Отлетался?

Герой Советского Союза Сергей Крамаренко убежден, что успешным летчиком нельзя стать – им нужно родиться. Будущий генерал-майор авиации с юношеского возраста отличался внимательностью и молниеносной реакцией, а упорные тренировки и участие в опаснейших боях, которые лавиной обрушились на него в годы Великой Отечественной, довели его природные таланты до настоящего летного мастерства.

Сергей Крамаренко у своего «Лавочника»

 – Сергей Макарович, когда война только началась, народ поговаривал, будто бы «моська напала на слона». Вы тоже так думали?

– Все мы, курсанты Борисоглебской военной школы пилотов, были страшно удивлены. Куда немцы лезут на такую большую страну?! У нас же огромная армия! Мы думали, что вмиг их сомнем и даже надеялись на помощь рабочих самой Германии! Но те восстания не поднимали, недовольства режимом не выказывали. А фашистские войска продолжали один за другим захватывать наши города.

К сожалению, мы очень плохо были подготовлены к войне. Действующие части приходилось периодически пополнять недоучившимися летчиками. В июне 1942-го я еще осваивал программу училища. Наш учебный аэродром подвергся первой бомбежке. Какая паника тогда началась! Вместо того чтобы скрыться в бомбоубежищах, курсанты кинулись к самолетам. Кое-как, падая на землю и снова вскакивая после каждого взрыва, добежали и начали растаскивать их в разные стороны. Аэродром был ярко освещен: вверху светящиеся бомбы, а в стороне горящие курятники птицеводческой фермы. Немцы, видя полыхающие здания и носящихся кур, видимо, посчитали, что разбомбили военные казармы или склады и сбрасывали бомбы туда. Только это нас и спасло!

Школу начали готовить к эвакуации на восток. Но тут вышел неожиданный приказ: восемь курсантов, успевших вылететь на ЛаГГ-3, отправляются в запасной авиаполк в Арзамас. В эту восьмерку вошел и я. Мы с товарищами оказались в странном положении: летную программу выполнить не успели, экзаменов не сдали и в воздухе держимся едва-едва, а уже считаемся полноценными летчиками. Командир эскадрильи, узнав, что у одного из нас всего один полет, решил отправить его обратно в школу. Я не хотел такой участи и… покривил душой. Сказал, что у меня не два, а двадцать полетов и два часа налета. Товарищи не выдали. И стал я осваивать полеты на ЛаГГе уже в запасном полку, готовясь вскоре попасть в действующую армию.

– Не думали о том, что из-за недостатка опыта представляете собой живую мишень?

– Нет. Мы все рвались в бой и считали, что воевать уже умеем. Какой-то мальчишеский азарт подгонял… Хотя на деле оказалось, что все наши умения сводятся к тому, как произвести взлет и посадку и кое-как пилотировать в воздухе. У меня не было ни одного учебного воздушного боя, ни одной стрельбы по целям! Пришлось доучиваться уже на фронте. Мы были распределены в 1-ю Воздушную армию Западного фронта. Неудивительно, что из нас восьмерых семеро погибли… Когда немцы стали снимать с нашего фронта части для освобождения окруженной армии Паулюса, наше командование решило предпринять наступление в районе Жиздры, юго-западнее Сухиничей. Хотели сорвать переброску их частей под Сталинград. Мой полк прикрывал наступающие войска от ударов с воздуха.

Это был мой первый полет в боевых порядках звена! Немецкие самолеты то появлялись, то исчезали, наша группа маневрировала. Этот вылет запомнился мне тем, что я почти ничего не понял! Только впоследствии, с опытом, я стал чувствовать себя твердо и уверенно. Природные быстрота реакции и внимательность очень помогали вести бои. Помимо этого нужны были незаурядная выносливость (летчик во время полетов испытывает огромные перегрузки) и тактические способности, ведь в каждом бою разный план действий: он выстраивается по ситуации. Хотя и это не застраховывало от неудач!

