Письма из действующей Армии

Школьной подруге Лиде Гончаровой.

12 декабря 1941 г. Дорогая Лидочка!

Случайно узнала твой адрес и вот пишу. Как ты живешь? Как настроение? Я живу хорошо, настроение отличное. Очень хочется узнать что-нибудь о наших ребятах. Не пишет ли тебе кто-нибудь? Если пишет, то напиши мне, что и о ком ты знаешь. Сейчас мне особенно не хочется быть на отрыве, как это было последнее время. Хочется снова подружить весь наш класс, хотя бы по почте. Ведь мы сейчас раскиданы по всему Союзу, и, подумай, как было бы хорошо знать о судьбе каждого из нас, получать весточки ото всех и обо всем. А потом, после войны, собраться всем вместе, и всем, кто останется в живых, прочесть эти письма, вспомнить о школе, о боях и, наконец, подумать о будущем и настоящем, о новой жизни, о большом плодотворном восстановительном труде, который ждет нас по окончании войны.

Мне хочется уже сейчас договориться о дне встречи, потому что кто знает, смогу ли я еще написать тебе.

Так вот: ровно на тридцатый день после окончания войны, в четыре часа дня, мы все должны собраться или у меня: Сретенский бульвар, д. 6, кв. 8, телефон К-0-59-72, или у тебя, или у Левки (почтовый адрес не знаю), тел. К-0-52-20, или у Иры Розановой. Эти варианты я выбрала, так как местонахождение их наиболее известно и у всех есть телефоны.

Те, кто не смогут приехать к сроку, пусть пошлют письма по двум из этих адресов. Таким образом, я думаю, мы сумеем собраться. Во всяком случае, один из адресов будет или окажется возможным, а хозяин его жив, здоров и дома. Не знаю, может быть, тебе и покажется диким, но я думаю, что в этой войне меня не убьют. Меня призвали 15.Х 1941 г., и я загадала, что если меня не убьют до 26.XI 1941 г., то я останусь жива. 26.XI 1941 г. мне исполнился 21 год. Сегодня уже 12.XII.1941 г., а я еще жива и здорова. Отсюда ясно, что мне и дальше будет также везти. Ну, а если что-нибудь, так лихом зря не поминайте.

Мы сейчас поем одну песенку. Она очень хорошо говорит за наше настроение…

Смерть подойдет к нам,
Смерть погрозит нам
Темной косою своей.
Мы улыбнемся, мы улыбнемся,
Мы улыбнемся ей.
Скажем мы смерти
Ласково очень,
Скажем такую речь:
Нам еще рано, нам еще рано,
Нам еще рано лечь.

Ну, вот видишь, Лидушка! Так и живем. Пиши, пожалуйста, поскорее. Очень хочется получить от тебя весточку, пока адрес наш не изменился. Будешь писать ребятам, передай привет от меня, скажи, что я на Волоколамском направлении. Сейчас положение значительно переменилось, наши части идут в наступление, а дальше будет еще лучше.

Ну, целую тебя крепко.

Наташа

ЦАОДМ, ф. 8682, оп. 1, д. 505, л. 139-140. Копия. Машинопись.

№10 Матери — Н.Д. Араловец-Ковшовой

28 декабря 1941 г. Милая моя мамусенька!

Сегодня наконец-то получила открытку и от тебя. Уже ото всех успела получить и даже не по одному письму, а от тебя все нет и нет.

Ну ничего, лишь бы ты была здорова, а остальное приложится.

Как ты там устроилась? Почему ничего не пишешь о себе?

Хорошая ты моя матя! Я живу хорошо. Наше подразделение передвинулось на другой рубеж вслед за удирающим гитлеровским отродьем. Мы сейчас живем в деревне, в полутора километрах от которой происходили бои. Много ужасного рассказывают местные жители, побывавшие в лапах у фашистских извергов. К нашей хозяйке приходила женщина, брата которой, мальчика-подростка, немцы расстреляли только за то, что он и еще четверо его товарищей (14-16 лет) вышли на улицу после 4 часов дня. Фашисты везде звонят о культуре своей нации, а сами ведут себя хуже всяких дикарей. Свояченица нашей хозяйки рассказывала, что человек семь немцев вошли к ней в избу и прямо при ней и при дочери разделись догола и принялись плясать с самыми дикими возгласами. «И все они, — говорит, — такие паршивые, прыщавые, шелудивые, все в болячках».

На двор ходить они не считали обязательным, в уборную ходили прямо за печкой и в сенях, причем совершенно не стеснялись присутствия женщин. Ну, им тут здорово ума вложили. Куда ни глянь, везде валяются рыжие, оскаленные, обмороженные морды. В пилотках, в ботиночках, в летних брюках навыпуск. Обросшие, грязные, противные. Убирать такую пакость никто не хочет. А в одной деревне мальчишки привязали за ноги веревкой одного мертвого немца и возят из конца в конец. А уж оружия и боеприпасов сколько мы здесь подобрали: прямо видимо-невидимо. Мины целыми ящиками валяются у дороги. Орудия, автомобили, автобусы (длинные, неуклюжие, как гробы) — все побросали «благородные чистокровные рыцари» и бежали без оглядки, только давай ноги. Как видишь, дела у нас идут неплохо. А как там у вас? Не собираетесь ли в Москву? К весне обязательно приезжай в Москву, а то как бы комнату нашу совсем не заняли (туда поселили до весны каких-то жильцов).

Ты приедешь, и я приеду, и заживем с тобой по-прежнему. Миленькая моя мамусенька, неужели ты так до 12.XII 1941 г. не получила от меня ни письма, ни телеграммы? Каждый раз, как только удавалось попасть в Москву, я тебе телеграфировала. А письмо к тебе (одно из писем, где я насчет дня рождения тебе писала) даже в газете «На защите Москвы» поместили.

Мусенька, родненькая! Пиши мне почаще. Я ведь очень и очень о тебе беспокоюсь и скучаю. Ты обо мне не беспокойся. Мы живем очень хорошо. Одели и обули нас так, что ни один мороз не прошибет.

Сегодня уже 28.XII 41 г., скоро Новый год. Я, конечно, не сумею послать тебе поздравительную телеграмму.

Так лучше в письмишке моем прими все мои лучшие пожелания, чтобы Новый год принес нам вместе с большой, прочной и окончательной победой много, много счастья и радости, чтобы в этом году я опять могла бы обнять и поцеловать мою замечательную, единственную и неповторимую мамуленьку–матю.

Пиши, как живут Катя и Вова. Почему они мне ничего не напишут?

Передай им привет и поцелуй. <…>

Ну, целую тебя крепко и нежно сто миллионов раз. Твоя Ната.

ЦАОДМ, ф. 8682, on. 1, д. 505, л. 143-144. Копия. Машинопись.