Окончание службы в армии

Снова на Базе

По приезде на Базу я узнал, что начальство предполагает сделать меня заведующим хранилища тракторного отдела, присвоив мне звание младшего сержанта. Тогда я буду получать 150 руб., а не 8 руб., как рядовой солдат. Но я сообразил, что сержанту придётся служить в армии лишний год, и отказался. Командование пошло мне навстречу: мне присвоили только звание ефрейтора и дали должность заведующего хранилищем. Теперь я иногда мог посылать маме небольшие суммы денег. Кроме того, я купил толстый англо-русский словарь и в свободное время выполнял задания, которые присылали с заочных курсов.

А на Базе вместе с обычной службой возникали и всякие неожиданные события. Так однажды мой друг Витя Харламов конфиденциально сообщил мне, что его вызывал капитан из «Смерш». Официально это была контрразведка, действующая в армии как КГБ. Капитан, нажимая на «комсомольский долг» перед Родиной, завербовал Витю доносить о солдатских антисоветских разговорах. Витёк был очень расстроен, так как подписал соответствующую бумагу о доносительстве и о неразглашении. Он опасался, что этот неприятный «хвост» потянется за ним и после демобилизации.

Однажды мы с Витей по увольнительной записке поехали в Минск и решили сходить в кино. Так как до начала сеанса было много времени, мы, купив билеты, решили побродить по Минску. На одной малолюдной улице мы были остановлены каким-то лейтенантом, потребовавшим наши увольнительные. Увольнительные были у Вити, и лейтенант, просмотрев их, положил себе в карман, а нам приказал следовать за ним в комендатуру. По дороге он объяснил, что задержал нас из-за семечек, которые мы грызли на улице. В комендатуре он сдал нас дежурному, который приказал нам подметать двор, а сам исчез. Двор и так был чисто выметен, а мы вместе с ещё несколькими солдатами помахали вениками только для формы. Получив обратно увольнительные, Витя вдруг обнаружил, что из этих бумажек исчезли наши билеты в кино. Снова покупать билеты в кино не было времени. Тут-то мы поняли, что лейтенант воспользовался нашими билетами, которые хранились у Вити вместе с увольнительными, и присвоил их себе. По солдатской терминологии этот офицер оказался «крохобором».

Кажется в конце 1946 г. были назначены выборы в Верховный Совет, и меня вместе с другим солдатом назначили в Избирательную Комиссию от солдат. Председателем Комиссии был майор, — замполит Базы. Когда все проголосовали, и начался подсчёт голосов, неожиданно вошёл капитан из «Смерш» и потребовал показать ему бюллетени, на которых написано что-нибудь антисоветское. Несколько таких бюллетеней действительно было, и я думаю, что это могли написать солдаты, недавно призванные из Литвы, которые были настроены антисоветски. Но вдруг майор громко сказал: «Капитан, вы нарушаете Конституцию! Выйдете, вы не имеете право присутствовать при подсчёте голосов!» Капитан ушёл, а мы продолжили разборку бюллетеней. Поскольку «Смерш» был всесилен и не подчинялся войсковым командирам, то конечно, капитан потом всё равно, по-видимому, просмотрел бюллетени. Наш майор соблюдал только форму при посторонних, но было приятно, что капитана всё же «поставили на место».

К весне 1947 г. я выполнил на «отлично» четыре задания Заочных курсов и попросил прислать справку о сдаче этих работ. Такую справку мне прислали, и я стал хлопотать об отпуске, как бы для сдачи экзаменов. А в это время меня хотели перевести на работу в Стрелковый отдел. Мне очень не хотелось работать в этом отделе, куда свозили в больших количествах трофейное стрелковое оружие. Его там ремонтировали, и отправляли в другие страны (например, в Грецию), вооружая отряды, которые боролись со своими буржуазными правительствами и пытались установить социалистическую власть. Поэтому в обход начальника Стрелкового отдела я подал рапорт об отпуске. Писарь штаба, мой товарищ по десантной бригаде, — Алёша Маркелов, — этот рапорт подписал у начальника Базы, и мне удалось на неделю поехать в Москву.

Москва, 1947 г.

