Ожидание окончания войны

В годы войны даже в самые тяжелые дни, часы и мгновенья никто из нас не сомневался в победе. Была какая-то фатальная уверенность в ней. Какой она будет — эта победа? У каждого человека, даже ребенка, победа была своя и представлялась каждому по-своему. Откуда она была — эта уверенность в победе? Сейчас объяснить это очень трудно, а может, наоборот, и легко.

Конечно, о победе всегда говорили все и всем. Большая победа в войне складывалась из маленьких побед и маленьких, маленьких успехов. И действия каждого человека на фронте или в тылу складывались из этих маленьких побед, маленьких успехов. И в каждом деле, сопутствующем успеху, была вера, вера в успех, даже самый маленький, вера в маленькую победу во имя общей большой победы.

Победу все представляли себе прежде всего взятием Берлина. Расстояние до победы оценивали расстоянием до Берлина и временем, за которое Берлин будет взят. А то, что Берлин будет взят, ни у кого не было сомнения. Ни в окопах Сталинграда, ни в боях на Курской дуге, — не было сомнения в том, что победа будет, и верили, что настанет время, будет взят Берлин. И за этим последует объявление на всю страну, что наступила победа. Второго мая 1945 года Берлин был, наконец, взят, но конца войны не было. Не было объявления об окончании войны, объявления о победе, хотя его ждали каждую минуту. Счет уже шёл даже на секунды.

В Харькове я с отцом жил на квартире по улице Кацарской. Дом был одноэтажный. В нём находилось несколько комнат-квартир, и в каждой комнате жила отдельная семья. В одной из таких комнат мы с отцом занимали диван. Он нам был предоставлен хозяйкой квартиры только на ночь. Сама она размещалась в кухне. Днем я учился в шестом классе в школе, расположенной очень близко от дома. Отец меня взял из детского дома 22 апреля 1945 года. Пришёл в детский дом, поговорил с директором, написал ему расписку, и мы пешком пошли до Южного вокзала Харькова, где отец снимал угол.

Пока отец устраивал меня в школу, неделя прошла незаметно. И вдруг — взяли Берлин. Здесь и наступило наше ежеминутное ожидание окончания войны.

В школе только о победе и говорили. Каждая весть с фронта обрастала подробностями, потому что это было связано с победой. Но прошел Первомай. Берлин уже наш, а конца войны всё ещё не было. И все недоумевали, почему же нет конца войны.

В тот вечер перед концом войны мы с отцом поужинали рано. Я, как обычно, сварил котелок каши, вскипятил чай. Мы с отцом почему-то быстро поужинали и приготовились лечь спать. Я постелил простыню, а на неё положил одеяло. Вместо подушек мы использовали мешочки с продуктами. У меня все продукты лежали в отдельных маленьких мешочках. Пшено, гречка, вермишель — всё было в мешочках, и использовали в качестве маленьких подушечек. Эти мешочки накрывали полотенцами, рубашками и спали на них. Уже хорошо было то, что на ночь мы с отцом раздевались, снимали сапоги, портянки развешивали на стуле, накрывались тонким одеялом, а сверху укрывались шинелями, чтобы было теплее.

Хозяйка на ночь печку уже не топила. Засыпать было хорошо, а вот утром вставать холодно. Отец вставал раньше меня. У нас была керосиновая плитка, и отец подогревал вчерашнюю кашу и чай. Когда он меня будил, вставать не хотелось, но сердить отца было нельзя. Он обычно будил меня два раза: «Женя, вставай в школу».

8 мая мы легли спать также рано. Я постарался быстрее заснуть, но успел спросить: «Пап, так когда же будет конец войны?» На это он ответил: «А может, он уже есть, только еще нам об этом не сказали».

Разбудил нас громкий стук в окно. Хозяйка вышла из кухни, подошла к окну, раздвинула занавески и спросила: «Кто там?» В окно были слышны выстрелы и видны отблески ракет. Раздался голос соседки: «Вставайте! Победа! Победа! Победа!»

