Первый день в полку

Читайте первые части: Известие о войне

В офицерском резерве мы пробыли не более недели. Наконец нас вызвали в штаб за назначением. У всех назначение было одно — начальник связи стрелкового батальона — он же командир взвода связи. Все мы направлялись в разные дивизии, но все попадали на передовую. Там всегда было много свободных мест.

Мне предстояло отыскать свою 202 стрелковую дивизию 27 армии. Там воевал в одном из полков мой стрелковый батальон.

Свою дивизию я отыскал быстро. Утром следующего дня я уже шел по полевой дороге к месту размещения штаба 1317 стрелкового полка.

Было тихо и пустынно на этой дороге. Где-то далеко звучал редкий орудийный выстрел, и опять наступала тишина. Ничего здесь не говорило о войне. Дорога то спускалась, то подымалась на высотку, и тогда были видны зеленые рощи, а иногда деревушки.

Попадались воронки от разорвавшихся снарядов. Постепенно орудийная стрельба становилась громче, слух уловил пулеметную стрельбу, а потом стали слышны и отдельные выстрелы.

Скоро показалась и деревня, в которой я ожидал найти штаб полка. Сдав свои документы в штабе, я получил указание идти на офицерское совещание, которое проводил командир полка. Мне сообщили, что противник здесь активности не проявляет и полк уже давно стоит в обороне. Когда я пришел к месту проведения совещания, оно уже закончилось. Предстояло посмотреть выступление дивизионного ансамбля, а пока начались танцы под оркестр.

Девушек было немного, и я пригласил одну из них. Она сообщила, что ее зовут Галя, а я сказал, что только прибыл в полк.

Галя была в форме рядового и довольно приятной наружности. Сказать честно, у меня не было никаких намерений в отношении незнакомой девушки. Просто я видел, что она стоит в окружении мужчин и никто не пригласит ее танцевать. Простые правила вежливости толкнули меня пригласить ее.

Вдруг во время танца к нам подскочил майор и сказал: “Галя, к бате!” Моментально девушка исчезла. Кто-то пояснил мне: “Это же ППЖ командира полка, парень”. Я понял, что допустил глупость. Расспросив соседа, я уже знал, кто из офицеров здесь командир полка, кто начальник штаба. Оба были в звании подполковника.

Закончилось выступление ансамбля, и я вернулся в штаб. Мне показали, где переночевать. Так закончился первый день моего пребывали в полку.

Утром меня предупредили, что в мой первый батальон поедет повозка, и я могу ехать туда с ней.

Найдя двоих попутчиков, я разместился на повозке рядом с ездовым, а сзади разместился солдат, оказавшийся связистом.

Мы проехали два километра и остановились. Ездовой сказал, что теперь будет опасное место, которое просматривается и обстреливается противником из минометов.

Как бы подтверждая его слова, впереди разорвалась мина, потом еще две, и наступила пауза. Мой ездовой хлестнул лошадей, и мы галопом понеслись по дороге. Нам нужно было проскочить бугор и спуститься вниз к стогу сена, стоявшему у дороги. С этого места нужно дальше идти пешком еще полкилометра, и там начинался ход сообщения в окопы.

Мы проскочили бугор и уже были у стога сена, когда откуда-то выскочил всадник на лошади, в руках у него была плетка. Он подскакал к нам с матом и криком: “Что вы здесь демаскируете!..” Лицо у него было злым, и при этом он замахнулся на меня плеткой, но не ударил. Я узнал командира полка. А он, очевидно, увидел и узнал во мне типа, который осмелился пригласить его Галю. Спросив, кто я такой, он, матерясь, ускакал. Я все думал, кого же мы тут демаскируем?

Не знали этого и мои попутчики. Здесь мы с солдатом-связистом оставили повозку, которая должна была дожидаться темноты, и двинулись пешком, к ходу сообщения. Вот и ход сообщения. Я знал, что если начинается ход сообщения, значит до противника несколько сот метров.

Но мой солдат не прыгает в ход сообщения, а спокойно идет поверху. Мои золотые тыловые погоны сверкают, как генеральские, и я начинаю ждать пули снайпера. Но прыгнуть вниз не могу, чтобы не осрамиться перед солдатом, который пока идет поверху.

Некоторое время мы продолжаем идти вместе, а потом он прыгает вниз, а за ним и я. Мне показалось, что он испытывал меня. Ходом сообщения мы вышли к командному пункту батальона.

Я представился комбату в звании лейтенанта, который только принял батальон, прибыв с курсов “выстрел”. Затем комбат вызвал моего замкомвзвода сержанта Ефимова, он уже знал, что прибыл новый командир взвода. Началось мое знакомство с людьми и связью.

Связь была довольно примитивной, и мне не нужно было здесь все то, что мы изучали в училище, а тем более в академии.

