… Она ползет, опираясь только на передние лапы… неужели и мне это суждено? Так жить? Нет! И рука тянется к бедру, но что это? Обе кобуры пусты! Выронил сразу оба? Но наган у меня был на ремне! Его нет! Щупаю себя под стеганкой – там должен быть «Вальтер» — и опять ничего! А где подаренный разведчиками в Познани маленький дамский пистолетик? Куда он-то девался?.. Позднее я пришел к выводу, что, видя мое тяжелое ранение, Мусуркеев «изъял» все пистолеты… Сам раненый, а ведь догадался!

Ясно помню, как подтащили меня к каналу, через который заканчивают переправу танкисты. Но они поворачивают направо – вот почему я не дождался их поддержки! Несущие в замешательстве – как пройти по наведенному мосту, танки ведь не пропустят! Но тут сержант-сапер поднимает красный флажок и  машет рукой моим носильщикам: «бегом!» И добавляет: «Ребята, несите майора! Он нам еще пригодится!». Знал ли он меня? Не помню даже его лица… Опять проваливаюсь в темноту. Очнулся уже в повозке своей минроты. Рядом раненый Мусуркеев, Сташко – командир хозвзвода тоже почему-то здесь … еще какие-то раненые. Хочу спросить, где хозвзвод, но не могу… Уже совсем светло, вижу проскочивший «Виллис» генерала Бакланова, кажется, что-то кричал ему, все как в тумане… навстречу сплошные колонны пехоты, артиллерии, танков….

Носилки снимают у полкового медпункта, подбегает знакомый полковой врач, пожилая, высокая и худая женщина. Наклоняется, разрезает гимнастерку, Мусуркеев помогает одной не раненой рукой стянуть стеганку. Бегло осматривает раны, накладывает тампоны и быстро командует: «Немедленно в ППГ!».  Это – подвижный полевой госпиталь, туда уже эвакуирует тех, кто тяжелый… Снова заталкивают носилки на повозку, вокруг еще свои ребята из хозвзвода, которые располагались неподалеку. Повар Савин принес мой немецкий ранец, набил его консервами, сунул 2 бутылки спирта. Кто-то крикнул: «Майор-то голый, замерзнет!», моментально притащили шинель и укрыли меня. Опять мы потряслись назад. Сознание то возвращалось, то я проваливался в какую-то черноту. Приходил в себя чаще все от резких приступов боли, когда повозка налетала на какое-то препятствие.

Привезли меня в ППГ очень быстро, так, по крайней мере, мне показалось. Помню большую палатку, в ней много врачей. Меня сразу же положили на высокий деревянный стол животом вниз. Подходит молоденькая девушка-врач и начинает зондировать одну из моих ран.

— Товарищ майор, не могу найти осколок, а он должен быть. Придется резать, потерпите…

— Да что уж … режьте, мне там не больно, я ног не чувствую!!!

Она продолжает копошиться в ране, но в это время в палатку заходит пожилой хирург – рукава на жилистых и волосатых руках закатаны по локоть – на нем фартук, весь в крови, и начинает обход вновь прибывших, разложенных на нескольких столах.  По пути дает краткие указания, подходит ко мне, и я обращаюсь к нему:

— Доктор! Посмотрите и скажите – что у меня? Только честно, смерти я не боюсь, почему ног не чувствую?

— Давно воюете, майор? — спрашивает доктор и хлопает меня по оголенной ягодице.

—  Да, давненько…

— Ну, и на этот раз счастливо отделались, — заключает он после краткого осмотра, — ноги у вас отнялись потому, что осколок сильно ударил по позвоночнику, разодрал все вокруг… но позвоночник цел, надкостницу сорвало, но заживет, я так думаю… ноги понемногу отойдут… со временем… а вот второй осколок… может быть хуже! Но без рентгена сказать не могу.

Тут он оторвался от меня, посмотрел на молодого врача и уже приказным тоном:

— Все, хватит его штопать. Перевязать и срочно в тыл.

Не попрощавшись, он отошел к соседнему столу. Но то, что я услышал от этого умудренного опытом доктора, вернуло меня к жизни.

Меня быстро обработали и вынесли из палатки. Мусуркеев все еще стоял около нее, уже с рукой на перевязи, ему попал небольшой осколок, но кости не задел, перебив несколько сухожилий. Меня отнесли в палатку на сортировку, мой верный ординарец притащил за мной ранец и, обливаясь слезами, начал прощаться. Комполка  приказал ему сопровождать меня, но в ППГ власть Шишкина кончалась, и после перевязки Мусуркееву было велено с командой легкораненых вернуться в полковой медпункт. Чувствовал он себя просто ужасно – во время его перевязки кто-то стащил мой чемодан. Он убивался по этому поводу, но факт есть факт – видимо, кому-то приглянулся мой чемодан, на фронте всякое бывало. В чемодане остались и мой подарочный китель, сшитый в награду, и хромовые сапоги, мелочи, но я хорошо помню, как позже  пришлось явиться в Полтавский театр выздоравливающим в солдатской гимнастерке с майорскими погонами!

