О «грязи» моральной
Георгий Владимирович Смирных, директор спецшколы ВВС в г. Свердловске, фото 1951 г.
Отвлекусь и еще на одно неприятное отступление — оно о другой «грязи», моральной. Сидим на нарах в залитой водой землянке. Вокруг меня много людей – несколько разведчиков, связные от рот, мои связисты, полковой телефонист, неизменный Мусуркеев, еще несколько человек. Вечереет, и перестрелка постепенно затихает. Не помню, как и почему в нашей землянке оказался тот старший лейтенант-артиллерист: то ли забрел к нам от соседей, то ли из «приданных и поддерживающих». Небольшого росточка, колченогий какой-то, с длинными неопрятными волосами, конопатый… и «слегка» выпивший. Был он слишком разговорчив и постоянно пытался привлечь к себе внимание.
Я пребывал в полудреме (предстояла напряженная ночь) и прислушался к разговору лишь тогда, когда заметил, что лица окружавших меня, особенно пожилых солдат, становятся все напряженней и напряженней. А артиллерист со смаком плел о том, как ему в батарею прислали связиста-девушку и он ее принуждал к сожительству. С каким-то придыханием рассказывал он, как она сопротивлялась, плакала, хныкала… «Да знаю я энтих баб, — вещал мужичошка, — ночью порву провод на огневую да и пошлю ее по кабелю в темноту… а там дождь, слякоть, грязь… а я ей – а вот лежала бы со мной! Обломал я ее, в конце концов», — с гордостью заключил он и победно оглядел землянку… Тут я не выдержал и спросил : « А дочери у тебя есть?» и, не дожидаясь ответа, приказал разведчикам выкинуть его из землянки и добавил: «Если ты, собака поганая, к моему КП на пистолетный выстрел приблизишься – пеняй на себя!». Никогда не имел я повода жаловаться на моих разведчиков, и на сей раз приказание было выполнено в момент, не исключаю, что снаружи и «перевыполнено». Но все встретили такую развязку с облегчением, даже сопровождавший артиллериста солдатик.
Бои… Бои… Уже не за дома-кварталы, а за этажи и отдельные комнаты. Стерлась грань между днем и ночью, мысли работают только в одном направлении – как продвинуться вперед без потерь или избежать больших потерь при захвате очередного объекта. Сверхчеловеческие усилия, нечеловеческое напряжение. От комнаты к комнате, от дома к дому, где по чердакам и крышам, где по подвалам и дырам. Помню, что один из кварталов мы взяли, пробив фундаменты домов направленными взрывами. В этих «каменных джунглях», без всяких указаний сверху, я перестроил боевые порядки из рот в штурмовые группы в составе усиленного взвода – не более 10-15 человек, которым придавался станковый пулемет (как главное средство отражения возможной контратаки и основное средство огневой поддержки) и обязательно отделение минометчиков, вооруженных фаустпатронами. Особое внимание уделялось подготовке метателей гранат. Даже средний метатель способен забросить гранату, особенно «лимонку», даже в окно через неширокую улицу. Вот и была выработана методика, названная впоследствии «малым огневым валом» — со 2-3 этажей захваченного здания метатели и минометчики бьют по окнам первого этажа соседнего здания, куда немедленно прорывается штурмовая группа. А танки и орудия непосредственной поддержки уже в боевых порядках роты. Командир роты координирует действия групп и оказывает им огневую поддержку. Основа успеха – решительность и быстрота маневра, посему многое зависит от командира штурмовой группы и своевременности поддержки его действий со стороны командира роты, под чьим командованием действовало максимум 2 группы. На большее просто не хватало людей.
У обороняющихся преимущества в надежности укрытий, но и у атакующих преимущества скрытного удара во фланг и тыл. Это не открытое поле, где все просматривается, нужно уметь найти брешь, проползти, просочиться подвалами-чердаками во фланг и тыл. В условиях городского боя противник не в состоянии прикрыть все дыры. Не везде можно протащить пушки и танки, но солдат везде может пролезть.