Замкомвзвода рекомендовал ординарцем взять рядового Шаричева. Он во взводе самый молодой и к тому же был ординарцем у прежнего командира взвода, убитого месяц тому назад. Утром обошел роты, познакомился со своими людьми и командирами рот. Большинство моих солдат были люди среднего возраста, у некоторых было по медали. Орденов было мало. Правда, у офицеров наград было больше.

За окопами начинался широкий луг, а за ним виднелся высокий откос. Там был передний край румын, которые стояли перед нами.

Война здесь шла лениво. Была даже установлена норма расхода патронов и снарядов, но только у нас. Румыны, как и немцы, патронов не жалели, особенно по ночам. Да и осветительные ракеты по ночам всегда висели в небе, у нас, кроме сигнальных, не было.

Правда, иногда наша разведка воровала ночью спящих румын. Был случай пропажи и нашего офицера.

Плохо было с водой. Но на нейтральной полосе, на лугу, был обнаружен родник и маленький ручеек.

Туда и ходили за водой. Видно и у румын было плохо с водой, и они ходили туда за водой. Но сложился твердый порядок. Если воду брали мы и в это время приходили румыны, они терпеливо ждали, пока мы уйдем, прячась в кустах. И наоборот, наши ждали в кустах, когда уйдут румыны. Конечно, никаких соглашений не было, просто так сложилось. Источник был один, а нужен был и тем, и другим. Само собой, об этом начальство не знало, батальон эту тайну хранил.

Кухня наша приезжала только с наступлением темноты, один раз в сутки. Она останавливалась метров в 200 от окопов, и тогда в окопах была слышна тихая команда, определяющая очередность получения обеда. С котелками, стараясь не шуметь, по очереди торопились солдаты, ординарцы, проголодавшиеся за день.

Но, вот у кого-то звякнул котенок, взлетели осветительные ракеты румын и упала первая мина. Солдаты бежали в окоп, а повар уже нахлестывал свою лошадь, и кухня быстро исчезала в ночи.

Обедали те, кому достался обед, и ругались те, кому не достался. Постепенно все затихало. Опять появлялась кухня, и обед продолжался. Правый фланг батальона упирался в болото. Обороны здесь не было, сюда ходили патрули.

Недалеко от болота лежала большая деревня Мунтений. Оборона здесь длилась уже долго, поэтому населения здесь не было, его выселили из фронтовой полосы уже давно.

Деревня заросла травой и бурьяном, дома стояли открытые, с убогой деревенской мебелью, но на стенах можно было видеть портреты и фотографии недавних обитателей.

Сюда любили ходить ординарцы, чтобы сорвать фруктов в садах и сварить компот для своих офицеров. Однажды ко мне пришла та самая Галя с просьбой сопровождать ее в деревню, где она намеревалась собрать фруктов на компот “Бате”. Я дал ей своего солдата.

Постепенно я осваивался с новой для меня жизнью и привыкал к разным неудобствам переднего края.

Мне не нравилось, как была организована связь в батальоне. Не было связи с соседями, а такая связь создавала возможность обхода и таким образом повышалась устойчивость всей системы связи. Для связи с ротами был задействован дефицитный полевой кабель и, в случае внезапного отхода, не было бы времени снять его.

Я хотел использовать вместо кабеля колючую проволоку на маленьких колышках, ее вокруг было много, но требовалась резиновая изоляция. Такую линию не жалко было бросать в случае чего.

С моим замкомвзвода мы пошли в Мунтений поискать резину. Мы заходили в дома, сараи и везде искали все, что можно было бы использовать в качестве изоляционного материала.

Потом мы разделились. Вскоре я услышал стрельбу из автомата. Возвратившись, я увидел, что мой замкомвзвода развлекается стрельбой в цель. В качестве мишени он использовал иконы, которые снял в одном из домов. Я видел в этом неуважение ко многим верующим людям, и мне было неприятно. Случай этот забылся бы, но вскоре в одном из боев мой сержант Ефимов был убит разорвавшимся снарядом. У него была оторвана верхняя часть туловища, а снаряд, очевидно, попал в руку.

У меня завязалась дружба с одним из командиров роты, лейтенантом Ивлиевым. Он был немногим старше меня, но уже успел побывать в плену и тут же убежать. Избитый, он вернулся в полк, но дело это со стороны СМЕРШ (КГБ на фронте) продолжения не имело, и он продолжал командовать ротой.

Постепенно я убрал кабель, построив суррогатные линии связи. Когда начальник связи полка узнал об этом, он приехал посмотреть на мое хозяйство и остался всем доволен.

Однажды в батальон прибыли дивизионные разведчики. Им стало известно, что здесь можно взять в плен румын на нашем ручье. Пленных они взяли, но после этого мы лишились хорошей воды.

В добавок к этой неприятности, стало известно, что когда на патрулирование болота приходили наши молдаване, они вступали в разговор с румынами, так как язык у них один.