В это время Женя с семьёй жил в квартире Рудзких, — Анны Адамовны, бывшей членом кружка РХСД, и её матери Елены Ипполитовны, — в переулке возле Неглинной. После рождения Алеши они приютили в своей квартире семью Жени, которая занимала небольшую проходную комнату. Для моего образования и выбора профессии в будущем, Женя прикреплял меня к своим друзьям разных профессий, которые водили меня в соответствующие музеи. Так, с Глебом мы побывали в минералогическом музее, с Лидой — в биологическом, с Марком Сатаевым, родители которого были кружковцами, — в политехническом, а с Машей Шик — в зоопарке. Мария Михайловна Шик – дочь священника о. Михаила Шика, который в начале 30-х годов служил вместе с о. Владимиром Амбарцумовым в храме св. Николая у Соломенной Сторожки. Его также расстреляли в Бутове в 1937г.

С Женей мы съездили в Струнино возле г. Александрова, где как бывший заключённый, не имеющий права жить в Москве, проживал Сергей Алексеевич Никитин, впоследствии епископ Калужский – Стефан. Женя сообщил, что едем мы к другу его отца. О. Владимир, находясь в 30-х годах на нелегальном положении, предупредил его, что в случае любых осложнений заменить ему отца сможет только Сергей Алексеевич. Приехали мы поздно вечером, и нас радостно встретил сияющий круглолицый человек — Сергей Алексеевич. Утром встали на молитву в большой комнате, уставленной цветами. Горшки с цветами стояли на длинных ступенчатых полках от пола до подоконника, образуя своеобразную террасу, а С.А. с любовью демонстрировал отдельные цветки. Подробно расспросив о моей армейской жизни, он как-то незаметно перевёл разговор на Н.В. Гоголя и на его произведение «Размышления о Божественной Литургии». Это для меня, как неофита, было неким откровением, так как о таком Гоголе я никогда и не слыхал.

Побывал я также у Марии Исааковны, и она сказала, что сотрудники кафедры, где работал отец, собрали 2 посылки для мамы. Я запаковал их, а кто-то из сотрудников должен был отправить. Кроме того, я заехал в нашу школу и, заручившись подписями Нины Алексеевны и Николая Ивановича (учителей математики и физкультуры), получил справку об окончании 7-ми классов в 1941 г.

Перед отъездом в армию мне через Женю поручили передать передачу Алексею Мечову, который сидел в лагере в Минске, как бывший военнопленный. Он был сыном расстрелянного священника о. Сергия и внуком знаменитого московского батюшки о. Алексея Мечова, служившего в храме свт. Николая в Клённиках. Женя познакомил меня со старшей дочерью о. Сергия, Ириной, которая дала мне точный адрес в Минске и сказала, что передавать. До марта 1948 г. мне удалось сделать 2 — 3 передачи с хлебом и папиросами, в сроки, которые сообщал Женя в письмах. Потом Алёшу Мечова, кажется, перевели в Архангельские лагеря, и к нему туда ездили его сёстры, Ирина и Анна. Последняя работала в библиотеке Союза Писателей, которой в то время стал заведовать Женя.

Окончание службы в армии

Вернувшись на базу, я узнал, что в санчасти, где служил Витёк, появился новый врач, — жена одного офицера Базы. Она очень сочувственно отнеслась к Вите, который собирался поступать в медицинский институт, и, проверив его близорукость, обещала его демобилизовать. Она подготовила документы о демобилизации по зрению, которые удалось оформить в штабе. Однако замполит Базы запретил выдавать Харламову выходное пособие, которое составляло несколько тысяч рублей, считая его демобилизацию незаконной и требующую расследования. Тогда мы с Витей договорились, что он уезжает домой, оставляя мне доверенность, а я здесь попытаюсь получить деньги. Кажется, осенью я опять пошёл к замполиту с просьбой о выдаче пособия Харламову, и то ли ему надоело моё хождение, то ли он понял, что расследование ни к чему не приведёт, кроме ссоры с мужем врача – майором, он вдруг разрешил выдать деньги. Я их тут же отправил Вите. А когда я в 1948 г. встретился с Витей в Москве, он мене рассказал, что на почте деньги задержали до денежной реформы, а сумма, которую выдали после реформы, оказалась ничтожной.