Какая-то неведомая сила мгновенно подняла отца с дивана. Непонятно почему, но он очень торопился наматывать портянки и одевать сапоги. Мгновенье — и он в гимнастерке, ремень с наганом уже были застегнуты. Он прильнул к окну. Я последовал примеру отца и так же быстро оделся.

Зинаида Устиновна побежала к двери. Открыла дверь на улицу. В распахнутую дверь хлынули звуки залпов беспорядочной стрельбы. Треск очередей из автоматов, одиночные выстрелы. Мы вышли во двор, где от ракет было светло, как днём.

Отец сказал: «Победу надо отметить!» Александра Ивановна, наша соседка, сказала: «Давайте отмечать у меня — у меня комната большая. Я позову Козыревых и Собиновых, а вы идите ко мне». Еще двое соседей уже не спали и тоже выскочили во двор. Александра Ивановна позвала Козыревых и Собиновых к себе. Мы с отцом пошли к себе в комнату. Отец открыл продукты, лежавшие в изголовье дивана, и стал выбирать, что взять собой. За диваном у нас лежали консервы -мясная тушенка и рыбные. Откуда-то он достал бутылку водки. Я никогда не знал, что у отца есть водка.

В доме хозяйки большой роскошью считалось радио. Черный репродуктор хозяйка включила на полную мощность. Отец и я подошли ближе и услышали: «Говорит Москва! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза. Сегодня …». И далее диктор объявлял о безоговорочной капитуляции Германии. Говорил о том, что война победоносно завершена. Отец и я не выдержали и закричали: «Ура!!!» На крик «Ура» по пути в квартиру Александры Ивановны к нам зашли Собиновы и Козыревы.

Козыревы — мать и дочь, евреи. Дочь лет двадцати пяти, молодая женщина, но вопреки моим представлениям о евреях, яркая блондинка с голубыми глазами, а ее мать — седая, лет шестидесяти старушка, вылитая еврейка. Я никогда не встречал такой контраст в еврейских семьях, а именно: брюнетка мать и блондинка дочь. Собиновы — пожилые отец, мать и три дочери.

Когда соседи вошли в комнату, в руках у них были сумки с продуктами, откуда виднелись бутылки с вином и водкой.

Вошедшие, прослушав беспрерывно повторяющееся сообщение по радио, спросили Зинаиду Устиновну и папу, идем ли мы к Александре Ивановне. За всех ответил я: «Да, да, идем!» Зинаида Устиновна и папа также сложили продукты в сумки и быстро пошли к Александре Ивановне.

Александра Ивановна успела принарядиться, надела новое платье и застелила большой стол в гостиной белой праздничной скатертью. На столе уже стояла посуда, лежали ложки, вилки, ножи. Всю заботу за сервировку стола взяла на себя Зинаида Устиновна. Она сказала папе: «Максимыч, принеси керосинки, а то на одной керосинке Александры Ивановны будем готовить очень долго».

У стола засуетилась и молодая Козырева, расставляя тарелки и раскладывая возле них столовые приборы. В кухне хозяйничали Собиновы и старшая Козырева. Резали хлеб, открывали консервы, раскладывали всё по тарелкам, папа расставлял бутылки с водкой и вином. Я удивился: и откуда всё это взялось? Уже потом мне сказали, что каждая семья хранила спиртное на день победы. Этот день должен был быть, и все готовились его отмечать. Уже кипела вода в кастрюлях, на всех готовили рисовую кашу, вермишель, гречку. Приготовили всего много, готовились, видимо, отмечать День Победы всю ночь.

Стайкой уселись я, Люда и Галя Собиновы. Нас, детей, привлекала обильная вкусная закуска, мясные консервы и рыба.

На столе была селедка, квашеная капуста, соленые огурцы и помидоры, яблоки. Некоторое время заняло наполнение тарелок, папа разливал по рюмкам вино и водку, спрашивая: «Это будете или то?» — и соответственно каждому наливал по желанию. Как военный, папа взял «командование» за столом на себя. Первый тост он произнес очень кратко: «Дорогие мои! За долгожданную победу! Ура!» И выпил. Остальные стали чокаться и выпивать.

