Пневматическая система вышла из строя

7 марта 1944 года.

Какой день для звена! В 6.30 утра Оливер и Дэнни Морган поднялись для патрулирования военно-морской базы. В 6.40 Оливеру удалось вернуться на аэродром и благополучно сесть, имея датчик давления на нуле. Он сразу же пересел в другой самолет и поднялся снова. В 7.20 вдруг позвонил начальник оперативного отдела, чтобы сообщить нам, что Оливер совершил вынужденную посадку на крошечном острове Шапинсей.

Как обычно, эту задачу должен был выполнить я. Меня откомандировали привезти его. В Тайгер-Мот я взял с собой каптенармуса, и мне удалось сесть на единственно возможном поле без казусов. Я был покрыт толстым слоем снега и грязи из-за встречного ветра. Олли парашютировал на него с невыпущенными шасси.

Я доставил Олли домой, оставив каптенармуса разрядить малокалиберную автоматическую пушку и пулемет и снять секретное оборудование.

В 7.45 вечера мы с Жаком поднялись для ночного патрулирования. Небо было безоблачным, луна находилась в первой четверти, но на землю легла очень плотная мгла. В течение четверти часа мы кружили на высоте 7000 футов над военно-морской якорной стоянкой, окруженной аэростатами.

— Осторожно, Далмат Ред-1, с востока к Г — Гарри приближается бандит, в 30 милях от тебя, набирайте высоту О-Ориндж.

— Понял вас, Ред-1 ушел!

О черт! Еще одна игра в прятки. Мы выключили наши навигационные огни. Я мог определить самолет Жака лишь по слабому мерцанию его выхлопных газов.

По тусклому свету красных ламп, закрепленных на стороне кабины, я расшифровал сообщение, зная ключ на этот день. Учитывая то, что нам только что сообщили, немец, должно быть, подходил к радиолокационной станции Файр-Айл на высоте менее чем 1000 футов.

— Алло, Далмат-1, следуйте курсом 0–6–0 -открывайте огонь, бандит очень спешит.

Мы полностью открыли дроссель и, как только миновали холмы на материке, спустились до уровня моря, так как при плохой видимости легче различить самолет снизу, чем наоборот, особенно над водой.

Начальник ПВО района, казалось, не был этим вечером в хорошей форме, и после того, как он сообщил нам десяток противоречивых курсов среди небольших островов в погоне за неуловимым «Юнкерсом-88», он приказал возвращаться домой. Было 8.30.

Видимость становилась все хуже, и Жак был вынужден следовать за мной на близком расстоянии, чтобы не потерять меня. Я сконцентрировался на приборах и вызывал радиостанцию через равные промежутки времени, чтобы иметь точные координаты. Мы прекратили, лишь когда оказались над базой, скорее ощущая ее, чем видя, благодаря регулировочным красным лампам, указывающим на препятствия на земле.

— Алло, Контроль, Далмат Ред-1 вызывает, скоро парашютируюсь над базой.

Сразу же осветили взлетно-посадочную полосу. Ее тщательно спрятанные световые сигналы мигали во мгле — неясно, но успокаивающе.

Туман становился плотнее, но если я вижу эти огни, то не заблужусь. Воодушевленный этой мыслью, я решил добавить четверть часа к моему ночному полету и позволил Жаку сесть первым. Спустя десять минут я начал свой спуск, открыл кабину, и на меня пахнуло влажной соленой мглой. Я пошел на свой 90-градусный разворот, который вынес меня на линию с освещаемой взлетно-посадочной полосой, и я нажал на вынос шасси. Меня отдросселировало назад, и сразу же раздался сигнал тревоги! Инстинктивно, не отрывая глаз от взлетно-посадочной полосы, я нащупал выпуск шасси и нажал прямо на него. Это сработало, и я сразу же понял ситуацию: пневматическая система, видимо, вышла из строя и колеса не закрепились в необходимом для посадки положении.