Я не имею возможности последовательно описать те бои – память подводит, а записей я тогда не вел. Но помню, как еще на подходе к центру мы уткнулись в какой-то большой дом. Оттуда шквал огня, наши, как всегда, стреляют редко. Вдруг через улицу сбоку в дом проскакивают 2 бойца, взрыв гранаты, и один из пулеметов немцев глохнет, за ним все немцы прекращают огонь. Потом еще пара взрывов гранат, и уже через улицу бросаются отдельные группы бойцов, и первый этаж занят! На другом перекрестке по батальону бьет разрывными пулями тяжелый пулемет. В лоб атаковать невозможно. Но тут наш станкач вступает с немцем в единоборство и принуждает немцев менять позицию. Секундное замешательство, а наш сержант-минометчик с фаустпатроном уже в мертвой зоне, по водосточной трубе смело лезет на 2-й этаж и сверху пускает гранату по пулемету. Разведчики бросаются вперед и волокут ко мне оглушенного пулеметчика. Я пригляделся, а у него под солдатской шинелью погоны гауптмана и целая колодка орденов и медалей. Пленный на различимом русском языке требует советского офицера: «Как офицер я могу сдаться только равному». Разведчики кивают на меня (в грязной телогрейке поверх кителя), немец становится по стойке «смирно» и отчеканивает: «Международные конвенции запрещают убивать пленных, герр офицер!». Я было, вскипел, вспомнив про лежание в болоте около захваченного немцами хутора в 42-м, да мне было не до него, и я только приказал сержанту-разведчику отконвоировать его полк, а заодно и прикрыть нескольких легкораненых, отправлявшихся в медпункт.
Один раз мы обманули немцев, воспользовавшись канализационной штольней. Я получил приказ захватить костел (кажется Святого Августина). В подвале находим поляка, и он соглашается провести группы к нему. Пробираемся по развалинам, уничтожая редкие патрули и быстро занимаем костел. Темнеет, и тут показывается колонна. Чья? Я выхожу на паперть и спрашиваю «Ver Ist!», в ответ – немецкая речь, и подготовленные пулеметы открывают кинжальный огонь по скопившимся на открытом месте немцам… Положили мы тогда многих, а сами отделались несколькими легкоранеными, среди которых оказался и прибывший накануне замполит батальона и командир хозвзвода мл. лейтенант Ющенко. Замполит уводит раненых в тыл, а я обнаруживаю, что мой ватник пробит в двух местах. Скидываю его Мусуркееву на починку под его обычное причитание. В командование хозвзводом вступает только что прибывший ст. лейтенант Сагайдак.
В памяти мелькают кадры из далекого прошлого. Поймали офицера в черном мундире. Стоит, трясется, с трудом руки поднял. На вопрос ответить не может. Другой пленный погоны уже успел сорвать, но на груди широкая колодка орденов, что-то бормочет, напуган страшно. Солдат-минометчик со смехом кричит им: «Фриц, сопли утри!», все слышавшие разрываются от хохота… Врываемся в какой-то каменный подвал, а там свиные туши подвешены к потолку. Видимо, холодильник. Не до них – вперед… Перед самим моим КП пуля настигает комсорга полка, свердловчанина Ильина… Вот мы врываемся по крышам в какой-то дом. Атакуем с крыши вниз, это много легче, неожиданность для немцев полная, и дом быстро переходит под наш контроль.
Но вот продвижение застопорилось. Никак не можем перескочить через широкую улицу. Заняли весь квартал, в прилегающей улице танки поддержки, но им не дают высунуться фаустники, один уже подбили. Один из командиров взводов на моих глазах неосторожно мелькнул в окне и спрятался за стеной. Секундой позже в простенок врезается фауст-граната, пыль, дым – комвзвода убит наповал. Попробовали через перпендикулярные улицы – куда там, огонь такой плотности, что и мышь не проскочит! А в то же самое время на параллельной улице в нашем тылу уже можно спокойно ходить во весь рост. Но в этом и состоит особенность боя в городе – с одной стороны дома носа не высунуть, а с другой — загорать можно… Я напряженно ищу возможности атаковать, осматривая подходы, и вдруг по цепи передают: «Комбата к генералу!».
Выскакиваю на ту спокойную улицу и нос к носу сталкиваюсь с комдивом Баклановым:
— Почему не атакуешь? До реки только 3 квартала осталось, ты что, струсил?
