Почему мы выжили?
Детские воспоминания жительницы блокадного Ленинграда,
впоследствии инженера-геофизика.
Наша семья выжила по нескольким причинам.
Во-первых, отец был «белобилетник», то есть невоеннообязанный инвалид. В свое время ему на ногу упала «нога» буровой вышки (бревно), кости срослись неправильно, он хромал, не мог нормально приседать и при ходьбе быстро уставал. Он не подлежал мобилизации в течение всей войны, несмотря на всё снижавшиеся требования медицинских комиссий. На протяжении всей войны он работал в Ленинграде и прилежащих районах и сделал всё возможное для спасения нашей не эвакуировавшейся семьи. По дореволюционному образованию он был военно-морской офицер (кстати, «последний гардемарин»), по послереволюционной судьбе – инженер-практик по бурению, работавший в геологической отрасли.
Отец был очень энергичный, умелый и в критических обстоятельствах самоотверженный человек. Он для нас был главным организатором, специалистом и консультантом по всем хозяйственным вопросам. Он знал и умел почти все: выращивать растения, косить, делать продуктовые заготовки, чинить обувь, одежду, мебель, деревенский дом, печь, вставлять стекла в окна, заготовлять дрова, обращаться с животными, охотиться и ловить рыбу, делать слесарные, столярные и плотницкие работы, водить машину, чинить велосипеды и ещё много-много другого. Перечисленное он делал не как узкий специалист, то есть не на высоком уровне качества, но в принципе правильно, уверенно достигая нужного результата. Он хорошо ладил с людьми и ориентировался в работе государственных учреждений. Именно отец, предвидя голод, решил в августе-сентябре 1941 г. сделать возможные закупки на случай голода, пока еще в свободной продаже в магазинах были продукты питания.
Мария Михайловна и мы с Валей ленились и даже стеснялись это делать, потому что официальная пропаганда осуждала любые запасы впрок. Они преследовались как проявление панических настроений и даже были объектом доносительства. Отец настоял, и сделанные, хотя и небольшие, закупки крупы, сахара и керосина и насушенные сухари немного поддержали нас до января 1942 г. Керосином мы, как и все, пользовались только для освещения коптилками – баночками с горящим фитильком вместо керосиновой лампы, которая давала бы больше света, но тратила бы при этом больше керосина. Поздней осенью 1941 г. Мария Михайловна и моя родная мама воспользовались еще одним способом заготовок: с другими ленинградцами они ездили на пригородные совхозные поля, кажется, в район Купчина, собирать из-под снега оставшиеся там зелёные наружные листья капусты («хряпу»), которые мы заквашивали.
Летом 1941 г. отец купил много дров, которые нам за плату напилили и накололи дворники, а мы сложили в кладовку. Собственно, заготовка дров на зиму была обычным делом всех городских жителей до войны, и без всякой войны, так как отопление было только печным за редкими исключениями. Заслуга отца была в том, что он действовал не осенью, а летом, пока дрова можно было легко купить, были силы, деньги и было, кого нанять. Значение дров в войну трудно переоценить. Кроме отопления, в блокаду их приходилось использовать и для приготовления еды на дровяных плитах, печках-буржуйках и даже разводя крохотные костерки в топках круглых и кафельных городских печей между двумя специально поставленными кирпичами. Кстати, отец достал для нас и печку-буржуйку в дополнение к большой дровяной плите в кухне. Буржуйка – небольшая железная печурка (примерно 70х40х40 см). До войны еду готовили в основном на керосинках и примусах, но с началом войны керосин, не говоря уж о бензине, мгновенно стал дефицитом и готовить стали на дровах или щепках.
Во-вторых, отцу как инженеру по бурению, нашлась работа по специальности. При штабе Ленинградского фронта был создан отдел Военной геологии, руководивший военно-геологическими отрядами из оставшихся в городе невоеннообязанных или имевших бронь дееспособных сотрудников различных геологических организаций. В этой системе и стал работать отец. Отряды занимались инженерно-геологическим обеспечением боевых действий, решали задачи противоминной защиты и поиска неразорвавшихся бомб и снарядов, обеспечивали оборонную промышленность Ленинграда важными видами формовочного сырья и торфом, бурили скважины на питьевую воду для воинских частей, стоявших в болотистой местности. Последнее было основной работой отца.