Самый страшный момент 

– Был ли на войне такой момент, который оказался для Вас самым напряженным?

– 19 марта 1944-го я попал в плен. Мы сражались с группой «юнкерсов» и «мессершмитов», которые штурмовали позиции наших войск. Я бросился отбивать атаку по ведомому, немецкий «мессер» задымил и начал снижаться. В этот момент я заметил чужую трассу. Затем резкий удар, боль, и – кабина в дыму и пламени. Мои руки и лицо в огне. Пытаюсь вылезти, но не могу. Кое-как отстегиваю привязные ремни, резко отдаю ручку вперед, самолет уходит вниз, и я оказываюсь в воздухе. Дергаю кольцо парашюта и больше ничего не помню…

Я пришел в себя от толчка: меня кто-то переворачивал. Незнакомая зеленая форма, резкая чужая речь и черепа с костями в петлицах «заставили» понять, что я оказался на немецкой территории. От дикой боли не мог подняться, из обеих ног хлестала кровь. На мне разрезали сапоги, забинтовали ноги и отвезли в какое-то село, к большому дому, видимо, штабу. Там ко мне подошел офицер и, узнав, что я летчик и отказываюсь отвечать на его вопросы, дал команду «эршиссен» – расстрелять. У меня внутри будто что-то оборвалось… Все, отлетался! А надо мной были голубое-голубое небо и кучевые облака. Они вечны, а я… Это, наверное, и был самый страшный, тяжелый момент.

А.Машников и С. Крамаренко (справа), 523-й истребительный авиационный полк, 1943 г.

– Как же Вы спаслись?

– Вышедший из штаба вместе с офицером немецкий генерал внезапно отменил приказ и распорядился отправить меня в госпиталь. Вот так велика на войне роль случая! Меня перенесли в телегу и положили рядом с немецким офицером. Собирались доставить в госпиталь. Потом я узнал, что он находился в Проскурове. Я оторопел, когда услышал, что возница в немецкой форме с винтовкой на плече понукает лошадь украинскими словами! Не выдержал и вскрикнул: «Что ж ты, земляк, немцам служишь?» А он мне: «Ах ты, проклятый москаль, сейчас пристрелю!» Снял винтовку и направил на меня. Но немецкий офицер остановил его: «Хальт! Госпиталь!» Вот так в очередной раз удалось избежать смерти.

Меня привезли в проскуровский лагерь для военнопленных, в лазарет. Пленные советские санитары вытащили из ног осколки, промыли и забинтовали раны, а обгоревшие руки и лицо намазали красноватой жидкостью, чтобы не осталось шрамов. Но тогда мне было все равно, как будет выглядеть мое лицо впоследствии. Лицо жгла дикая боль! Мне сделали укол в руку, и я погрузился во мрак. Через несколько дней руки и лицо покрылись черной коркой. Рот стянуло так, что и ложка не проходила. Санитар набирал немного каши на ручку ложки и просовывал ее мне в рот. Как же я благодарен этим безвестным братьям милосердия! Они так заботились обо мне и о других раненых!

На шестой день моего пребывания в лазарете город окружили наши войска. Немцы в суматохе готовились отходить, уничтожая тех, кто не может двигаться. Весь город запылал. Мы ждали, что в здание бросят канистры с бензином. Но этого не произошло. Видимо, нас спасла надпись над входом «Тиф. Не входить».