Вскоре наш полк перебросили на другой участок обороны. Здесь мы находились во втором эшелоне.

Передовая проходила впереди на расстоянии примерно трех километров. Здесь было спокойно, если не считать частых огневых налетов. Роты располагались ниже, на склоне горы, метрах в 200 от КП батальона. КП нужно было еще оборудовать, вместо блиндажей были вырыты щели, чтобы укрываться от осколков при огневых налетах. Спали все в щелях.

Отсюда, с КП батальона, хорошо были видны роты и все пространство вплоть до передовой. За нами лежала небольшая деревня, где стоял штаб полка.

Однажды меня вызвал комбат и передал, что нам приказано выставить боевое охранение у переднего края обороны, то есть, на расстоянии трех километров. Для меня это означало огромный расход кабеля, но приказ есть приказ.

Установив связь и отправив своих связистов, я задергался, чтобы поговорить со знакомым лейтенантом, который был назначен начальником боевого охранения. Отсюда были видны окопы, занимаемые полком на переднем крае и вдали окопы немцев.

В это время в небе показался самолет-корректировщик, который на фронте называли “РАМА”. Он славился тем, что сбить его было очень трудно, а неприятностей от артиллерии немцев следовало ожидать тут же. Мой собеседник схватил лежащий рядом ручной пулемет, как бы для того, чтобы еще раз доказать, что “раму” сбить невозможно.

После первой же очереди самолет качнулся и стал падать. Он упал в километре от нас и, когда мы добежали туда, уже догорал. В стороне от него лежал летчик, а какой-то солдат показывал всем часы, снятые с летчика и кричал: “Идут!”

Мой лейтенант попробовал собирать подписи свидетелей, т.к. за сбитый самолет полагался орден, но шансов у него не было так, как по самолету стреляет вся передовая, понимая, что это пустое дело.

Однажды утром мы услышали далекий гул от артиллерийской подготовки.

С нашей высоты было хорошо видно, как где-то далеко слева медленно поднимается серая завеса пыли.

Постепенно она ширилась и поднималась все выше. А к ней, на фоне ясного неба, видны приближающиеся колонны “юнкерсов”.

Один за другим они ныряют в этот занавес пыли и исчезают в нем. Мы представляли, что творится там, и в тревожном молчании смотрели туда, где уже кипела жестокая битва. Так продолжалось несколько дней, и постепенно все затихло.

Мы узнали, что противник не сумел прорвать фронт нашего соседа, а рядовой Смищук уничтожил 9 танков и представлен к званию Героя Советского Союза.

На следующий день комбат приказал мне дать связь на строящийся в 500 метрах от нас запасной КП. Я дал связь, а заодно приказал выкопать блиндаж для телефонной станции.

Мне надоела моя щель на основном КП, где я спал ночью, и я решил уходить на ночлег в новый блиндаж, где уже была связь. Несколько дней я ночевал на ЗКП, и однажды под утро я проснулся от впечатления, что кто-то барабанит по земле. Над блиндажом, пролетая, шипели многочисленные снаряды, а в деревне, где стоял штаб полка, гремели разрывы.

Я понял, что противник начал артподготовку, и поспешил на КП. Впереди, там, где находился передний край обороны и наше боевое охранение, рвались снаряды и мины, и уже подымалось пылевое облако.

Шел бой. Мы понимали, что противник, не имея успеха у нашего соседа, ищет слабое место в нашей обороне. Постепенно огонь переносился на наши окопы, где занимали оборону наши роты и на КП батальона. В небе появились “юнкеры” и один за другим пикировали на боевые порядки батальона. Все укрылись в щелях, блиндажах, окопах. Я лежал в своей щели и слышал тяжелые удары и толчки от близко рвущихся бомб. Наконец, разрывы утихли, и мы покинули свои укрытия. Недалеко от моей щели торчал неизвестно откуда взявшийся рельс.

Комбат принимал доклады командиров рот о потерях. Они были невелики, но в одной из рот появилось два самострела.

Бой впереди продолжался. Комбат сообщил, что переходит на запасной командный пункт, и приказал мне взять несколько связистов и идти с ним. С комбатом шли двое полковых радистов с радиостанцией, обеспечивающей радиосвязь с командиром полка и пятеро автоматчиков, а также наш батальонный санинструктор Аня.

Запасной командный пункт еще не был готов, не была сделана маскировка его, и был готов только блиндаж связистов.

Я представляю, что сверху он смотрелся как какое-то инженерное сооружение. Старшим на КП остался заместитель комбата. Связь работала со всеми ротами.

Управление боем с ЗКП было менее надежным, чем с основного КП, и я понимал, почему комбат принял решение перейти на запасной командный пункт.

На ЗПК мы разместились в блиндаже связи. Не успели мы осмотреться, как в небе появились “юнкерсы”. Мы наблюдали за ними и видели, как ведущий стал пикировать в направлении нашего ЗПК.