Ну, тут я и не утерпел… припомнилось все: и обвинение в трусости, когда я вывел остатки батальона из окружения на плацдарме за Вислой, и все те мелкие обиды, которые накапливаются долго и выплескиваются разом. И я выпалил комдиву-генералу:
— Не меня надо подгонять, а тех, кто по моим тылам проходит да победные реляции шлет! А трус ли – смотрите сами! И, повернувшись к Мусуркееву, скомандовал: «Беги! Всех в лобовую атаку!». А сам, вытащив оба своих пистолета, вышел на середину улицы и … спокойно пошел вперед… навстречу смерти. Но что это? Ни выстрела! Немцы, увешанные крестами курсанты пехотного училища, оторопели… опупели, одним словом. Через пару минут все опять потонуло в грохоте боя, а тут – тишина! Или я сам ничего не слышал в этот момент? Не успел я дойти до середины улицы, как из домов повыскакивали мои бойцы, взревели что-то непередаваемое и открыли бешеный огонь… Из-за угла выскочил танк и тут же дал выстрел… Одним словом, эти 3-4 квартала до реки мы проскочили на одном дыхании и остановились, только упершись в нее.
Дорого могла встать моя вспышка гнева, не хуже других я понимал, что майору неповадно так разговаривать с генерал-майором. Но поступок мой, видимо, произвел на Бакланова большое впечатление. Как мне потом рассказал начштаба полка Леонов, комдив злобу свою сорвал на других. Направившись напрямик на КП полка, он разделал там «под орех» замполита полка Озерского за сидение в тылу и незнание обстановки, а потом, уже видимо, на излете, наорал на комбата-2, которого застал далеко от переднего края в каком-то подвале. Но после этого отзывы комдива обо мне были только положительными.
… Парк на склоне холма, внизу улица, за ней железная решетка забора и Т-образное здание за ним. С группой бойцов, разведчиков, неизменным Мусуркеевым и парой связистов с рацией врываюсь на первый этаж, и мы расправляемся с десятком фрицев. Не теряя времени, предпринимаем попытку прорваться вверх на второй этаж, но не тут-то было! Этажи высокие, лестница с разворотом, немцев там много, и снизу они для нас неуязвимы, а наши попытки легко пресекаются броском гранаты и очередями разрывных пуль. В лоб идти бесполезно, если и займем этаж, то дальше воевать уже будет некому… А тут еще на склоне холма ДЗОТ, и из него поливает пулемет. Правда, через некоторое время наш снайпер подловил немецкого пулеметчика, а потом еще подстрелил и другого охотника пострелять — стало хоть немного полегче. Попытки пробить потолок бесполезны – железобетон хорошо держит автоматные пули, только сами страдаем от рикошетов. Прошли в подвал, а там человек 50 тяжелораненых немцев, и все выходы из него, за исключением одного, забетонированы. А тут еще и с патронами-гранатами беда, поистратились, а когда подбросят – еще вопрос. Ввожу строгий режим огня.
Докладываю обстановку на КП полка, но там комдив, и вместо боеприпасов и подкрепления получаю массу советов и указаний. Командир отделения разведки Витька-Одессит пытается по водосточной трубе забраться на 2-й этаж, но его сбивают и он падает вниз. Не знаю, убит или ранен, к нему не подобраться. Да так и не узнал – после боя ребята его тела не нашли… одна надежда – может быть, ранен и сумел уйти… А немцы обстановку прочувствовали и сверху орут: «Рус! Сдавайся!», на веревках гранаты раскачают и забрасывают их прямо к нам окна. Потери растут. Солдаты предлагают немцам: «Внизу ваши раненые, уходите из дома, мы вам их отдадим». Но ответ сверху циничен и прост: «Им не все равно, где умирать – в этом доме или следующем»! Предлагаем им, чтобы они наш медперсонал пустили к их раненым, но и на это получаем отказ – они боятся, что наши медики принесут нам фаустпатроны.