Затем стали произносить тосты сидевшие за столом. И начались разговоры о том, что у кого было в душе наболевшее. И только здесь и сейчас в день окончания войны мы узнали судьбу каждого, с кем жили в доме.

Козырева Роза Натановна жила на первом этаже в комнате с маленькой кухонькой. Ей было около шестидесяти лет. Перед войной она вышла замуж, мужа её арестовали в 1939 году. Потом ей сообщили, что он находится в лагерях. В начале войны лагеря захватили немцы. С тех пор о муже ей ничего не было известно. Позже Роза Натановна стала жить с евреем, у которого была дочь. Этого мужчину с началом войны призвали в Армию, и вскоре он погиб. Вместе с ней осталась жить его дочь, очень красивая белокурая Леночка. Сейчас она училась в институте, и к ней приходил капитан. Лена хвасталась, что он служит в военной разведке. Они должны были пожениться. Роза Натановна предложила выпить за тех, кто без вести пропал в лагерях или погиб на фронте. Она имела в виду своих двоих мужей. Её не расспрашивали подробно о мужьях. Все подняли бокалы, не чокались и молча выпили: «За добрую память».

Затем слово взял Собинов Николай Семенович. После освобождения Харькова, он приехал к своей семье без голени левой ноги и без кисти левой руки. У него была медаль «За отвагу». По утрам Мария Васильевна Собинова выносила за ворота стул с подушкой, усаживала на него Николая Семеновича, и тот просил милостыню. Мария Васильевна говорила, что её Николай Семенович «напрашивает» в день больше денег, чем она зарабатывает на стирке белья. Жили Собиновы в полуподвальном помещении. Мария Васильевна весь день кипятила бельё, стирала его и развешивала во дворе для сушки, затем гладила. Но зарабатывала мало. Жили в основном Собиновы за счет милостыни Николая Семёновича. У них были три дочери. Старшая Вера, ей было 20 лет, она работала посудомойкой в столовой. Младшие сестры — Галя четырнадцати лет и Люда десяти лет — учились в школе. Интересно было то, что я с девочками никогда не ссорился. Собиновы ко мне относились очень и очень хорошо. Иногда они звали меня с ними пообедать. Обеды, которые готовила Мария Васильевна, мне нравились.

Николай Семёнович рассказывал, как рядом с ним в бою разорвалась граната, и его ранило. Он очень жалел, что ему не удалось быть на фронте до конца войны. Немцев он люто ненавидел. Часто рассказывал о зверствах фашистов, о разрушенных городах и селах, о повешенных и расстрелянных, о замученных наших партизанах. У Николая Семёновича на фронте погибли два брата, а их семьи были сожжены немцами во время оккупации. Мать и отец были расстреляны за то, что спрятали партизан. Всё разговоры Николая Семёновича сводились к тому, что он не отомстил за свою семью, и он сожалел, что не смог воевать из-за ранения.

Николай Семёнович кратко рассказал, как погибли его родственники, и предложил выпить за погибших.

Зинаида Устиновна рассказывала, что она не смогла расписаться с мужем, когда началась война. Два года она получала письма с фронта от своего жениха. Последняя весточка была от командира, в которой сообщалось, что её жених геройски погиб. Зинаида Устиновна очень сожалела, что у неё не было детей. Она предложила выпить за героически погибших.

На прошедшей неделе к Зинаиде Устиновне приехала сестра с фронта, которая служила при госпитале. Сейчас она должна родить, правда, мужа у неё нет, но зато будет ребёнок, и она была очень этому рада. Не могла дождаться рождения малыша. Зинаида Устиновна предложила выпить за здоровье детей, которые должны родиться и заменить тех, кто погиб на фронтах, был убит немцами или пропал в лагерях.

Только сейчас в победную ночь все узнали, что у Александры Ивановны на фронте погиб сын, которому едва исполнилось 18 лет. Она никогда никому об этом не говорила, все считали её одинокой. Произнося тост, Александра Ивановна разрыдалась и сказала, что до конца дней своих не забудет своего мальчика, который сбежал из дома на фронт и погиб. Она показала письмо от командира своего сына, который сообщал, что её сын погиб геройски.