В тракторном отделе появился молодой начальник хранилища, — младший лейтенант, который почти всю работу взял на себя, и у меня появилось много свободного времени. В это время демобилизовался наш ротный писарь, и командир роты назначил писарем меня, оставляя за мной и работу в тракторном отделе. Вся писарская работа, в основном, выполнялась утром, когда надо было давать ежедневные сведения в штаб о личном составе роты, — командированных, больных и состоящих на довольствии. Надо сказать, что сержантский и солдатский состав нашей роты всё время менялся, — то демобилизация, то пополнения, то переводы в другие части. Из наших десантников в роте осталось очень мало. Правда, мы держались очень дружно, помогая друг другу.

Вместо подполковника Ласточкина, человека интеллигентного и разумного, прислали нового начальника Базы подполковника Свиридова, который оказался жутким «солдафоном». Свою деятельность он начал с того, что, явившись в нашу казарму, стал проверять (на солдатском жаргоне «шмонать») солдатские тумбочки и вещмешки. Если он находил у солдата что-нибудь неположенное, с его точки зрения, то приказывал старшине отобрать и выбросить. Зайдя в ротную канцелярию, где я располагался, он стал «шмонать» мой фанерный чемоданчик, набитый книгами. Когда я открыл чемоданчик, подполковник, выпучив глаза, спросил: «Ты, что – учёный?» Я пожал плечами, а он стал рыться в чемоданчике. На дне его он обнаружил пару нового солдатского белья, которое мне оставил Витёк при демобилизации. Я объяснил, что бельё мне подарил младший сержант Харламов при демобилизации. Подполковник презрительно фыркнул по поводу «добренького» сержанта и вышел из канцелярии, оставив бельё в чемоданчике.

Новый начальник расхаживал по Базе с довольно толстой палкой и не стеснялся пускать её в ход, если видел какие-то непорядки. Так он огрел несколько раз палкой солдата-шофёра, который не справился с управлением своей гружённой машины и съехал по глубокому снегу в кювет. Другой раз он палкой побил младшего сержанты и солдата, дежуривших на водокачке. А в это время вышел приказ по армии о праве солдат жаловаться высшему командованию прямо через политотделы, минуя непосредственных начальников. Избитые солдаты написали рапорты в политотдел Округа, и через некоторое время Свиридова заменили новым уравновешенным начальником Базы.

Кроме обычной писарской работы, мне надо было составить книгу личного состава роты, в которой заносились все сведения о каждом солдате, — год и место рождения, адрес и сведения о родных, гражданская специальность и т.п. В книге существовала и особая графа: был ли в плену или в оккупации. Этим пунктом особенно интересовался капитан из «Смерш». Однажды он явился в роту и попросил показать ему книгу личного состава, которая была ещё не закончена. Полистав её, он приказал быстрей закончить книгу и переписать её для него. Я доложил об этом командиру роты, который как-то скривился и сказал: «Перепиши».

Но капитан из «Смерш» не оставил меня в покое и однажды вечером вызвал к себе в кабинет. Как и с Витей, он завёл разговор о врагах Советского Союза и о бдительности. Потом перешёл к теме о необходимости помогать «органам» выявлять этих врагов и закончил предложением сообщать ему об антисоветских разговорах среди солдат. С начала нашего разговора я стал молиться про себя, призывая Христа на помощь. Я ответил ему, что редко бываю среди солдат роты, так как ночую отдельно в каптёрке, а днём всегда нахожусь в тракторном хранилище, где солдат нет, а работают вольнонаёмные. Он стал резче уговаривать и, по-видимому, зная, что я не комсомолец, больше призывал к патриотизму. Я же продолжал изворачиваться и отнекиваться. И вдруг погас свет, — по-видимому, что-то случилось с двигателем, который автономно снабжал Базу электричеством. В полной темноте капитан сказал, что хотел взять с меня расписку, но это в другой раз, и он ещё меня вызовет, а сейчас я могу идти. Я выскочил с облегчением, а примерно через месяц капитана куда-то перевели. На Базе появился новый младший лейтенант из «Смерш», и меня больше никто не вызывал. Внешне этот младший лейтенант был очень похож на немецкого офицера СС, которых изображают в кинофильмах.

Рядом с нашей базой, через железную дорогу, началось строительство Минского автомобильного завода, который строили пленные немцы. По вечерам из лагеря военнопленных слышались немецкие походные песни, которые пели пленные, возвращаясь с работы. Иногда по просьбе начальника Базы лагерное начальство присылало к нам пленных специалистов, выполнявших мебельные или отделочные работы для командования. Если мы спрашивали любого немца, где он воевал, то каждый отвечал, что он не воевал с нами, а русские пришли и просто забрали его в плен.