Такого рода авария довольно редка и достаточно неприятна в дневное время. Ночью же это огромный риск.

Я сразу же сообщил о ситуации в отдел управления полетами и, полностью открыв дроссель, снова набрал высоту, которая бы позволила мне попытаться выпустить колеса с помощью маневра.

Беспокойство на земле, громкоговорители предупредили начальника авиационной базы, «скорую помощь», пожарное посыльное судно и т. д. Несмотря на мои усилия, ничего не получалось, и, как последнее средство, я использовал бутылку сжатого газа углекислоты, но безрезультатно. Определенно не мой вечер.

Взглянув на манометр, я увидел, что температура радиатора тревожно увеличивалась, а давление масла начало падать: 110, 115° — 80, 70, 60 фунтов.

Господи! У «Спитфайров-V» был только один радиатор, установленный асимметрично под правым крылом, и нога моего наполовину выпущенного шасси создавала препятствие для входа воздуха в радиатор; 49 °С — это максимально допустимая температура, мне нужно быстро принять решение.

— Алло, Контроль, Далмат Ред-1 вызывает, установите прожектор на участке травы напротив офиса наблюдения — захожу на посадку.

— Понял вас, Ред-1.

Так как я вынужден был садиться с поднятыми колесами, чтобы не взорвался двигатель, то я не мог выполнить это на взлетно-посадочной полосе. С искрами и температурой, возникающей при трении четырех тонн металла, идущего на скорости 100 миль в час, моя машина мгновенно бы загорелась.

Сила света прожекторов из 30 000 свечей осветила большой треугольник травы напротив управления, и я собирался посадить свой «спит» на «брюхо». По спине тонкой струйкой начал течь пот, и моя нижняя рубашка прилипла к коже, словно холодное мокрое полотенце. Я сделал все возможное, чтобы подготовиться для очень трудного торможения — от 100 миль в час до полной остановки на расстоянии 30 ярдов в полсекунды. Я туже затянул привязные ремни, крепко пристегнул себя к креслу. Опустил кресло, чтобы защитить голову в случае, если я перевернусь вверх «пузом», отодвинул капот назад и плотно закрыл; по крайней мере, сейчас не было риска оказаться закрытым в горящей коробке. Я отстегнул парашют, убрал кислородную трубку и, перед тем как снять наушники, вызвал управление:

— Алло, Контроль, Далмат Ред-1 вызывает. Давайте сейчас. Переключайте на вас, переключайте!

Было самое время. Из моего радиатора извергался непрекращающийся поток вспышек, а ядовитые гликолевые испарения начали поступать в кабину. Я вдохнул большой глоток воздуха и слегка дрожащей рукой уменьшил дроссель, настроил винт для отличного броска, опустил закрылки и начал приземление.

Лампы, указывающие на край аэродрома, светили снизу позади меня, а ярко освещенный треугольник стремительно приближался ко мне. Я выровнялся где-то на высоте около 12 футов, все еще в темноте. Вдруг мой самолет оказался в ослепляющем потоке голубого света.

На ощупь я выключил двигатель и отключил подачу топлива. Впереди налево и направо от обтекателя изрыгалось облако дыма.

Я задержал дыхание, мои глаза неотрывно смотрели на траву, проходящую под моими крыльями. Я понимал, что за мной на полной скорости следовала «скорая помощь», за которой ехал пожарный расчет. Я осторожно отпускал назад ручку управления, еще, еще, уменьшая свою скорость до минимума — 90 миль в час. Мой винт, должно быть почти касался земли, самолет начало трясти, и я сильно дернул ручку управления назад.

Больше не поддерживаемая ничем, машина с ужасным грохотом врезалась в землю. Лопасти воздушного винта разлетелись, двигатель paзpыл землю, подняв кучу земли и травы. Малокалиберная автоматическая пушка с левого борта завернулась, словно пучок соломы, вырвав крыло.