– Опять удача…

– Конечно! Мне везло дико. От слабости я, не дождавшись развязки, заснул. К счастью, проснуться пришлось от радостных голосов, поздравляющих нас с освобождением! Потом меня подкосил тиф и еще долго организм боролся за выживание. Когда я начал ходить, через неделю вышел из здания и увидел, что лазарет находится на краю аэродрома, а на нем стоят самолеты нашего полка. Я встретил своих летчиков. Узнав, что я живой, командир с попутным самолетом отправил меня в московский госпиталь. Когда я полностью реабилитировался, возникла проблема: как найти свой полк? Я знал только, что он переброшен на 1-й Белорусский фронт в Польшу. И здесь судьба помогла! Я встретился с летчиками самолета ПЕ-2, которые летели в Барановичи. Это же больше половины расстояния до моего полка! Все остальное сразу вылетело из головы: я начал упрашивать их взять меня с собой. И взяли… В бомболюк! Летчики подсмеивались, что сбрасывать меня не будут, но на всякий случай посоветовали привязаться к держателю, куда подвешиваются авиабомбы. Эх, не прост был такой полет! Согнутый в три погибели, в тонкой гимнастерке при пяти градусах мороза снаружи, я превратился в сосульку к третьему часу полета. Но главное было сделано: я приближался к своему полку. Самолет приземлился в Барановичах. Дальше сел в поезд на Брест, там нашел коменданта аэродрома и узнал… что моего 19-го авиаполка здесь нет и не было. Огорчению не было предела! И вдруг в комнату к командиру зашел Костя Дашин, летчик нашего связного самолета ПО-2! Он кого-то привозил в Брест и прибыл сюда по поручению нашего командира полка. Вместе с Костей я добрался к своим, узнав, что наш полк теперь 176-й гвардейский. Ну как после такого не стать суеверным?!

– А суеверия среди летчиков были сильно распространены?

– Было кое-что. Например, что в понедельник обычно не летают. Хотя на войне летали, конечно… Но осторожничали. 

Была у нас одна знакомая девушка. Она работала в столовой, и особое внимание уделяла летчику по имени Михаил. Однажды она подарила ему заколку. И когда Михаил погиб, ее возвратили владелице. Позже она перенесла свое внимание на моего товарища Венгерова. И подарила ему ту же самую заколку. Когда Венгеров разбился, девушку стали обходить стороной.

Кресты! Атакуем!

– Сергей Макарович, какие свои воздушные бои Вы считаете самыми яркими?

– Несомненно, бой над нашим плацдармом за Одером, в марте 1945-го. Мы летели тремя парами во главе с Иваном Кожедубом – всего 6 самолетов, у каждого 2 пушки, всего 12. А против нас 32 «Фокке-Вульфа»! Там в сумме почти 200 пулеметов! Никогда не забуду команду Кожедуба: «Впереди – внизу кресты. Атакуем!» Действовать нужно было решительно и дерзко: у нас были превосходство в скорости и внезапность. Кожедуб сбил их командира. Бой превратился в уничтожение немецких самолетов. Мы сбили 16 «фоккеров»! И это не считая тех, кто, недобитый, наверняка упал по дороге домой.

Еще один яркий бой был недалеко от Берлина, в апреле. Мы с моим ведущим Куманичкиным столкнулись с шестью звеньями «Фокке-Вульфов». Это 24 самолета!

– Многовато для одной вашей пары…

– Но выбора не было. Позади нас советские войска штурмуют Берлин. Пропустить туда немецкие самолеты нельзя! После ряда маневров Куманичкин стреляет по ведущему группы «фоккеров», я – по его ведомому. Один самолет вспыхивает, другой переворачивается и уходит вниз. Мы много раз повторяли атаки. Кульминацией боя для меня стал вот какой момент. Снаряды у меня израсходованы, немец приближается к Куманички ну, а я, как ведомый, должен его защитить. Мне остается только таранить врага! Лечу наперерез, и, когда остается всего несколько десятков метров, немецкий летчик оборачивается. Сквозь фонарь я вижу его лицо. Он резко переводит самолет в пикирование и уходит вниз. Бывает такое, что чувствуешь на себе чей-то взгляд. Но чтобы кто-то почувствовал мой взгляд в воздухе! Такого со мной не было никогда! Это казалось невероятным… Это были для меня последние бои в Великой Отечественной войне.

Источник: Говорят герои Великой Победы. Диалог поколений. М.: ЗАО «СВР-Медиа», 2010. с.56-62.