Делать нечего, и по рации вызываю огонь артиллерии на себя. Мы только спустились вниз, прикрыв лестницу парой солдат. Артиллерия 2 дня долбила верхние этажи. За все это время к нам пробрался лишь старый солдат-обозник с вещмешком патронов и десятком гранат. Артиллерия и минометы почти разбили 3-й и 4-й этажи, у немцев большие потери, но второй этаж никак не пробьют… Видя бесцельность нашего сидения, сам комдив дает приказ на отход. А как отойти при таком плотном соприкосновении? Ну, и началась лотерея жизни и смерти… Для того чтобы уйти, надо было выскочить из окон первого этажа, пробежать по грудам битого кирпича метров 20-25, передохнуть у забора и только затем рывком перескочить через улицу… А немцы со своего 2-го этажа бьют «на выбор»… А у нас еще и раненые… Не оставлять же их – если не щадят своих, то уж наших точно перебьют. На последнем запасе батареи рации связываюсь с артиллеристами и прошу их давать огневые налеты по 5 минут с перерывами ровно на 2 минуты. Немцы знают, что до них снаряды не достают, но расчет простой – высовываться во время артналета вряд ли будут. Распределяю всех по окнам, указываю пути отхода, распределяю раненых, строго инструктирую.
Артиллеристы ударили точно в оговоренное время, и буквально с последним разрывом все бросаются из дома вон. Я выпрыгиваю вместе со всеми, за мной только Мусуркеев. Толпой мчимся к ограде, заваливаемся за ограду. Уф! Пронесло! Бойцы открывают огонь, не экономя патронов, по 2-му этажу, я проскакиваю улицу, утыкаюсь в пулеметный расчет и, оттолкнув наводчика, отвожу душу, поливая длинными очередями оконные проемы 2-го этажа. Поддает артиллерия, и последние уцелевшие солдаты с ранеными на плечах добираются до спасительных развалин. На КП 1-й роты я буквально валюсь и, проглотив полфляжки воды, засыпаю сидя… Через 3 часа меня будят, и я получаю приказ на штурм соседнего дома.
… Ближе к цитадели становятся очевидны признаки усталости и у противника. На верхних этажах одного из домов отрезано до взвода немцев. Здание стоит особняком, деваться им некуда, предлагаем сдаться и прекращаем огонь. Слышны громкая перепалка, затем несколько выстрелов и … немцы выходят с поднятыми руками. На верхнем этаже 2 свежих трупа с ранениями в голову … либо самострелы, либо свои их порешили… А вот пара легкораненых бойцов ведет целую группы пленных офицеров, присмотрелся – медики! Критически осмотрев мою телогрейку, старший на чистом русском языке говорит: «Герр майор! У нас раненые, прошу сострадания!». По роже видно, что сострадания он просит для себя, раненых в группе почти нет. Но делать нечего, вызываю нового военфельдшера Бориса Пинхасевича и поручаю ему заботу о «коллегах». Все эти дни я так ни разу и не умывался, на кого мы были похожи! Библейские черти, увидев нас, должны были со страху удрать!
Понимаю, что жанр моего повествования требует рассказов о героических поступках солдат и офицеров, но проблема одна – фамилий не помню! С одной стороны, это мой личный недостаток – не запоминаю я фамилий и имен, а, во-вторых, текучесть кадров была огромной! Сколько простых бойцов прошло через батальон! Я ротных и тех не всех помнил, не говоря уже о командирах взводов. Коротка жизнь фронтовика, ох как коротка!
И что такое подвиг вообще? Боец по водосточной трубе ползет на занятый немцами 2-й этаж. Подвиг?
В дом врываются 3 солдата, немцы их отрезают, а они атакуют и захватывают 2-й этаж. Подвиг?
Связист сидит у рации в комнате один. Вваливает четверо заплутавших немцев, он бьет по ним из автомата, 3 убиты, один ранен. Связист также ранен, но продолжает поддерживать связь, наставив автомат на раненого. Подвиг?
Раненый боец перед отправкой в полковой медпункт рассказывает: «Позавчера было нас в отделении четверо. Штурмовали дом, Петр погиб. Дальше тяжело ранили командира отделения, не знаю, довезли ли до госпиталя. Мы с Васькой побежали дальше, его в ногу ранили, дальше не мог уже бежать. И вот у ограды и меня гранатой достали». Что это? Подвиг?