Последнее, что я успел увидеть, был раскрытый контейнер с бомбами. Вокруг затрещали разрывы этих бомб, больше похожих на гранаты. Хотя перекрытие блиндажа было слабое (из досок, на которые был насыпан тонкий слой земли), такие бомбы опасности для нас не представляли. Но вблизи гремели разрывы и больших фугасных бомб.

Сверху сыпался песок, осыпались стены блиндажа, и, казалось, этому не будет конца.

Наконец, наступила тишина. Бомбежка велась и по основному КП, но нам сообщили, что его теперь нет.

Через минуту в небе появилась новая череда “юнкерсов”. Они уже построились для бомбежки.

И тут случилось то, чего я никак не ожидал. Мой комбат, не говоря ни слова, выскочил наверх и побежал по направлению к откосу, метров в 200 от нас. Там была небольшая пещера.

За ним кинулась Аня и трое автоматчиков. Напрасно я кричал ему, чтобы он вернулся, так как я видел, что добежать до пещеры он уже не успеет. Уже пикировал на нас один из “юнкерсов”, и мы опять укрылись в нашем надежном блиндаже.

Опять вокруг загремели разрывы, опять все заволокло пылью, и на нас сыпалась земля. В коротких паузах между разрывами мы выглядывали из блиндажа и видели очередной самолет, пикирующий на нас. Наконец наступила тишина, и небо было чистым. Я проверил связь, она работала. Мы ждали, что комбат вернется, но он не появлялся.

Звонили командиры рот, требовали комбата. Я послал за ним автоматчика, но он все не возвращался.

Телефон раскалялся. Командиры рот докладывали, что люди полка первого эшелона бегут и их сажают в наши окопы, но удержать их трудно.

“Где комбат?!” — требовали ответа. Я уже выслал за комбатом последнего автоматчика, который, вернувшись, передал слова комбата: “Комбат ушел в боевые порядки”.

Появились бегущие и здесь. Мы остановили сержанта и двух солдат чужого полка с катушками кабеля. Я попытался забрать у них кабель, но сержант дал понять, что пока у него автомат, он кабель не отдаст.

С КП прибежал мой сержант. Он сказал, что уже показались немецкие танки, бежит пехота, покидая окопы.

В этот момент прервалась связь с основным КП, и сержант побежал по линии обратно, но вскоре возвратился и сказал, что прямо на линии стоит немецкий танк. Я послал автоматчика к комбату с запиской об обстановке и просил его вернуться к телефону. Я не понимал, что случилось с ним. Автоматчик не вернулся.

Бегущих уже было меньше, и стрельба стала слышаться уже где-то сзади. Я понял, что оставаться здесь больше нельзя, связи больше нет и, взяв кабель, телефонные аппараты, наша группа пошла в сторону тыла.

Мы не знали обстановки, боялись наткнуться на немцев и двигались медленно и осторожно. Бегущих уже не было.

Через некоторое время мы заметили впереди группу людей и узнали в ней комбата. Наши группы соединились, и тут комбат приказал развернуть радиостанцию и связался с командиром полка по радио. Он докладывал: “Веду тяжелый бой на западных скатах высоты”. Не знаю, что говорил командир полка. Радиостанцию свернули, и мы двинулись дальше.

Пролетел немецкий самолет, начали падать листовки. Один солдат поднял листовку. Я увидел, что на ней написано “Пропуск в плен”. Тут же комбат закричал на солдата и выхватил листовку. Мне показалось, что он не выбросил ее, а незаметно положил в карман. Теперь я уже смотрел на него с подозрением. Он говорил, что нужно остановиться и собирать батальон, выкопать блиндаж. А я не понимал, где тут можно собирать батальон. Бегущих людей больше не было, стрельба переместилась куда-то в тыл и при чем здесь блиндаж?

Я видел, что нужно уходить, так как мы не знали обстановки, а собирать батальон нужно в тылу, там куда бежали люди. Об этом я сказал комбату и решил с этого момента руководствоваться собственными решениями.

Это было нелегко, так как все мы был воспитаны на строгом подчинении командиру, на принципе единоначалия. К тому же это был мой первый бой, и я чувствовал, как не хватает мне опыта в такой необычной обстановке.

Но комбат не стал возражать. Он сказал, чтобы мы подождали здесь, а он поднимется на соседнюю высотку и осмотрится. С ним ушла и санинструктор Аня. Прошло минут 15, комбат не появлялся.

Я не стал больше ждать, и мы двинулись дальше. Поднявшись на высотку, мы увидели широкий луг внизу, по которому на другую сторону бежали отдельные фигурки солдат, а по ним откуда-то слева уже бил немецкий пулемет. Побежали и мы. Перебежав луг, мы попали в окопы с солдатами.