Уже светало. Выстрелов стало меньше, но начали раздаваться песни из соседних домов. Люди вышли на улицы с песнями и плясками. Предложил выйти на улицу и мой папа.

Я очень много поел вкусной рисовой каши с тушенкой. Такую вкусную кашу с не ел всю войну. Александра Ивановна принесла и поставила на стол вазу с конфетами и печеньем. Начали пить чай. Перед выходом из дома успевали выпить стакан чая, закусив его конфетой и печеньем.

Со стола убирать не стали. Папа предложил снова собраться за столом в шесть часов утра. Мы, дети, продолжили чаепитие с конфетами. Для нас это было удовольствие. Мы давно так не наслаждались конфетами и печеньем.

На улице стало почти светло. Вся улица заполнена народом. Толпы двигались навстречу друг другу. В каждой группе людей находились мужчины и женщины с бутылками в руках. Встречаясь, группы смешивались, начиналось взаимное угощение с поцелуями. Были даже слёзы. Слышались возгласы: «С победой! С победой!» В некоторых группах были баяны, гитары, балалайки. В музыкальной толпе танцевали, пели, слышались весёлые частушки. Лихо отплясывали мужчины и женщины. Но интересно было то, что я не видел пьяных. Люди пили, но не упивались, будто весь хмель уходил в веселье.

Особенным уважением пользовались люди в военной форме — от солдат до офицеров. Военных обнимали, целовали, некоторых качали под громкие крики приветствий и возгласы: «Ура!» Всё было очень трогательно. Чествование коснулось и моего папу. Несколько раз подняли на руки и его. Часто обнимали и целовали. Папа смущенно говорил: «Не надо, не надо! Отпустите!» Но упрашивать толпу было бесполезно. А сколько раз ему преподносили стакан с водкой или вином! Но папа умело отпивал только глоток и благодарил: «Спасибо!»

Побродив немного по улице, мы поспешили к шести часам утра домой. Козыревы и Александра Ивановна заново накрыли стол. В кухне стоял вкусный запах жареной тушенки. Поджарили уже и картошки. Ждали папу и Николая Семеновича.

С приходом мужчин веселье за столом продолжилось. Смеялись по каждому пустяку. Веселье исходило от каждого. Я накинулся на жареную картошку с мясными консервами. И куда в меня только лезло?! Взрослые опять пили. Тосты повторялись вновь и вновь. По радио не переставали повторять об окончании войны и победе нашего народа, звучала музыка.

Александра Ивановна предложила отдохнуть и собраться снова в одиннадцать часов.

Стали расставаться с поцелуями и взаимными поздравлениями. Солнце уже встало. Наступил первый день мира, солнечный светлый день.

Только мы стали раздеваться, чтобы прилечь и немного отдохнуть, как в окно кто-то громко стал стучать. Зинаида Устиновна вышла из дома и с кем-то стала разговаривать. Потом возвратилась в комнату и сказала папе, что прибегал посыльный. Он передал, что папу срочно вызывают в часть на построение в честь Дня Победы. Папа стал одеваться и вскоре ушел, а я заснул, как убитый.

Проснулся я оттого, что меня разбудил папа. Он сказал, что его вместе со мной зовет в гости его начальник.

Начальником у папы был майор Таранов Кузьма Порфирьевич. Он жил с женой и сыном в маленькой комнатке на улице Свердлова, которую ему предоставили от части. Я с папой частенько бывал у Тарановых в гостях. Мне очень нравилась эта семья. Кузьма Порфирьевич много раз выручал папу и защищал его перед начальством. Он имел высшее образование и часто обсуждал с папой задания. Он был начальником мастерской, в которой делали саперные лопатки, топоры и другой инструмент для войск.