И этот подвиг, нескончаемый, незаметный, ежеминутный, растянулся для батальона с 25 января по 23 февраля! Я только после боев вспомнил, что незамеченным прошел мой день рождения, не до того было. А подарок на свой день рождения я все же получил – живым вышел из того ада! Только после войны я узнал, что 25 тысяч наших бойцов разгромили 60-тысячный гарнизон немцев и захватили в плен 23 тысячи во главе с комендантом генерал-майором Маттерном. Но вот сколько бойцов остались лежать в Познани, я так нигде и не вычитал…
Спросите меня, какой он, этот польский город Познань? Я и не знаю, я города не видел, я видел только объекты, я видел стены и казематы замка, костел, дома, улицы, комнаты, чердаки, подвалы. Помню одно лишь чувство досады – уж больно дома были прочно построены!
Местное население? Да, видел, и довольно часто. В основном женщины, старики и дети. Жалкие, ободранные, голодные, почти обезумевшие от взрывов… Немцы позагоняли их по подвалам, держали без пищи и воды, расстреливали только за то, что они пытались выйти из подвалов в поисках воды и еды. Уже после окончания боев, пользуясь большими запасами трофейных продуктов, наш новый повар Савин день и ночь кормил их со своей кухни. Старики-обозники ходили по подвалам и вытаскивали оттуда детей, убеждали их матерей, что уже можно выйти, и направляли на кухню. Говорят, что так было и во время боев, но тогда в хозвзводе я не бывал ни разу, видел это только уже после боев, через пелену сонной усталости, когда пару дней отлеживался в каком-то подвале. Поляки показывают нам переодетых немецких офицеров, требуют расправы. Приходится выставлять охрану и разъяснять – нельзя, они пленные! А через пару дней молодые паненки уже и глазки строят моим разведчикам. Те отмылись, отоспались и уже готовы на … несколько иные подвиги! Приходится напоминать им об Уставе и долге.
И вот что еще запомнилось. Около костела нашли мы публичный дом для немцев. «Персонал», естественно, исключительно польский. Сидят в подвале, жмутся, ждут своей участи… Мне доложили, я пошел посмотреть… Ужас и страх на лицах… «До дому, паненки!», и подвал заполнился плачем… Вы когда нибудь слышали плач одновременно 25-30 женщин?
И вот что еще. Под самый конец боев вообще никого в строю не оставалось… и вдруг присылают пополнение — аж 30 человек! Откуда? Поляки! Все безоружные, но во главе явно офицер, это видно и по выправке, и по манере разговора. Я в раздумье: что делать? Но офицер настаивает дать им оружие, говорит, что все – добровольцы и все пострадали от немцев. Выдал оружие на свой страх и риск, а они еще столько же привели через полчаса! Новых уже не взял, сославшись на то, что оружия больше нет. Но дал им продуктов, послал по подвалам и приказал старшему явиться на КП полка. Через 20 мин Шишкин мне уже выговаривал по телефону, что около сотни поляков штурмуют его с требованиями выдать оружие. Вновь прибывших разбил на 4 отделения, назначил наших бойцов командирами, старика-офицера оставил при себе. Но воевали они недолго, их отозвали буквально через тройку дней, но убитые и раненые среди них были. Не запомнил только, что стало с тем поляком-офицером…
После завершения боев, неверным шагом, в сопровождении немногих оставшихся в живых, появляюсь я в хозвзводе. А там – просто рай! Стараниями бойцов и местных жителей натоплена самодельная баня, а в одной из комнат – ванна, полная горячей воды! Свежее белье, какой-то невероятно хорошо пахнущий одеколон, золингеновская бритва, в соседней комнате… кровать! С периной и подушкой!!! И кругом услужливые поляки и непрестанное «пан майор»! После бани я не выдержал и поинтересовался у взводного, не выставил ли он еще и почетного караула… Ответа его не помню – я просто провалился в какой-то странный сон. Спал я почти 2 суток, лишь изредка отвечая в полузабытьи на телефонные звонки из неуёмного штаба полка. В ходе боев редко когда удавалось поспать и пару часов в сутки. Как мы держались? Просто не могу сказать…
Через пару дней остатки батальона вышли из Познани в направлении Одера. Солдаты ехали на повозках, у меня же были коляска с парой лошадей в упряжке.
Продолжение следует.
Материал подготовлен и передан для публикации внуком, полковником запаса
Игорем Александровичем Сабуровым
Loading ...