Это была уже какая-то чужая часть, которая занимала здесь оборону, мы же были здесь беглецами, оставившими свои позиции.

Всем было приказано находиться в окопе и выполнять все команды. Исключения не делалось и офицерам. Я послал сержанта и солдат поискать по окопу офицеров и солдат нашего батальона.

Через некоторое время они вернулись и доложили, что видели своих, а главное — они увидел нашего комбата. Мне не хотелось его видеть, я понимал, что он трус, но в тоже время остается моим командиром.

Взяв с собой полковых радистов и своих связистов, я пошел к комбату. Он обрадовался, увидев нас, но никак не объяснил, почему он бросил нас. Через некоторое время появилась радиосвязь с командиром полка. Комбат доложил, что собирает отошедший батальон. Вскоре послышалась команда, и цепь двинулась через луг туда, откуда мы недавно прибежали. Двинулись с ней и мы.

Немцы еще не успели подтянуть артиллерию и закрепиться как следует. Ружейно-пулеметный огонь их был слаб, и вскоре мы уже поднимались на недавно покинутую высоту. Вел нас комбат, забирая все левее вдоль луга. Наконец мы увидели группу людей и поняли, что это штаб нашего 1317 стрелкового полка. Комбат отправился докладывать командиру полка, а я сидел и думал, о чем может докладывать сейчас комбат.

Я все еще чувствовал себя новичком и не знал, как воспринимать случившееся. Через некоторое время вернулся комбат и сказал, что нужно собирать батальон, а пока мы в резерве командира полка.

Постепенно к нам присоединялись группы солдат батальона. Среди них пришли два командира рот и несколько моих связистов.

У меня осталось три катушки кабеля, и я знал, что если комбат потребует связь, давать ее мне будет нечем.

Но я уже заметил, что неподалеку проходили две линии связи. Похоже, это были линии вышестоящих штабов.

Мы стали прозванивать линии. Никто не отвечал, и мы были вправе считать эти линии брошенными. Ведь когда начинается отступление передовой, штабы не очень задерживаются.

Таким образом, мы создали небольшой резерв кабеля, зная, что там вверху не обеднеют. Постепенно мы узнавали подробности случившегося. Они были драматическими.

Наша оборона была прорвана и вскоре немецкие танки подошли к КП батальона. Был убит адъютант — старший, заместитель командира батальона, и люди начали бежать. К этому времени роты отходили в беспорядке, связи уже ни с кем не было. С КП батальона в тыл вел ход сообщения, прямой, как линейка. Казалось это самый безопасный путь отхода. Туда и бросились все, кто был на КП.

Однако, тут уже стоял немецкий танк и бил вдоль хода сообщения, расстреливая бегущих. Спасались только те, кто видел танк и бежал поверху. К моему большому огорчению погиб мой приятель, командир роты лейтенант Ивлиев.

У комбата появилась палатка, а вскоре появились два офицера и целый день сидели с комбатом. Я подумал, что идет расследование случившегося. Но на этом все закончилось, комбат остался на месте. Позже я узнал, что и для него этот бой был первым.

Прошло несколько дней. Говорили, что скоро прибывает бригада с Финляндского фронта. Там война уже закончилась капитуляцией Финляндии.

Действительно, вскоре мы увидели пехоту, которая следовала в направлении к передовой. Еще один день прошел спокойно, а затем немцы возобновили наступление на нашем участке обороны. Наш резерв командира полка развернули в оборону метрах в 500 впереди КП полка.

И тут я вдруг оказался в самой необычной для себя роли. Где-то впереди шел бой. Мы все внимательно прислушивались к шуму боя и вдруг увидели цепи бегущих солдат. Это отходила пехота бригады. Послышалась команда моего командира батальона: “Командир взвода связи, комсорг — остановить!”

Мы выскочили из окопа и побежали навстречу отступающим с криком: “Стой, назад!”

Наш крик ничего не изменил. Мы были бессильны. Нужно было что-то более сильное, чтобы остановить бегущих. Я поднял свой автомат и дал очередь поверх голов. Моему примеру последовал и комсорг. И тут все изменилось. Некоторые легли, но остальные повернули назад и уже свои командиры овладели обстановкой и повели их назад, к брошенным окопам.

Мы возвратились обратно. Никто ничего не сказал о наших действиях, будто это было обычное дело. Атака немцев успеха не имела, бой затих. Через день комбат приказал представить моих связистов для награждения. Я написал несколько представлений. Комбат прочитал их и спросил: “Ты что не знаешь, что так они ничего не получат?”

— “Что ты пишешь: “Обеспечил бесперебойную связь с ротой…” Пиши так: “Пулеметным огнем отсекал пехоту от танков и тому подобное”. Пиши, что они стрелки, пулеметчики, а то прочитают там наверху, что связисты и не дадут ничего”. Комбат был прав. Наверное, он где-то имел такой опыт.