При необходимости он выполнял и другие инженерные работы, например, однажды отец достал в городе и запустил движок для местного освещения землянок на командном пункте дивизии. Сотрудники военно-геологических отрядов служили в воинских частях в качестве вольнонаёмных, жили в расположении этих частей и получали военный паёк, существенно превышавший нормы продовольствия для гражданских лиц. Военный период жизни и работы ленинградских геологов отчасти описан в книге «Геология Северо-Запада: вчера, сегодня и завтра. 75 лет Государственному геологическому предприятию «Севзапгеология»». Составитель Н.Д.Малов. (Отпечатано на Санкт-Петербургской картографической фабрике ВСЕГЕИ в 2004 г. Тираж 500 экз.). Прилагаю копию разворота из этой книги, относящийся к моему отцу и Марии Михайловне Семеновым.
Характеристика на Г.Н. Семёнова (из архива Г.Н. Семёновых)
С весны 1942 года вместе с отцом в военно-геологических отрядах стала в отдельные месяцы работать и Мария Михайловна, имевшая квалификацию младшего геологического работника (коллектора). Таким образом, в нашей семье один, а иногда два человека получали военный паёк. Мы, дети, жили в Ленинграде и получали детские продуктовые карточки. По достижении 12 лет мы с Валей стали получать «иждивенческие» карточки, норма по которым была меньше. Двухлетнего брата Юру приняли в детский сад, где по тем временам было хорошее питание. В детский сад сдавалась какая-то часть талонов из карточки ребенка, и что-то добавляло государство. Если ребенка по болезни не приводили, то детский сад в судках давал родным на дом полагавшиеся завтрак, полдник и обед. Мы с Валей не раз ходили за такими судками.
Кроме сэкономленной доли военного пайка, отец зимой 1941/1942 приносил семье всё, что мог «добыть»: доброхотную помощь сострадательных военных, выменянный у конюхов овёс военных лошадей, части мороженых туш тех же лошадей, павших «от прободения желудка распаренными ветками», хлопковый жмых («дуранда») и что-то ещё. Военный ветеринар сказал отцу, что есть лошадей, павших «от прободения желудка», не вредно, однако военные этого не делали и туши бросали в стороне от расположения части. Зима была морозной без оттепелей, и мясо не портилось. Всего отец смог принести нам в первый раз целиком один лошадиный окорок и во второй раз какие-то более мелкие части туши, покрытые шкурой, которую мы тоже съели. Овса отец в общей сложности принес, наверное, около 10-ти килограммов. Никакого городского транспорта в первую блокадную зиму не было. Отец работал (служил) в эту зиму в воинской части на Карельском перешейке рядом с поселком Агалатово, где в землянках располагался командный пункт дивизии. Оттуда он ходил к нам на Театральную площадь пешком на расстояние около 40 км, таща детские санки с теми продуктами, которые удалось собрать и достать. Отец ходил вместе со своим сослуживцем — буровым мастером, у которого тоже была семья в Ленинграде. На обратном пути в воинскую часть они могли иногда проголосовать и проехать часть пути на попутных военных машинах. По дороге в Ленинград этого было делать нельзя, так как с «продуктами» их могли задержать на любой из многочисленных военных застав и неизвестно, чем бы в военное время это закончилось – ведь продукты были большей частью как бы незаконными.