Удар с невероятной силой швырнул меня вперед, и ремни безопасности врезались в тело, лопнув на плечах. У меня промелькнула мысль, что, если бы не они, мое лицо разбилось бы о прицельное приспособление. Когда разорвались провода элерона, я почувствовал жгучую боль в правом колене, слышал удар ручки управления о ногу. Унесенный вперед невероятной движущей силой, самолет затормозил носом, оперся на одно крыло, и на одну мучительную долю секунды я повис в воздухе, отчаянно цепляясь за ветровое стекло, при этом одна нога оказалась на панели управления и земля встала перед моими глазами, словно стена. Смогу ли я посадить самолет на спину? С грохотом, словно гром, который многократно отозвался в вытянутой алюминиевой коробке фюзеляжа, самолет перевернулся на «брюхо». Последний толчок, затем тишина, которая сверлила барабанные перепонки. Капля пота упала на щеку. Затем неожиданно шипящий звук гликоля и бензина, испаряющихся на раскаленном добела металле двигателя. Из каждой трещины капота двигателя начал выходить густой дым. Сирена «скорой помощи» вернула мне рассудок. Я открыл дверь, толкнув ее локтем, скинул шлем на землю, спрыгнул на припорошенное землей крыло, сорвал свой парашют и, забыв о мучительной боли в колене, рванул как можно быстрее от самолета. Пробежал несколько ярдов, зашатался и рухнул в руки Жака. Он бежал от рассредоточения, которое находилось в 500 ярдах от самолета, не останавливаясь, и совсем выбился из сил. Дружище Жак! Опираясь на его плечо, я плелся в безопасное место, туда, где в ослепительном свете прожекторов стояли очевидцы на почтительном расстоянии. Пожарная бригада уже поливала самолет углеродной пеной. Я сел на траву. Кто-то предложил мне зажженную сигарету, а доктор и его санитары суетились возле меня. Визгливый звук тормозов — и из своей машины появился растрепанный командир эскадрильи. Он выскочил из кинотеатра, когда громкоговоритель объявил, что самолет находится в трудной ситуации.

— Привет, Клостер, дружище! Ты в порядке?

Меня уложили в машину «Скорой помощи», несмотря на мои протесты, и доставили в лазарет, где меня ждала чашка горячего, сладкого чая, щедро приправленная ромом. Мои колени уже здорово распухли и посинели, но врач сказал, что это ничего. Он затем проверил мои плечи, где ремни оставили два болезненных лиловых рубца.

В целом я счастливо отделался.

8 марта 1944 года.

Сразу же после завтрака я пошел проверить следы моего богатого событиями приземления. Самолет лежал в конце глубокой стрелы, глубоко вспаханной в земле капотом двигателя. Масляный и гликолевый радиаторы вырвало по пути. Пластиковые лопасти воздушного винта отломились, разбросав вокруг тысячи осколков.

После этого мне пришлось заполнить десяток «аварийных отчетов», и, как обычно, организатор полета пытался доказать мне с помощью А плюс В, что это была моя вина. Горячий спор продолжался до тех пор, пока, отсоединив гидронасос, он не увидел, что его ось сломана. Так как я действительно не мог сломать ее своими зубами, ему пришлось согласиться, что я сделал все, что было в моих силах. Сатерленд и Оливер, в свою очередь, вытащили со дна своих ящиков «заметки летчика», чтобы доказать, что в данных обстоятельствах я действовал правильно, и активно защищали меня. После милой беседы с начальником авиационной базы, с которым я впал в долгие технические рассуждения (из которых он не понял ни слова), я направился в столовую полностью оправданный.

Источник: Клостерман П. Большое шоу. Вторая мировая глазами французского летчика./Пер. с англ. В.В. Афанасовой. М.:ЗАО Центрполиграф, 2004.

Замечания по переводу текста, пожалуйста, присылайте в редакцию.