Действительно, солдат-связист стрелкового батальона в бою находился вместе с наступающей пехотой. Прижал пулемет пехоту к земле. Лежат, окапываются все. А связисту ложиться нельзя, он разматывает катушку кабеля — связь командиру роты.

Но понимал ли это штабной чиновник, который не побывал на передовой, но ведал наградами? Это факт, что передовая не получала тех наград, которые заслуживала. Они больше доставались штабам и тем, кто их обслуживал. Эти мысли пришли мне в голову не сразу.

Вскоре полк отвели в тыл. А на окраине деревни был развернут помывочный пункт. Все обмундирование прожаривалось в бочках. Вши, паразиты не давали нам покоя. Они заводились удивительно быстро в белье, иногда приходилось разводить костер и держать свое белье над костром, кровожадно слушая частое потрескивание, означающее гибель своих ненавистных врагов.

После помывки мы получили чистое белье, и наступило желанное успокоение. А вечером приехала кинопередвижка, и мы начали смотреть какой-то фильм, вскоре прерванный командой “Воздух!” Свет погас. Где-то недалеко тарахтел немецкий самолет. Потом мы услышали разрывы нескольких бомб, и самолет улетел, а фильм продолжался. Несколько дней мы прожили в какой-то праздничной обстановке. Люди ходили в гости к знакомым в другие подразделения, так как в боевой обстановке, даже служа в одном полку, видеться приходилось редко.

За деревней шла дорога, которую саперы маскировали сеткой. Такое мы видели впервые. А через некоторое время по дороге пошли машины с войсками. Движение не прекращалось и днем.

Занимала в тылу огневые позиции артиллерия большего калибра, “катюши”, “андрюши” Чувствовалось, что готовится что-то большое.

Начало поступать пополнение и в полк. В обновившихся, пополнившихся подразделениях шли интенсивные занятия. Полк, обескровленный в предыдущих боях, опять становился мощной боевой силой.

Ночью полк, совершив марш, занимал назначенный ему участок обороны, размещая свои батальоны в уже оборудованных окопах, а их хозяева уходили на другие участка обороны, освобождая место полку.

Отсюда полк пойдет в наступление в строго намеченных на картах границах полосы наступления, где ему определена основная и исследующая задача.

В окопах тесно, они буквально набиты солдатами. Спешно дают связь: пехота — своим батальонам, ротам, связывая их с пунктами управления. Тянут свою связь артиллеристы, минометчики. Их задача — обеспечить, связь разведчикам-наблюдателям с огневыми позициями своих дивизионов, батарей. Разведчики-наблюдатели — это глаза артиллерии, огневые позиции которой находятся в тылу, откуда часто не видно и передовой. Они всегда с пехотой, выполняя задания пехотных командиров на подавление целей огнем артиллерии.

Заняты делом пехотинцы. По ходам сообщения несут цинки — ящики с боеприпасами. В окопах дозаряжают диски пулеметов, автоматов, проделывают углубления в стенке окопа, чтобы удобнее было выскочить из него.

Там, впереди, за окопами лежит недоступная, ничейная земля — нейтральная полоса.

Она пустынна, днем освещаемая солнцем, ночью ракетами, поделенная на зоны и секторы наблюдения, находится под пристальным наблюдением многочисленных глаз наблюдателей с обеих сторон.

Они изучили каждый бугорок, каждую складку местности, каждый предмет: пень ли, поваленное дерево или остатки разбитого строения. Малейшее изменение в привычной картине расположения предмета могут свидетельствовать о появлении снайпера.

Над нейтральной полосой витает смерть для каждого, кто осмелится нарушить ее одиночество. Но прежде, чем попасть на нейтральную полосу, нужно преодолеть свои минные поля, проволочные заграждения, рвы, защищающие окопы. А чтобы преодолеть нейтральную полосу и добраться до окопов противника, нужно преодолеть под огнем и чужие минные поля, и проволочные заграждения.

Нейтральная полоса размечена на картах ориентирами, рубежами ружейно-пулеметного огня, артиллерийского и минометного огня. На ней отмечены площади, по которым артиллерия будет вести непрерывный огонь, заградительный огонь, огонь по появляющимся целям. Все предусмотрено, чтобы нейтральная полоса была непреодолима.

Ее, нейтральную полосу предстоит преодолеть под интенсивным, заранее подготовленным огнем. Спасти, сохранить жизнь здесь может только везение, опыт и земля. Страх смерти заставляет солдата прикрываться ею, зарываться в нее, прижиматься к ней всем телом. Она его друг, мать.

Грохот разрывов, свист пуль и осколков, шипение мин и пролетающих снарядов, сыплющаяся земля, дым пробуждают в человеке инстинкт дикого зверя. Он руководит действиями солдата и охраняет его в эти минуты. Этот инстинкт действует быстрее сознания. Он может бросить солдата на землю, опережая разрыв, заставляет уклониться в мгновение смертельного риска. Но сознание или команда приказывают бежать вперед, не задерживаться, не отставать.