Почему я вообще упомянул об этой пропаже? Опять же, сколько было рассказов «со слюной вокруг рта» о военных трофеях, баснословных количествах золота, часов, мехов и т.д. привезенных лжефронтовиками домой. В защиту подавляющего большинства истинных фронтовиков могу сказать, что те, кто прошел передний край, возвращались домой с осколками в теле, парой медалек (в лучшем случае), да с каким-нибудь платочком для жены, купленным за дикие деньги у тыловых перекупщиков. Наверняка, тыловики, типа прокуроров и следователей уровня дивизий и выше и привозили что-то. Но они не фронтовики, и прошу нас с ними не смешивать!

Оторвусь еще на одну картинку военного существования. Пришел ко мне на КП в период затишья испуганный начфин полка и просит вызвать связных из рот для выдачи денежного довольствия. Дело было уже в Польше, и на руках у него злотые, причем сумма довольно большая. Но зачем нам деньги? Мои картежники-разведчики на них даже  не играют – им надо что-то более надежное, например, банка тушенки, фонарь, трофейные часы. У меня идет работа с артиллеристами, а он канючит и канючит… Сказал Мусуркееву получить деньги на все управление батальона, вызвал связных от рот и выставил гостя с КП. Лишь вечером вспомнил о нем, когда получил нагоняй от комполка за то, что «заставил начфина на передовую лезть»! Уточнил у ротных – никакого начфина они в глаза не видели, а деньги принесли им связные. Вот так.

Если уж речь об этом зашла, то вспомню об еще одном странном названии для переднего края – Военторг. По этому поводу ходил незамысловатый анекдот. В тылу собрали средства и построили самолет. Назвали его «Военторг», а летчики отказываются его принимать. «Вы что не знаете, — говорит летчик, — как только наши увидят такую надпись – собьют со злости еще до подлета к переднему краю!». И еще помнится, как бойцы мечтали Военторг фрицам послать…

После расставания с Мусуркеевым на меня быстро оформили документы, укололи чем-то, и проснулся я уже в поезде. Везли довольно быстро, останавливаясь лишь для получения горячего питания (это было организовано хорошо) да периодического осмотра раненых. Вот и выгрузка… спрашиваю о станции, а мне в ответ – Полтава, Шведская могила. Молодцы наши медики! Под конец войны к ним претензий не было. А в Полтавском военном госпитале, в полуразрушенном здании, в сложных послевоенных условиях, наши замечательные медики сделали все, чтобы я скорее встал на ноги.

За бои под Берлином я был награжден орденом Кутузова 3-й степени. Как и орденом Боевого Красного знамени, я очень горжусь этой наградой – ведь в годы войны немногим более 2200 офицеров и генералов были награждены этим полководческим орденом! Уж не знаю, сколько среди них комбатов, ведь по статусу им обычно награждали офицеров не ниже командира полка. Тем ценнее эта награда.

Эпилог

 Величайший триумф нашего правого дела – День Победы 9 мая 1945 года — я встретил в госпитале в Полтаве, среди раненых фронтовиков. Так завершилась для меня Великая Отечественная война. Не суждено мне было окончить ее в Берлине, среди бойцов и командиров родного мне батальона, среди боевых друзей, с которыми прошел трудный путь в рядах Восьмой Гвардейской Армии от Одессы до Берлина.  Но в нашей общей радости Победы есть и маломальская песчинка моего труда и моей крови, значит не зря сидел я по горло в воде в камышах у Черной Калитвы, скрежетал зубами от бессилия и обиды. Лично я взял реванш за свои унижения 1942 года.

Как далека от современности и современников Великая Отечественная… и как часто мысли фронтовиков возвращаются к ней, как к самому тяжелому, но и самому значительному событию в жизни. Много мною прочитано об этой войне, но я все больше и больше задумываюсь над справедливостью поговорки «Победителя не судят». Наши ошибки, большие и малые, с разной степенью убедительности оправдываются или замалчиваются. О наших просчетах и провалах (именно провалах, а не промахах) пишется в мягких тонах, находятся смягчающие обстоятельства. Победы, даже малые, чрезмерно возвышаются. Как хотелось бы прочитать толковую, справедливую оценку этой войны хотя бы на старости лет.  Это должно быть полезным, прежде всего для нас самих, для нашей молодежи, для наших руководителей с тем, чтобы избежать ошибок в будущем.

Описав в этих воспоминаниях мой не такой уж и большой фронтовой путь, я хочу напоследок сказать самое главное – берегите мир! [1]