Кроме немцев на стройке завода работало и много русских рабочих, которые жили в общежитиях посёлка Красное Урочище. Для них была открыта вечерняя школа рабочей молодёжи, в 8-ой класс которой меня приняли после представления справки из моей школы. Я договорился с командиром роты, что буду ходить туда вечером на занятия, а возвращаться к вечерней проверке. В 8 классе училось всего несколько человек, и занятия были почти индивидуальными.

А в нашей роте случилось чрезвычайное происшествие (ЧП), которое грозило мне большим непоправимыми неприятностями. Из штаба Базы пришёл приказ обменять временные справки о боевых наградах сержантов и солдат, которые они получили во время войны, на удостоверения. По приказу командира я, как ротный писарь, составил список, собрал ордена и медали и вместе со справками отнёс их в штаб. Через несколько дней все награды уже с удостоверениями вернули из штаба, и я положил их на полку в каптёрке. По мере того, как солдаты приходили с работы, я раздавал им награды уже с удостоверениями. К концу дня остались не розданными 3 медали и 1 орден «Красной Звезды», и, когда я хотел их отдать, их не оказалось на полке. Удостоверения есть, а наград нет, — кто-то их украл.

Я доложил о пропаже командиру роты, который, выстроив роту, стал уговаривать вернуть украденное, а то меня отдадут под суд. Одни солдаты сочувствовали, другие возмущались. Двое из потерпевших сразу отказались от медалей, — раз есть удостоверения, то можно жить и без медалей. Но младший сержант, который лишился ордена, и один солдат, награждённый медалью «За отвагу», требовали вернуть им награды. Командир роты написал рапорт начальнику Базы. А я сразу же написал письмо Жене и просил его «попомнить меня». Через день или два мой товарищ по десантной бригаде предложил свою медаль передать потерпевшему солдату. Другой же солдат, родом из Подмосковья и считавший меня своим земляком, отдал свой орден «Красной Звезды» скандалившему сержанту. А мой друг, Алёша Маркелов, работавший в штабе Базы, увидел рапорт командира роты уже с резолюцией начальника Базы начать расследование кражи военному следователю. Он запрятал этот рапорт в кипу каких-то штабных документов, и дело заглохло.

В начале 1948 г. меня направили в деревообделочном цехе, в котором делались ящики для трофейного стрелкового оружия. Одновременно я оставался писарем при роте. В цехе я должен был учитывать готовые ящики и писать ведомости на солдат по выполнению плана. Каждый солдат по норме должен был сделать 1 ящик за рабочий день, при этом 80% нормы он делал бесплатно, а за 20% — платили. Цех был оборудован трофейными деревообрабатывающими станками из Германии, каких я никогда не видел. При таких замечательных станках некоторые солдаты выполняли норму на 200% и хорошо зарабатывали. Поскольку «писанины» было не много, то я, имея специальность бондаря, тоже стал изготавливать ящики и даже немного зарабатывать. Эти ящики с отремонтированным немецким оружием отправлялись, как мы узнали, в Грецию для генерала Андерса, возглавлявшего коммунистические отряды, которые боролись с буржуазным правительством Греции. Чтобы на Западе не узнали, откуда у них оружие, нам запрещалось делать какие-нибудь надписи на ящиках даже карандашом.

Но вот в конце февраля объявили демобилизацию солдат 1925 г. рождения, и, нас, посадив в теплушку, повезли в какую-то воинскую часть, где прицепили ещё два вагона. Потом на Минском вокзале мы целые сутки ждали, пока сформируют эшелон демобилизованных из других частей. Эшелон довозил нас до Москвы, а дальше солдаты разъезжались сами. В это время по вагонам стали ходить вербовщики, предлагая солдатам поехать на работы в леспромхозы, шахты, заводы и другие промышленные предприятия. Основная масса солдат была из деревень, и они до армии работали в колхозах, но из писем родных знали, что за «палочки», т. е. на трудодни, ничего не дают. Теперь же им предлагают хорошо оплачиваемую работу, и солдаты стали вербоваться. Из нашего вагона больше половины солдат не поехала домой в деревню, а завербовалась в другие места. Так с концом войны началось дальнейшее разорение и вымирание русской деревни.

Продолжение следует.

Материал передан для публикации на сайте
автором воспоминаний