И солдат бежит, стреляя на ходу. Уже хорошо видны окопы противника. Но, чем ближе, тем сильнее огонь. Враг использует все средства, чтобы не допустить к своим окопам. Для него это самое страшное.

Впереди еще минные поля и проволочные заграждения. Их нужно преодолеть за впереди идущим танком или по проходу, который проделают саперы. Проволочные заграждения частично разрушены нашим артиллерийским огнем, их преодолеть легче.

Но вот все слабее огонь противника. Верная примета, что он бросает окопы и бежит.

Вот и окопы. Они брошены противником. Можно теперь передохнуть немного. Память выдает картины только что пережитого. Кто-то упал, но нельзя останавливаться. Там, позади, идут санитары.

С командно-наблюдательного пункта (КНП) батальона хорошо видна пустынная нейтральная полоса.

Ждем начала артиллерийской подготовки. Наконец, начинает бить артиллерия. Отдельные выстрелы сливаются в сплошной, мощный гул сотен орудий. Впереди, у окопов немцев и дальше видны разрывы снарядов. Над немецкой стороной постепенно подымается пыль. Кажется, под таким огнем не останется ничего живого. Сегодня будет только разведка боем. От каждого полка в наступление идет только один батальон. Наш батальон участия не принимает.

Задача разведки боем — имитируя наступление, прощупать оборону противника, выявить систему огня, слабые места ее. Многочисленные наблюдатели засекут обнаружившие себя огневые точки. Проходит полчаса. Внезапно наступает тишина. Противник молчит. Он укрылся от огня артиллерии в блиндажах и сейчас, наверное, бежит занимать свои огневые позиции, чтобы встретить наступающих огнем.

На нейтралке видны цепи наступающих. Пока огонь противника еще слаб, цепи двигаются без остановки.

Начинает бить немецкая артиллерия. Постепенно интенсивность огня увеличивается. Крепнет и ружейно-пулеметный огонь.

Цепи залегают, начинают двигаться перебежками. Они ушли уже далеко и теперь лежат недалеко от окопов противника. Из полка сообщают, что соседу справа удалось занять первую линии окопов противника. У нас дальнейшего продвижения нет, и через некоторое время начинается отход.

Вечером комбат возвращается с КП полка, где проводился разбор боя. Действия батальона полка, участвовавшего в разведке боем, признаны удовлетворительными. Недостаток все тот же: слабый огонь наступающих в движении.

Еще одна неспокойная ночь. Чувствуется, что противник волнуется. Всю ночь горят ракеты, освещая нейтралку, дежурные пулеметчики противника ведут почти непрерывный огонь. В окопах многие не спят, курят, ждут рассвета. Начало наступления назначено на 6 утра.

В 6.00 раздается первый артиллерийский выстрел, и следом за ним возникает гул артподготовки. Он заглушает все. Над окопами противника бушует смерч. В небе появляются десятки “илов”. Наша авиация штурмует оборону противника. Так проходит час.

Вдруг все затихает. Наступает непривычная тишина. Где-то в тылу слышится гул танковых двигателей.

Через несколько минут артподготовка возобновляется. Это был ложный перерыв, чтобы выманить противника из укрытий. Проходит еще 30 минут, и опять все смолкает.

На нейтралке появляются наши танки. Противник молчит. Слышны команды пехотных командиров, и вот уже пехота бежит за танками. Мой батальон там, в цепи. За ротой, идущей в центре, связисты тянут кабель. Когда рота остановится, с командиром ее можно будет связаться по телефону. С остальными ротами связь осуществляется древним способом – с помощью посыльных.

Радиосвязи в звене “комбат–командир роты” у нас не существует. Она существует лишь в полковом звене: “командир полка–комбаты”.

Беру нескольких своих связистов с запасом кабеля, выбираемся из окопа и бегом начинаем догонять роты. Там, за немецкими окопами, я организую связь с ротами, и сюда, на новый командно-наблюдательный пункт, перейдет командир батальона. Так передвигаются в нашей армии все пункты управления.

Противник уже ожил и ведет огонь из всех сохранившихся средств.

Бывшая нейтральная полоса, по которой мы бежим, изрыта воронками от снарядов. То тут, то там валяются противогазы. Это пехота облегчает свой бег. Посвистывают пули, сыпется земля от близко разорвавшегося снаряда. Впереди видны развалины какого-то строения. Там можно будет немного передохнуть.

Вот уже и кирпичная стена. Она прикрывает от пуль и несколько минут можно будет передохнуть.

Здесь стоят трое солдат, очевидно, отставших от роты. Укрываемся за стеной.