В-третьих, на два сезона — весной-летом 1942 г. и 1943 г. — отец получал разрешение своего непосредственного командира на временный вывоз семьи из Ленинграда в расположение воинской части и устройство там огорода. Первый огород был на Карельском перешейке на месте разрушенной и без жителей деревни Киссалово недалеко от пос. Агалатово, второй – в Шушарах, которые считались тогда «за городом». Из Шушар была видна одна из возвышенностей Пулкова. На возвышенности стояли немецкие части, регулярно лениво нас обстреливавшие, то есть редко, отдельными снарядами. К взрывам фугасных снарядов мы относились спокойно, как к неизбежному злу. Снаряд вздыбливал фонтан земли, от которого во все стороны летели осколки. Было ясно, откуда исходит опасность, в крайнем случае можно было лечь на землю. Предсказуемость снижала страх. Однако, однажды я очень испугалась: с ясного неба вдруг стали отвесно, с легким свистом и мягким стуком падать в траву металлические призмы, причем невозможно было предугадать, какое место падения будет следующим. Это была шрапнель, пущенная с самолета. Охватывало чувство, что спасения нет, разве что под крышей, а откуда она возьмется в поле?
Отец у военного агронома (были такие!) доставал семена, они с Марией Михайловной вскапывали землю, мы все вместе засеивали грядки. Затем Валя и я ежедневно ухаживали за огородом: носили воду в бочки, пололи, рыхлили землю, прикрывали растения от солнца, снимали насекомых-вредителей, удобряли, вечером поливали и т.д. и т.п. Ещё в наши обязанности входил сбор грибов, ягод и щавеля, ну и конечно, пилка дров двуручной пилой, готовка еды на плите на этих дровах и присмотр за братом, так как Мария Михайловна работала с отцом и возвращалась вместе с ним только к вечеру. В общем, работы у нас с Валей было очень много, и с тех пор я не люблю возиться с землей, но понимаю в этом некоторый толк. Размер огорода был примерно 25 х 25 метров. На нем мы выращивали картофель, капусту, горох, турнепс, свеклу, огурцы, редис, морковь, лук, укроп, петрушку и что-то еще. Большая часть урожая с огорода (в том числе ботва), грибы, ягоды и щавель заготавливались на зиму. Само собой уже летом огород нас подкармливал.
Урожаи были объемными и тяжелыми. Поздней осенью 1942 года мы вывозили овощи и выезжали сами из-под Агалатова на газогенераторном грузовике (деревянные чурочки вместо бензина), который нам дал командир части. Был уже снег и мороз, грузовик сломался, мы долго ждали, пока отец достал другой грузовик. В Ленинград мы привезли замерзший урожай. Конечно, мы ничего не выкинули и зимой ели мороженую картошку и капусту. Овощи хранились в дальней не отапливаемой комнате квартиры. Чудом урожая 1942 года был горох. С урожаем 1943 года ничего плохого не случилось. Его из Шушар привезли в городскую квартиру на подводе (на лошади), конечно, тоже военной. Военный паёк отца, в некоторые месяцы военный паёк Марии Михайловны и огороды были нашим главным спасением от голода.
В-четвёртых, в семье была определённая дисциплина, культ труда и порядка. В этом главная роль принадлежала Марии Михайловне, которая в первую блокадную зиму (как и всегда) определяла уклад нашей домашней детской жизни. Мария Михайловна не позволяла «распускаться». Мы (девочки) должны были вовремя вставать утром, умываться, периодически мыться целиком, убирать комнаты, стирать свое мелкое бельё, гулять сами и с братом и т.п. Чтобы вымыться целиком, на пол ставилось корыто, перед ним табуретка с тазом, рядом ведро с нагретой чистой водой и ведро для грязной воды. Моющийся раздевался и стоял в корыте, «помощник» его обслуживал, подавая и убирая то или другое. Скудная еда распределялась равномерно по дням и часам. Мы с Валей много читали (в первую блокадную зиму – при коптилке) — дома была неплохая библиотека. Мария Михайловна ввела своего рода «технику безопасности»: нас с Валей не посылала стоять ночью в очередях за продуктами, а днём в магазин «отоваривать карточки» отправляла вдвоём. На улицах в первую блокадную зиму было много трупов. Одни лежали не убранные на земле, других везли родственники на детских саночках на кладбища, а чаще на районные пункты сдачи. Не знаю, как другие, а я к этому не смогла привыкнуть и смотрела на мертвые тела с каким-то мистическим страхом, почерпнутым, по-моему, из детских страшных сказок.