У майора Таранова жену звали Александра Михайловна, а двухлетнего сына — Борик. Жена была небольшого роста, мне очень нравилась её фигура. Однажды, когда меня папа привёл в гости к Тарановым, Кузьма Порфирьевич представил свою жену мне: «Александра Михайловна». Я посмотрел на неё и сказал ей: «Какие у Вас маленькие ножки!» Все рассмеялись, а Кузьма Порфирьевич сказал: «Ну, и поклонник у тебя, сразу обратил внимание на твои маленькие ножки». После этого Александра Михайловна звала меня при встречах «поклонником».

Папа сказал мне, чтобы я одел новую, чистую рубашку и погладил брюки для того, чтобы идти в гости. Сам он тоже надел новую форму.

Было около одиннадцати часов, когда мы вышли из дома. По пути зашли к Александре Ивановне. Там уже все собрались за тем же столом. Предложили выпить за здоровье папы и моё. Мне налили лимонад. Тогда это было роскошью для нас, детей.

Дом Тарановых от нашего дома находился недалеко. К двенадцати часам мы уже были у них. У Тарановых был накрыт стол, за которым сидели командир части полковник Черногоров и замполит капитан Мдинарадзе с женами. Я очень стеснялся смотреть на Александру Михайловну, которая в нарядном платье была просто великолепна. А Кузьма Порфирьевич в шутку меня представил: «Поклонник Александры Михайловны!»

За столом я пробыл недолго и отпросился у папы в кино.

Кинотеатр был напротив дома, где жили Тарановы. В кассу стояла длинная очередь. Помню, что демонстрировался фильм «Багдадский вор». В очереди я заметил ребят из своего класса и попросил купить билет для меня. Нас из шестого «А» было пять человек. После кино мы купили мороженое, и пошли гулять.

Улицы города Харькова были полны народу. За мороженым, газировкой, пирожками были длинные очереди, но мы везде выстаивали их и обязательно покупали то, что продавалось. Транспорт был переполнен. По улицам группами шли люди. Так же, как и ночью, люди пели песни, плясали. Кругом царило веселье. А солнце было такое яркое, такой замечательный был день! Казалось, что природа тоже праздновала наступление Дня Победы!

Мы поехали в парк, там выступали артисты. Было очень интересно. Незаметно стал наступать вечер. Закат солнца был ярким. Казалось, что солнце не хочет покидать людское веселье, а хочет радоваться вместе с людьми.

Когда солнце зашло, то в небо опять стали взлетать ракеты, снова началась стрельба. А затем вечером был салют. Каждый залп орудий люди сопровождали громкими возгласами «Ура!» По центральным улицам Харькова тесно было ходить. Совсем уставший я еле-еле добрался до дома. У Александры Ивановны было шумно. Когда я зашёл к ней в комнату, мне опять предложили покушать, стали угощать пирогами.

Папы дома не было, и я, не дожидаясь его, стал укладываться спать. За окном трещали выстрелы, раздавались звуки от разрывов ракет, но мне уже было не до зрелищ: лишь бы быстрее лечь спать. Не помню, как я разделся и лёг на диван. Последнее, что я увидел в окно — следы от ракет разного цвета.

Так закончился первый послевоенный день, первый День Победы, который все люди так долго ждали!

В эту ночь мне приснилось, как началась война, как директор пионерского лагеря объявил о начале войны, как мы приехали в Москву, как в Никольском встретила меня Косичка. А также первая бомбежка, косичка с красным бантиком, висящая на ветке, рыдающие её бабушка и дедушка, разрушенная Бекетовка с крестами на горе. Как меня контузило, как меня и папу в степи чуть не пленили калмыки. Отчётливо приснилось, как капитан чуть не пристрелил папу под гудок паровоза. Как меня отвели в спецдетдом, как на мой день рождения погибли ребята, как мы жарили и ели ящериц. Приснились ребята, с которыми гулял на день Победы и красочный салют с ликующим народом.

Надо же, это всего одна ночь, а не четыре с лишним года войны. Не верилось, что война закончилась, что война могла длиться одну ночь! А может, действительно, и не было четырех лет войны, а был кошмарный сон?

 

---