Вдруг близкий разрыв, и стоящий рядом солдат тихо говорит: “Мама” и оседает на землю. Осколок попал ему в грудь. Продолжаем бег. Кое-где лежат убитые. Их похоронит специальная похоронная команда. Тащат раненых санитары. Вот уже и окопы немцев. За ними впереди на бугре видим группу людей, и среди них — командир роты. Присоединяемся к ним. Танки ушли вперед, а пехота залегла. Не дает подняться пулемет. Он бьет откуда-то слева. Связываюсь с комбатом по телефону.

Он говорит, что его КНП будет здесь, и он переходит на него. Комбат обещает подавить пулемет противника, мешающий продвижению, огнем артиллерии. Через некоторое время ведущий слева огонь пулемет замолкает, и рота двинулась дальше.

Командир роты со своими связными бежит за ротой, за ним мои связисты тянут кабель.

Постепенно артиллерийский огонь противника почти смолкает. Это артиллерия немцев меняет позиции, перемещаясь в тыл.

Вскоре появляется и комбат со своими связными. С бугра нам хорошо видны наши роты. Рота, идущая слева, отстает, и комбат ругается, телефонной связи с ней нет.

Рота, за которой мы движемся, ушла уже далеко. Комбат намечает свой последующий КНП, и я со связистами опять догоняю роту. Останавливаемся у какого-то недостроенного блиндажа. Здесь будет КНП батальона.

Впереди роты опять залегли. С командиром роты есть связь. Нас догнали полковые связисты, дают связь с НП командира полка.

Комбат докладывает и получает команду закрепиться на достигнутом рубеже. Вот теперь я могу дать телефонную связь всем ротам. У меня потери: один убит, двое ранены. Комбат говорит: “Иди в роты, выбирай любых”. К моему удивлению добровольцев оказалось мало. Наконец, выбрал троих. Один из них — молодой парень из молдаван.

Учим их, как пользоваться катушкой, телефоном, как делать кабельный сросток. Против нас здесь воюют румыны. Мы уже видели пленных, их бегом гонят в тыл. Командиры рот докладывают, что противник готовит контратаку. Огонь противника усиливается. Завыл “ишак”, (так мы называли немецкий шестиствольный миномет), появилась авиация противника.

Я сижу под бугорком, который прикрывает меня. Вдруг передо мною появляется румын. Он становится по стойке “смирно” и что-то докладывает. Я слышу слово “дженераль”, но тут появляется и отставший солдат, который гонит пленного румына в тыл. Начинаю понимать, что румын, видя мои золотые погоны, принял меня за генерала. Таких здесь ни у кого нет, я все еще не сменил их на полевые.

В недостроенном блиндаже стоит мой коммутатор и сидят несколько моих связистов. Беру телефон, чтобы позвонить в роту, и вдруг резкий оглушительный взрыв. Меня бросает на землю, сыплется земля. В ушах сплошной звон, ничего не слышу. Телефонист разбирает микрофон. Угольная мембрана разбилась, превратилась в пыль. Понятно, почему я плохо слышу. В момент взрыва я стоял, и мне досталось больше, чем другим.

За блиндажом располагалась позиция батальонных 82 мм минометов. Бомба или снаряд большой мощности попала к ним.

К утру слух улучшается, но звон в ушах остается еще несколько дней.

С одной ротой связь все время рвется. Линию мы проложили лощиной, чтобы предохранить ее от осколков. Но и противник все время бьет именно по лощине. При порывах кабеля посылаю по очереди двух своих связистов, но вот один из них не возвращается. Посылаю другого. Связь заработала. Возвращается солдат и говорит, что наш связист убит и лежит там, возле линии.

Опять порыв кабеля. Совесть не позволяет послать его опять. Бегу сам, устраняю повреждение и возвращаюсь. Спрашиваю новичка молдаванина, сможет ли он устранить порыв кабеля? Говорит, могу. Опять порыв. Посылаю его. Убежал, и через какое-то время возвращается обратно, а связи все нет.

Наверное, был еще порыв. Посылаю его вторично с задачей пройти до самой роты. Возвращается и докладывает, что там, где порвало — связал, а больше повреждений нет. Послал своего старого связиста. Он возвращается и смеется. Кабель был связан так, как связывают веревку, изоляция не снята. Еще раз показываем этому молодому связисту, как делать сросток.

Немцы все контратакуют, появилась авиация немцев, и все укрываются в щелях, в окопе.

Я лег в своей щели и уснул. Проснулся, наверное, от наступившей тишины. Выбрался из щели и увидел рядом с ней круглое, гладкое отверстие и наклонный колодец, уходящий под мою щель. Это была авиационная бомба, которая почему-то не взорвалась.

Потихоньку я отошел от этого места подальше. Еще раз мой ангел—хранитель позаботился обо мне.

 

---

Продолжение следует.

Текст прислал для публикации на www.world-war.ru автор воспоминаний.