В-пятых, моя родная мама Марфа Васильевна, забыв в трудное время обиды, связанные с разводом, всячески помогала отцу и Марии Михайловне сохранять детей, одинаково заботясь обо всех. Её помощь была неоценимой¸ так как на время отъездов Марии Михайловны с отцом в воинские части, мама переселялась в квартиру на Театральной площади и жила с нами, детьми. Благодаря этому Мария Михайловна могла со спокойной душой отлучаться от нас на работу в военно-полевые отряды и получать военный паёк. Моя мама и Мария Михайловна вместе ходили за брёвнами на деревянный стадион им. Ленина (теперь Петровский), который власти разрешили разбирать на дрова, за водой на Неву, когда пропадала вода в ближних водопроводных люках, на зимние совхозные поля за остатками овощей, в трудные ночные очереди за продуктами по карточкам и на другие блокадные подвиги.
Поясню, откуда брали воду для питья и умывания. Те, кто жил рядом с Невой, брали ее из прорубей. Не знаю, кто их прорубал. Для остальных на улицах были открыты крышки водопроводных люков, в которых стояла чистая вода. Воду из каналов не брали, так как она считалась грязной и прорубей не было. В каналы жители, мы в том числе, сливали и сбрасывали через перила нечистоты (канализация не работала), мусор и даже трупы. Последнее, конечно, было незаконно, так как для этого предназначались специальные пункты приёма тел. Ближний к нам был на Канонерской улице. Вокруг водопроводного люка намерзало высокое гладкое ледяное кольцо, и подросток мог по неосторожности упасть в люк, когда тянулся вниз зачерпнуть воды.
Мама жила на Нарвском пр., дом 16, кв. 41 и занимала комнату 16 кв. метров в коммунальной квартире. Она работала в заводском районе в парикмахерской. В первую блокадную зиму работа там была формальной, затем в ней стали обслуживать рабочих ближних заводов, работавших на нужды армии, и военных; женщины из торговой сети делали там маникюр. На неофициальной основе работники парикмахерской могли заработать не только скромные деньги, которые практически ничего не стоили, но и что-нибудь более существенное, например, тарелку столовского супа.
Не удивительно, что при описанных качествах отец, Мария Михайловна и моя мама Марфа Васильевна сумели в тяжелейших блокадных условиях выжить и не потерять троих детей. Дополнительные средства существования, которые они «добывали» и о которых я написала, обеспечили нам, трем взрослым и трем детям, выживание без дистрофии. Мы все были очень худыми, бледными, серьезными, всегда голодными, но не опухшими и без цинги и других болезней, сопровождающих последние стадии голода. Прилагаю нашу семейную фотографию, сделанную в фотоателье в конце 1943 года.
Семья Семёновых в 1943 году в Ленинграде. Сидят: Семёнов Георгий Николае-вич, 1899 г.р., Семёнов Георгий Георгиевич, 1939 г. р., Семёнова Мария Михай-ловна, 1910 г. р., стоят: Семёнова Ольга Георгиевна, 1931 г.р. (слева), Полянская Валентина Александровна, 1930 г. р.
Это уже не самый голодный год, уже увеличены нормы выдачи продуктов, уже мы сняли и съели урожаи с двух огородов — 1942 и 1943 годов. Кстати, на фотографии мы с Валей одеты в жилеты, сшитые из «коврового» серого материала от распоротых чехлов какой-то немецкой военной техники. Эти чехлы отец с Марией Михайловной подобрали, когда шли в составе своей воинской части по левому берегу Невы сразу после прорыва блокады Ленинграда в 1943 году. Часть не участвовала в собственно военных действиях, но передислоцировалась из района поселка Агалатово к Шлиссельбургу. На Марии Михайловне горжетка из лисы, которую она до войны надевала только в торжественных случаях, как предмет роскоши. В 1943 году «женская сущность» Марии Михайловны, видимо, пересилила и она надела её для фотографирования.
Продолжение следует.
Воспоминания записаны: 29 декабря 2010 года
Материал передан для публикации на сайте
автором воспоминаний.
Loading ...
